Автор: Moura.
Название: Наследование.
Фандом: Ориджинал.
Тип: фем.
Рейтинг: PG-13.
Размер: драббл.
Примечания: 1) «Ведьма, кармические бумеранги, практики вуду... Мне есть ещё о чём подумать на досуге?» (с) 2) ничего странного, просто нетрезвый, выходного дня, текст для Ани.
{read}***
Разрушение и боль вплетаются в её юный мозг совсем рано - алой, пульсирующей, радостной канвой, которую неровно вышивает детская рука: она не запоминает лица матери как такового, но запоминает яркую, больную, болотную зелень глаз, завораживающую искру, обреченность этой колдовской раскосости - обещание, сокрытое в вине и смешанное с извинением. Будто женщина, наклоняющаяся над её кроваткой, над запахом молока и мягкостью отглаженных простынок, уже что-то знает. Еве было всего три, она уже не помнит действий того времени, но помнит матовую ржавчину в чужих волосах, тугой пучок, выбившуюся горящую прядку, робкий жест подрагивающих пальцев, пугающий шепот.
Она запоминает главное: подарок.
«Ты - мой дар», - шепчет другая женщина, низко-низко наклоняющаяся над одеялом в смешных медведях. Её руки горячие и липкие от клейкого пота. Голос - единственное, что Ева ухватывает четче алфавита и крепче заклятий - на всю свою жизнь. Локон колдуньи-крёстной - лёгкая чёлка над высоким лбом - кажется, пахнет ромашкой и отдаёт сединой.
Пройдёт десятилетие, прежде чем она вспомнит: Аня была очень молода.
Так на смену отчаянно-зелёным приходят карие с прозеленью и блеском драгоценных металлов - незаметно, будто подобное предполагалось изначально. Эта шепчет ей: мама хотела бы видеть тебя такой-то. Юная Ева не знает, что такое мама и какой та хотела бы видеть её, но сакральный, сукровичный смысл прячется в звучащих увещеваниях, и Ева им подчиняется. Она не сразу понимает, что простая комбинация слов, порядок детских обид, алгоритм завистливых действий создают чью-то боль. Глаза - чайные, со смутно знакомой искрой - смотрят на неё внимательно, ищут цепко, сравнивают. «Как мать», - иногда пульсирует больной зрачок. «Совсем не как мать», - иногда вопиет взгляд через угловатое плечо. (Порой это глаза отца, в них - всегда уважительный испуг; порой это глаза другой, в них - уважительная память).
Но есть что-то ещё. Ева знает: о да, что-то ещё. Металл мягче золота и ценнее платины. Сокровище дороже алмазов. Закладная, подписанная потемневшим алым в углу плотного листа (тот - кто - вёл... за кем или вопреки кому ушла?).
Еве пятнадцать. Однажды она впервые ощущает во сне стыдный, прямолинейный, лишенный вопросительности жар. Пальцы тонки, робко, но опытны. Глаза, глядящие на неё, прикрываются полупрозрачными веками в паутинке синеватых сосудов. Нервичная порывистость движений делает ей сладко, так сладко.
— Очень юная, - говорит подруга и наставница, - такая юная и такая похожая, - но её шепот в волну волос почти не различим ухом.
Это слишком хорошо и слишком больно. Ева просыпается в слезах - среди сброшенных с полок вещей, сорванных с карниза штор, болотного запаха принесённых ветрами рек. В её детской больше не пахнет липовым чаем и мёдом; впервые в её детской пахнет тянущей сладостью, в которую бросили горсть соли. Бессознательно касаясь губ, она понимает: липкая соль осела и на пальцах, она - именуема. Разова. Лжива. Драгоценна.
Наследие, - думает на заре темноглазая ведьма с тонкими руками анорексички и травницы, уходя прочь.
Завещание, - думает высохший мужчина на пороге чужой комнаты, не зная, как подступиться к раненому в живот зверью - не ребёнку.
Обретение, - думает не видимая глазом четвёртая участница.
***
Её губы были сухие и твёрдые, но Еву это не испугало; не тогда. Чужая жадность была такой горькой, что вязала язык, но она не остановилась. Женщина, царапавшая коротко остриженными ногтями её затылок, шептала что-то полубезумное - вроде «Наказана, наказана...», но Еве, вопреки всяческой лингвистике, риторике, аллитерации чудилось: «Нашла, нашла...» И: «Наконец-то». А ещё - почему-то - от неё пахло ладаном. Но эти руки, хрупкие и сильные, обхватывали крепче пут, но эти губы горчили хуже яда, вытравливая любую иную отраву, и Ева понимала: вот оно - завещание матери. Люби, отдай и погибни, ровно и внятно прошептала ей огневолосая ведьма с глазами проклинающей и проклятой, отдай и погибни, - они заплатят.
Как некогда: я заплачу. Твоя-наша дочь заплатит.
Это называется - жизнь, - проговаривает родная, наколдованная и призванная против воли.
— Это называется - жизнь, - проговаривает Ева в лицо той, другой, чьи губы на вкус - как зелье из списка тайных. Эта другая глотает холодный и терпкий воздух, как воду, глотает вот уже семнадцатый год кряду, паратизитирующая между адом и раем, и говорит:
— Ты пожалеешь.
Темноволосая и зеленоглазая, дочь отца и матери, Ева смеётся ей в лицо. Смеётся так страшно и полно, что воспитавшая, взлелеявшая и передавшая в ответ - молчит. Молчат даже боги. Боги не спорят с ведьмами, потому что:
Кто рискует играть с огнём?
Мало смелых.
@темы:
Ориджиналы,
Графоманство,
Ум за разум,
Фем
-
-
02.02.2016 в 13:45Это невероятно.
-
-
02.02.2016 в 14:13-
-
02.02.2016 в 14:42Holy Allen, я вдруг - в очередном приступе морального эксгибиционизма - решила: а нехай! Всё для вас (и для себя, и для Евы...), Аня моя).
-
-
02.02.2016 в 15:16-
-
02.02.2016 в 16:18-
-
02.02.2016 в 16:25-
-
02.02.2016 в 16:31Объятий, Аня!)
-
-
02.02.2016 в 16:36-
-
02.02.2016 в 16:43