Несколько дней назад один человек, имеющий, прямо скажем, непосредственную связь с космосом, сказал мне: «Мироздание всегда говорит нам "да". Но, даже имея связь с мирозданием, нужно избегать социального конфликта. У Уайльда была такая связь, но социум его убил», а ещё некоторое время спустя другой хороший человек задумчиво добавил: «Дело не в активном конфликте даже. Тот, кто чувствует не как большинство, уже находится с ним в конфликте». Одиночки и социум - вечная тема, творческая ли, политическая ли, но мы-то сейчас говорим - сюрприз! - о любви. И, как ни странно, правило остаётся неизменным: масса с температурой 36,6 всегда будет выдавливать лихорадящего больного с его 38,8, с его чувством на границе эроса и танатоса. Это самозащита общества - в массе и в лице каждого конкретного, помноженная на альтруистическое желание излечить, донести правду, сказать, как лучше. Когда ты ощущаешь и чувствуешь на разрыв, а вокруг 9/10 людей с тёпленькими чувствами (тм), - что ты слышишь? Увещевания. Вразумления. Порицания, если совсем уж не везёт.

... Но именно когда у тебя твои жаркие 38,8, ты не слышишь вразумлений. Это - попытка привить уже безнадежно зараженного. Ничьи «Мы желаем тебе добра», «Кто скажет тебе правду, если не мы?» и «Всем всё понятно, кроме тебя» не в состоянии бороться с вирусом, только добавляют новые волны озноба. Что нужно человеку в лихорадке? Забота - и доброта. Немного доброты - и тогда абсолютно всё можно будет вынести. Но здоровая толпа с ровным дыханием чаще разумна, чем добра, таков закон.

Я тоже была здорова; помню, как рьяно развинчивала идеалы подруг, как рубила с плеча правду-матку, как пыталась вытаскивать А. из её двухлетнего романа с бабником-наркоманом, кричала, шипела, вразумляла, боялась за неё, хотела уберечь, желала пресловутого добра (совершенно неправильного розлива) - и никак не понимала, почему не срабатывает, я же вижу истинное лицо человека и отношений, она-то почему такая слепая? Ради чего плачет ночами и не может съесть ни куска? Только сейчас, на седьмом месяце собственного нутряного жара, понимаю: у неё было под тридцать девять, а у меня - моя средняя температура по больнице. Я, как сытая, не могла и не умела понять её - голодную. Мне нужно было делать только одно - быть рядом и поддерживать, гладить по плечу, говорить «Это ничего, ничего, всё будет хорошо, хорошо», чтобы ей просто ровнее дышалось, мне нужно было быть добрее, а я считала, что быть умнее - вот моя задача. Сейчас, полагаю, вела бы себя совсем иначе. Потому что никакие увещевания всё равно не помогли, она всё равно прошла полный, завершенный цикл, вынесла из этого романа то, что было необходимо, и сама захлопнула книгу.

Можно бы быть благодарной за «правду», которую до тебя доносят, но дело в том, что правда - категория фактологическая. Нечто свершившееся и сущее. Гипотетика правдой быть не может априори. Правда здоровых - попытка прозреть будущее, а это, мы с вами ведь знаем, дано только Ему одному. У людей с 38,8, давлением за двести и амплитудой Олега, давайте уже согласимся, лёгкий бзик на всю голову (слишком много разжиженной горячей крови приливает к мозгу) и своя безотчетная вера. И, наверное, если ты горишь среди тех, кто не горит, ты действительно обречен на неизбежный конфликт, который - даст бог! - всё-таки не убьёт тебя. Воистину, в диалоге «А если конфликт уже есть?» был возможен только тот ответ, который я и услышала - «Тогда просто живите с ним и терпите. Мироздание-то говорит вам "да"».