Фандом: вселенная The Lord of the Rings.
Название: Дар.
Тип: гет.
Пейринг: Трандуил/ожп.
Рейтинг: около R.
Размер: мини.
Примечания: 1) мы пару вечеров поговорили о безвременно погибшей жене Трандуила, матери Леголаса, спасибо ПиДжею за материал для размышлений; ниже - следствие; 2) всё плохо (тм), очень; 3) вычитка, как всегда, первичная и полная косяков, позже подправлю.
Посвящение: Касе и Ане. Ане и Касе. (Даже если они не хотели, уже поздно).
{read}
Это - знание. Серебристо-синяя, как сумерки под кронами лихолесских деревьев, тень только проскальзывает перед его глазами внизу и вдали, между уступчатыми террасами, а Трандуил уже принимает решение. Всё происходит слишком быстро и слишком медленно. Быстро: одно мгновение под гостеприимным кровом, один взгляд сверху, и он сжимает пальцами перила портика, наклонив голову. Медленно: её шаг на секунду задерживается, движения становятся ещё плавнее, поворот её головы длится тысячелетия, и троны людей осыпаются у её ног, и созвездия складываются в рисунок новой истории свободных народов. Слишком далеко для любого, но его глаз зорче, чем у большинства, и он видит её лицо, словно вблизи, перед собою.
Белое до болезненной прозрачности. Выточенное тонко и остро настолько, что лучи закатного солнца рассекаются об эти черты, как шелковая ткань рассекается, опускаясь на лезвие меча. Сталь глаз под дугами её бровей холоднее, чем дальние северные моря, и суров сжатый рот, и иссыхающей рекой бежит вниз, ветвясь, синяя вена по беззащитному горлу.
Впрочем, нет. В той, кого он приметил этим не имеющим повтора вечером в чужих владениях, нет ничего беззащитного. Узкий, крепко и ладно выкованный клинок, смертоносный, как ядовитое жало, и прекрасный, как звёздный свет.
— Кто она? - Его вопрос опережает иной, ироничный, беззлобный вопрос друга. Элронд, не успев промолвить ни слова, неспешно подходит к нему со спины, опускает одну ладонь на перила рядом с его рукой, вторую кладёт Трандуилу на плечо. Он скинул бы любую другую, не допустив фамильярного прикосновения, но у Элронда Полуэльфа есть некоторые преимущества перед любыми другими. Владыка Имладриса поднимает голову, чтобы посмотреть туда же, куда смотрит он, и оба позволяют себе эту игру - Элронд давно проследил за его взглядом, но Трандуил не спрашивает «Как долго ты смотрел? Те же тысячелетия?».
— Гостья из Митлонда, - спокойно отвечает он, - она здесь с посольством от Корабела.
— Из Гаваней? - Трандуил позволяет себе выгнуть бровь, переспросить с лёгким небрежением, отстранённым «надо же». Больше ничего не меняется в его лице и пальцы не сжимаются сильнее, удерживаясь за узорный камень, но Элронд отчего-то всё равно тонко улыбается за его спиной - и не отвечает ни слова.
Трандуил не любит, когда на его вопросы отзываются молчанием, но в этот раз прощает Полуэльфу наступившее безголосье. Нет больше ничего, кроме тихой песни ручьёв и водопадов этой земли, и где-то на самой границе слышимости, улавливаемый чрезмерно чутким слухом, ему мерещится рокот моря, шум набегающих на берег волн, разбивающихся о скалы. Крики чаек, не слышимые никогда ранее, впиваются в сознание, ранят острыми голодными клювами, Трандуил морщится.
Вот кто она. Белая безжалостная птица, отчаянно и несчастно кричащая над холодными металлическими волнами. Знающая и слышавшая то, чего ещё не знал и не слышал он, и Трандуил не понимает, почему она всё ещё здесь, на этом берегу, почему не поддалась влекущему зову.
— Каково её имя, сын Звезды? - После паузы интересуется он - светское любопытство, лишь чуть заметное требовательное напряжение: только посмей не ответить мне. Но Элронд знает, когда двигать фигуры на доске, и откликается:
— Ты можешь спросить у неё сам.
Её имя. Почему она не ушла. Всё, что захочешь, ты можешь спросить у неё сам. Сейчас или позже. Ныне - или столетия спустя.
Трандуил вдруг впервые ощущает внутри себя что-то похожее на чувство времени - лопающуюся жилу, разрывающийся кровеносный сосуд.
Холодная прозрачная вода обтекает её пальцы, разбивается о них, расщепляется на отдельные потоки, но после снова опадает вниз, в каменную чашу фонтана. Такая же, как и он (совершенно иная), гостья Сокрытого града одна в этой беседке посреди золотой имладриской осени, её ало-золотого сияния и пения сладкоголосых птиц. Она сидит на скамье вполоборота к вступившему под крышу Трандуилу, трогая воду, как трогают живое существо, прислушиваясь к её песне, будто к таинственной речи на одной ей ведомом языке.
— Что ты хотел спросить у меня, сын Орофера, молодой государь Лихолесья?
Меньше всего он ожидал, что она заговорит с ним первой - спокойная, неколебимая, едва повернувшая темноволосую голову (ночь и чернозём, кора древних дерев и гладкий шелк погребальных покровов).
— Откуда тебе известно, кто я?
— Нет способных ошибиться в этом и не признать тебя, Трандуил, - тихо отзывается она - и, наконец, поворачивается к нему лицом. Смотрит снизу вверх, но его почему-то не покидает алогичное, почти злящее чувство, что это он - смотрит - на неё - так.
— Что ж, - он тонко усмехается еле заметным изгибом губ, - ты знаешь, кто я, но я не знаю, кто ты. Назовись мне, гостья из Гаваней, мы будем квиты.
— Всё в своё время, - она пожимает плечами, синий атлас в серебряном шитье перетекает, струится по её телу быстрой нежной волной; её движения завораживают, как танец, лишённый танца. Он никогда не сталкивался с этим прежде, знал всё - отдающее завистью восхищение, признание чужой силы, любование прекрасным, но не это гипнотическое очарование. - Итак, моё имя. Что ещё ты хочешь знать?
— То, что ты посчитаешь нужным рассказать мне.
— Для чего?
Слишком простые вопросы. Она выставляет их, словно щит, навстречу его вопросам. Но что скрывать ей, эльфийке Митлонда, деве в составе праздной свиты? Что - и зачем? Она вдруг улыбается, будто услышав его в полном беззвучии - нет ни капли света и ни капли радости в этом изгибе её идеальных, но почти бескровных губ - и повторяет:
— Так для чего тебе ведать что-либо обо мне, владыка?
— Для того, чтобы я мог увезти тебя отсюда своей королевой, - сообщает он. Вот оно, то самое знание, которое он обрёл недавним вечером, впервые взглянув на неё, окинув взором тонкий стан, облачённый в серебро и сумерки, вот то знание, которое раскрылось в нём, как ночной цветок, которое кто-то вложил в его руки непрошеным и благодатным подарком. Всего на сотую долю мгновения - время, не улавливаемое ни одним его чувством - что-то сжимается внутри, будто чужие черные, обугленные пальцы обхватывают сердце.
— Я вижу сны, - вдруг произносит она, и Трандуил хмурится, пытаясь сложить и понять. Это не совсем тот ответ, который мог бы последовать. - Иногда, впрочем, они приходят скорее наяву, чем в грёзе, - она продолжает улыбаться своей нечитаемой, полынной улыбкой, а потом прикрывает глаза и протяжно, долго выдыхает. - Так скоро. Я надеялась, что Он даст больше времени, но не мне спорить с Ним, а, значит, так суждено. Ты пришел раньше, чем я ожидала, государь Лихолесья, мой повелитель, и гораздо раньше, чем я надеялась.
Она поднимается со скамьи, делает шаг, оказывается совсем близко - спокойная, гибко-твёрдая, как лучший древний клинок, холодная, как корка льда, укрывающая по зиме реки его земли. Вся созданная, вышедшая к нему из вечера накануне ночи, на самой её границе.
— Я не королевских кровей, если это интересует тебя, - говорит она, - лишь подданная Кирдана Корабела, не его сродственница, и нет во мне ни крови Гил-Галада, ни крови его сородичей. Достаточно ли хороша я для того, кто правит чащами Эрин Ласгалена? Подумай дважды, Трандуил, сын Орофера.
Он не сразу понимает, что слышит в её словах, а когда понимает - чувствует жаркую волну, идущую вверх по телу, напоенную огнём, как пыл битвы. Она говорит с ним обречённо, словно приговорённая к казни, словно ответ не важен. Трандуил с силой сжимает её ладонь в своей - раньше, чем успевает подумать о том, насколько это уместно (впрочем, при том ли, о чем они говорят, размышлять о такте), и о том, что делает ей больно. Но на её точеном бледном лице лишь расширяются на секунду, вспыхивая серебряным диким пламенем, глаза - и вздрагивают крылья носа.
— Мой выбор - не выбор в пользу твоего титула, - парирует он, всего секунду наслаждаясь чем-то, похожим на довольство собою. Воистину, ему неважны её кровь и знатность. Он увезёт её любую, кем бы ни была, как увозят и прячут драгоценности, не спрашивая имён мастеров, кузнецов, ювелиров, это решено. Государь, обличённый абсолютом власти, Трандуил может позволить себе это.
— Твой? - Переспрашивает она, но не дожидается ответа. - Не пожалей об этой скоропалительности, владыка.
— Разве Тингол не знал сразу, едва узрев Мелиан?
— У Элу Тингола и светоносной Мелиан были столетия, очертания земли успели измениться, пока они смотрели в глаза друг друга, - возражает она. - Впрочем, теперь это почти неважно. Ты хотел знать моё имя, государь? - Неожиданно спрашивает она - и, прежде чем он отвечает хоть что-либо, жестом или словом, тянется выше, обжигая внезапно горячим выдохом кожу, а потом шепчет ему на ухо.
Так и там, под сенью дерев и крыш Имладриса, он встречает ту, что была предпета. Впоследствии он так и не сумеет должным образом возблагодарить Полуэльфа за случайную возможность этой встречи - и никогда этой встречи не простит ни ему, ни кому-либо.
Трандуил тонет в ней. Погружается, как в морскую пучину, и нет, он не знает Моря, никогда не видел его, не касался, не слышал утробной песни его прибоя, но нечто подсказывает ему - она и есть Море. Прекрасное в своей разрушительности, великое, безжалостное, убаюкивающее. Он не способен ни подчинить эту стихию, ни подчиниться ей в полной мере, ибо для него, плоти от плоти лесов, Море есть нечто пугающее и влекущее единовременно.
Он хочет быть нежен с ней, хотя его никогда этому не учили, а научиться сам он не успел. Однако вместо этого, вжав её узкую ладонь в примятую подушку, он плавно и полно толкается бёдрами вперёд, в её горячую глубину, сильный, гибкий, утверждающий своё право, желающий только одного - вот этого немого крика, этой бесконтрольной пульсации жилки на её лебедином горле. Трандуил, государь Лихолесья, берёт свою жену на их брачном ложе, и кожа женщины, выгибающейся под ним подобно дикой виноградной лозе, солона, как морская вода - он чувствует это, впиваясь зубами и губами в синее русло той жилки. Тонкие, ловкие пальцы, крепче пальцев всех знакомых воинов умеющие сжимать рукоять меча (это он уже узнал), цепляются за его плечи так, что едва не вспарывают кожу. Он знает, что останутся чернильные пятна и алые полосы следов, но не корит её за это. У неё единственной есть право нарушать привычную гармонию всего - телесную ли, нет ли.
Она обвивает его руками, ногами, хрупкая, но сокрушительная, достойная соперница, и её губы, наконец, наливаются кровью, алеют, как рана, на лунно-белом лице возлюбленной, и он целует эти губы, кусает, как спелый плод, насыщается от неё, не сразу понимая, что соль под губами - не соль их смешавшегося пота и даже не соль крови, выступившей от страсти. Это соль на его собственном лице, сбегающая вниз, жидкая соль. Она вскидывает руки, обхватывает его голову, быстро стирает пальцами эти слёзы слабости, зная, что Трандуил не простил бы их ни себе, ни ей, и - отвлекая, увлекая, топя - сама подаётся ближе, навстречу его следующему толчку, щедрая и жестокая, как государи древности, как смерть, как Море, как любовь.
— Люблю, - с хрипом, вжавшись мокрым лбом в её лоб, выдавливает он сквозь зубы искаженным ртом, и это единственный, первый и последний раз, когда он говорит это вслух.
Она выдыхает освобождённо, будто тяжелораненая, милосердно добитая ударом в сердце.
В ту ночь они зачинают дитя.
Трандуил никогда не спрашивает, что за сны видит госпожа Леса, подданные же не любопытны в принципе - один его взгляд способен заставить их быть всепонимающими и молчаливыми. Она порой уходит в самую глубину чертогов, туда, где даже сияющий свет эльфийского пламени кажется тяжелым и резким, и подолгу остаётся там - в полумраке и пустоте, сжатая толстыми непроницаемыми стенами, окруженная сплошным камнем и древней памятью о темницах, гробницах, тюрьмах. Она могла бы солгать: я размышляю, солгать: я молюсь. Но ей не требуется лжи, как не требуется той и ему. Трандуил, воспитанный, как наследник, и живущий, как король, одно понимает со всей ясностью: есть вещи, о которых лучше не знать, и он предпочитает не ведать, о чем говорит в своём уединении с гулкой, тесной пустотой его супруга и королева.
Каждый раз она возвращается, мнится, вдвое хрупче, чем была, будто подземелья высасывают из неё жизнь, забирают силы, заставляют и без того пергаментно-тонкую кожу натягиваться на лице, делая похожей на мёртвую. Однажды она приходит к нему серая, словно пепел, напоминающая остов обгоревшего дерева. Ступает в тронный зал, высокая и прозрачная, страшная в этой прозрачности, и он, не сумев совладать с собой, подаётся вперёд всем телом. Она молчит и смотрит на него огромными, тёмными, будто море в шторм, безумно расширившимися глазами, крепко сжимая замком руки над своим чревом (не разжать, не тронуть).
Трандуил отсылает советников и военачальников одним быстрым, нетерпеливым жестом. Когда они остаются наедине, она шагает к нему и произносит обветренными, обмётанными болезненной коркой губами:
— Если ты желаешь, мой господин, я расскажу тебе, что вижу в своих снах наяву.
У неё потусторонний взгляд уходившей слишком далеко - и там давно отчаявшейся. Глаза погибающей на пустынном морском берегу птицы.
Она хочет, чтобы он облегчил её ношу, хочет разделить её хоть с кем-то, - вдруг понимает Трандуил, - разделить с ним. Она больше не в силах нести её одна, волочить за собою тот груз, что давил на плечи ещё в родных Гаванях, что заставил отнести себя в Имладрис, как подношение, что приказал назвать ему своё имя, связавшее их руки. Её силы на исходе, - с холодным, всё внутри сковывающим ужасом сознаёт он, - тяжесть чрезмерно велика.
Зачем Ты обрёк её, Ты, Изначальный и Всесильный? Почему не приказал им призвать её раньше? Четырнадцать спасли бы её - от этого. Или не в том был Твой замысел?
Так закономерно и просто воззвать к Нему, воззвать к Семерым и ещё Семерым. Так сложно сказать ей «Да». Он, Трандуил, сын Орофера, принявший на себя командование оставшейся третью войска при Догарладе, он, бившийся на полях сражений, не жалея себя, он, собственной кровью из отворённых жил готовый вспоить каждое дерево в этом Лесу, совершенно не готов помочь ей. Это не его груз. Свой, - знание быстрое, как их с ней первая встреча, и нежданное, как бедствие, в эту минуту настигает подобно каре, - свой груз он обретёт позже.
— Нет, - кивает она; длинные тени от её черных, копьями, ресниц падают на нездорово-бледные щёки, - разумеется, нет. Ты не желаешь и не должен. Всё верно, мой государь. Твой час ещё не настал.
Она сильнее прижимает руки к животу, словно кто-то пронзает её нутро стрелой. Трандуил обхватывает ладонью её лицо - она такая хрупкая, вдруг совсем маленькая, что вся её скульптурная головка может быть обнята его пальцами. Костяной остов страшно проступает под её натянутой кожей, но она всё ещё красива, нечеловечески, неэльфийски красива прелестью не этого мира. А принадлежала ли она когда-нибудь, - вдруг с замиранием думает он, - этому?
— Скоро наступит Тьма, - вдруг спокойно и тихо говорит она, - великая Тьма, что даст новое имя твоему Лесу. Она накроет его сплошной пеленой, и вы не сразу почувствуете это, но дышать станет тяжелее, вода в ручьях обретёт горечь, а кроны деревьев сомкнутся достаточно плотно, чтобы твой народ больше не видел неба, ибо в небе для вас не останется ни солнца, ни луны, ни звёзд. Великая Пуща окутается Великим Мраком. Се истина.
Трандуилу редко бывало страшно в долгой, уже достаточно долгой жизни.
Сейчас - стало.
Женщина, двигающая бескровными губами, та, чья кожа так холодна под его пальцами, так суха, что, кажется, её можно соскрести ногтями, как шелуху, говорит с ним, не открывая глаз, но то говорят её голосом - и нужно быть глупцом без слуха, чтобы не понять - иные. То глас Стихий. Или Тьмы. Но это уже не имеет значения.
— Детей больше не родится здесь, - продолжает она, всего на мгновение её губы скорбно дёргаются, надламываются, будто в плаче, и кажется, что полоса слёз сверкает между ресниц, - ибо никто не пожелает принести живую душу под тень мрака. Но я подарю тебе последнее дитя этой земли, мой король и повелитель, мой муж и возлюбленный, ибо так я подарю тебе надежду и будущее.
Она открывает глаза. Заокраиннее небо смотрит из них - сумрачное, наказывающее, почти недостижимое.
Трандуил, не сумев глотнуть воздуха, разомкнув и не сомкнув губ, быстро опускает глаза и прижимает вторую ладонь поверх её замыкающих, защищающих рук там, где сейчас зреет - о Эру, о Стихии - новая жизнь. Он пропускает это «Последняя» мимо слуха и сознания, он не хочет, не способен об этом помыслить - по крайней мере, сейчас. Думает лишь об одном: счастье мне, горе мне. Лишь об одном: значит, ты воистину любишь меня.
Она вдруг улыбается дрогнувшей, нежной, нежнейшей из своих улыбок, какой он ещё никогда не зрел на её лице.
— Не бойся будущего, - шепчет она, - твоё дитя, сильное и мудрое, воистину достойное твоей крови и мощи, полное доброты ко всему живому, будет с тобой.
— Вы будете со мной, - решает, приказывает, заклинает он, и где-то там, на самом дне его властного тона, стонет нечто, похожее на мольбу. Она продолжает улыбаться.
В этот день, ни в какой другой, он возненавидит пророчества.
Я несу этого ребёнка тебе, любимый мой, господин мой. Ты владеешь моим телом и моим сердцем - ожидала ли я подобного? - но на горе не владеешь жизнью в нём. Ты, предрешенный и предпетый, стал моей наградой - и чем-то большим, чем награда. Дитя, что зародилось во мне, есть дар тебе. Он не запомнит меня, лицо моё сотрётся из его памяти, голос не будет звучать в его ушах. Пророчица, - я лишь несу видения и знания. Жена, - я лишь несу тебе плод твоего древа. Не я, но ты создал его, сотворил своей силой, своим жаром, своей неистовостью. В тебе так много жизни, мой повелитель, но кто-то должен был принести тебе надежду, ибо одной силы - мало. Я придала ей форму. Я взрастила её для тебя в самой глубине своего естества. Я отдаю её с кровью и тайной женщины. Прими своего сына, мой король. Прими мой единственный и главный подарок тебе. Я заявляю с гордостью выносившей: никто не одарит богаче.
Трандуилу страшно снова; слишком часто в последнее время. Никто и никогда, ничто и никогда не пугало его больше - ни битвы, ни череда жизней и смертей, ни падения царств. Всё это были пыль и прах, тлен, не касавшийся его и Лесов, которыми он правил. Лишь погибель отца, на секунду возомнившего себя всесильным на подступах к Черной крепости, однажды смогла пробить броню. Он помнит липкие от багряной крови пальцы Орофера, последней судорогой сжимающие царский венец. Он принял его таким - в отпечатках, свидетельствующих о мощи и слабости, и таким воздел над собою.
Лишь она смогла сравниться с тем, будто бы всё ещё вчерашним, страхом, лишь она и близящийся кошмар её потери.
Он выдохнул и сжал пальцами подлокотники трона. Она не умрёт. Не сегодня. Не так.
Королева Лихолесья с трудом разрешалась от бремени. Новая жизнь, призванная быть такой прекрасной (он - позаботится), с болью и мукой приходила в этот мир. Он знал, что эльфийские женщины могут рожать дитя легче, знал, что его лекари владеют старинными тайнами и способны на многое, но ничто из этого не облегчало её мук, она страдала там, в своих комнатах, истекала липким, как кровь, густым и холодным потом, комкала в ломких пальцах простыни и сжимала зубами деревянные планки, глуша крик.
— О, - шепчет Трандуил в абсолютную тишину зала, - о, как дорого ты будешь стоить мне, мой сын, мой наследник, моё счастье.
Он скалит зубы, будто дикий волк, учуявший добычу. Он зол, но не знает, чем ей помочь, и не хочет помогать, хоть и страдает тоже. Его дитя должно родиться в этой муке, он отчего-то уверен твёрдо, должно, ибо только тогда станет тем сыном, которого он ждёт, за которого отдаст - всё.
В эту ночь, в самый тёмный час перед рассветом, под звёзды Арды приходит ещё одна жизнь - благословенная, избранная, и Трандуил понимает, впервые беря на руки своё дитя, укутанное в золотую парчу: свершилось. Самое важное и ценное обретено. Теперь смерть не страшна вовсе.
Он хочет поделиться этим с ней, с ней, так щедро одарившей его и Лес, поднимает голову, улыбаясь, но встречает перед собою лишь её пепельное лицо, утонувшее в запятнанных потом подушках. Её тёмные волосы, будто негаданная ночь, покрывают белый шелк - влажные у висков, спутавшиеся, сбитые в колтуны.
— Плоть от плоти, - едва двигая губами, шепчет она, - кровь от крови замыслов твоих и долга твоего. Я сделала всё, что должна была, всё, что могла, - выдыхает она с облегчением, - и больше, чем могла, для продолжения тебя.
Следующие семь ночей она горит в жару, бредит и мечется по постели, её пальцы до обломанных ногтей цепляются за покрывала. Целители опасаются поднимать глаза, встречаясь с ним взглядами, ибо только одно ждёт их в случае её смерти, и это одно - не жизнь. Со второго дня он лечит её сам, сам смачивает её губы настоями диких трав, омывает лоб тайнами, передаваемыми из поколения в поколение, вливает в её рот, зияющий, как обескровленная рана, горькие зелья, но не стережёт её сон, чтобы даровать покой. Свои ночи он отдаёт сыну, а не жене. Это не выбор, - решает он, - это вовсе не вопрос выбора.
Но когда горячка, наконец, покидает её, первым, что она произносит, открыв глаза, постаревшая и далёкая, становится:
— Ты сделал правильный выбор.
После рождения Зеленолиста она редко приходит в его покои, а он по этой причине редко зовёт её в свои. Но если же она приходит, то бывает всегда щедра и неистова, голодна и бескорыстна, она дарит ему себя, совершенно не оберегаясь, будто ей больше не о чем и нечего жалеть. Её тело, словно вещь, в которую вдохнули живой дух, принадлежит ему, - она пытается сказать это почти что словами. Она отдаётся так пылко, как вовсе не должны, быть может, отдаваться мужьям жены. Её колени сжимают его бедра, она перехватывает его руку и тянет ладонь к своим губам, прикусывая её, и её низкий стон заглушается, долгий и протяжный. После она лежит рядом, прижимаясь к Трандуилу всею собой, вытянувшись вдоль его тела, опустив голову ему на грудь, и медленно целует его руку, словно стирая губами следы собственных зубов.
— Ты тоскуешь по Гаваням? - Вдруг спрашивает Трандуил, слегка повернув голову. Его пальцы скользят в её волосах, будто оглаживают саму ночь.
Принц - белокур, золотоволос.
— Отчего ты спрашиваешь, мой господин? - Шепчет она, трётся о него щекою.
— Ты была рождена там, - приводит он разумный довод, - ты долго слушала шум Моря, прежде чем встретила меня. Было бы закономерно, если бы ты тосковала по нему, влеклась, хотела увидеть. Я бы понял твоё желание. Я бы сам был не в силах расстаться с Лесом навсегда.
Какое-то время она, мнится, даже не дышит. Трандуилу кажется, что подле него лежит, обхватив рукою и закинув изящную ногу на его бедро, неживая. От этого лишь самую малость непривычно жутко.
— Море манит меня, - наконец, отзывается она, - но я знала, что, если уйду с тобой, более не увижу его. Знала я, впрочем, что и мой путь - единственнен и неизбежен, что ты уведёшь меня, мой король, и Гавани станут сокрыты от моего взора. Есть те, кому больше не вернуться, - она тихо-тихо вздыхает - будто лёгкий лиственный шелест щекочет ему грудь.
— Не понимаю, - хмурится Трандуил, поднимая руку и обхватывая пальцами её подбородок, заставляя повернуть голову к себе. Он надеется, что взгляд глаза в глаза что-то подскажет ему, но едва ли не впервые в жизни ничего не может прочесть в чужом взгляде. Её тёмный стальной взор молчит. - Объясни мне.
— Я не выбирала между тобою и Морем, - совершенно ничего не проясняя, говорит она, - просто знала, что больше его не увижу.
— Но все мы рано или поздно уйдём туда, - он сообщает и растолковывает, словно малому ребёнку, - сейчас, через тысячу лет, через эпоху. И я, и ты, если не падём в битве, но для тебя подобной судьбы я не допущу.
Она вдруг усмехается горько и знающе, откатывается в сторону, ложится на спину - такая восхитительная, вся из тьмы и света. Раскидывает руки и закрывает глаза. Грудь с тёмными ореолами сосков вздымается от её глубокого вдоха. Она отворачивает лицо, прижимаясь щекой к постели, и просит:
— Проведай сына. Иди, проведай сына, мой господин.
Трандуил, отчего-то не возразив ни слова, поднимается на ноги, чтобы пойти к Зеленолисту. Он уже думал об этом сам. Напоследок он наклоняется и целует ей руку, прижимается губами к тонкому, как новая молодая ветвь, запястью. Под ним почему-то совсем не чувствуется биения пульса.
Леголас спит мирно и безмятежно, но Трандуил всё равно проводит у его колыбели всю ночь. Он никогда не видел ничего прекраснее своего сына - и ничто не дарило ему больше веры. Ничто.
Она склоняется над резным бортиком кроватки, но почему-то не рискует опустить лицо к самому лицу спящего сына. Он так покоен, такое сияние исходит от его детски-круглого лица, что она не позволяет себе нарушить ничего в этой гармонии своим нечутким поцелуем, движением воздуха от своего выдоха. Её рука сначала замирает над ним, а после ласково, еле касаясь, прослеживает кончиками пальцев эти дивные линии - высокий лоб мудрого государя (в своё время, дитя), висок, украшенный золотыми кольцами волос, нежную щеку, подбородок, абрис которого выдаёт в сыне её мужа будущего упрямца.
Тебя, Трандуил. Всё в нём выдаёт тебя, как и должно
Молоко и мёд. Ей и нужно бы поцеловать его, оставить след своих губ на подобной цветочному лепестку коже, но она не делает этого, не приносит печали, не закрепляет памяти.
— Ты? - Высокая фигура, облачённая в доспех, тенью перечёркивает дверной проём, разбивая падающий в спальню свет надвое. - Что ты здесь делаешь? Почему...
— Почему опоясана ножнами? - Не поднимая головы от кроватки сына, договаривает она. - Зачем облачена в походное платье? Для чего под одеждой - кольчуга? А как думаешь ты, мой супруг? Этой ночью я иду с вами.
Она, наконец, выпрямляется, опираясь рукой о бортик, прямая и тонкая, как край острейшего меча, и Трандуил, не успев подумать ни о чем другом, быстро и сладко-больно вспоминает: такой он увидел её впервые среди камней и осыпающейся листвы Имладриса, похожую на самое смертоносное оружие и самое чудесное произведение искусства, когда-либо выходившее из-под рук древних мастеров. Опасную и изумительную. Твёрже стали, гибче волны, холоднее снега.
Совершенную, чем-то заслуженную, подобающую мечту.
Первое время их супружества она действительно участвовала в нападениях и вылазках, уходила со стражей к самым дальним рубежам, а с разведчиками - в самые тёмные предгорья; Трандуил не мог ей отказать, и вскоре воины и лазутчики привыкли, что их королева несёт дозор и бьётся бок о бок с ними, как равная, но поняли также, что она вовсе не равна им ни во владении мечом, ни во владении луком. О выверенности её движений и полном, нагоняющем лёгкий ужас бесстрашии пошли разговоры, потому Трандуил был даже несколько рад, когда, вскоре понеся дитя, она более не смогла участвовать в битвах. Отсутствие страха смерти, этого непонятного, нелогичного окончания всему, проступавшее сквозь неё, как рисунок вен, смущало солдат.
Теперь же на ней снова походные сапоги из мягкой кожи, под туникой угадывается мерцание мифрила, её бедро рассекает, как молния, меч, и плечо увенчано луком, как королевское чело - короной. Она готова к походу, эта государыня Лихолесья, и не примет отказа. Не сегодня, - вдруг думает Трандуил, с порога вглядываясь в её отточенные черты, - только не сегодня.
Чайка желает взлететь. Море зовёт.
— Ты не можешь покинуть своего сына, - он предпринимает всего лишь одну, но главную попытку.
— Нет, - она качает головой, в последний раз опустив глаза и взглянув в глубину детского ложа, будто запоминая, - это ты не можешь его покинуть, мой повелитель. Разве ты не услышал меня? Этой ночью. Я. Иду. С вами.
— Я могу запретить тебе, - царственно растягивая звуки, напоминает он.
— Не нужно, - взглянув ему в глаза, просит она, - не делай этого, Трандуил. - Вдыхает полной грудью, прикрывает глаза, поводит плечами, увитыми ремнями, что удерживают колчан. - Я отважный воин. Сегодня тебе понадобятся такие. Не беспокойся за Зеленолиста, ты вернёшься к нему цел и невредим. Не бойся за меня, я тоже вернусь туда, где должна быть. Ты долго верил мне, мой господин. Поверь и сейчас.
В ту ночь Трандуил поверит ей в последний раз, и кивнёт, и увидит, как она шагнёт прочь от постели сына - вперёд, навстречу ему и тому, что предвидела. Из этой битвы с тварями Дол Гулдура королева Лихолесья не вернётся живой.
Кровь будет клокотать в горле, пузырясь, горячая и солёная. Это пробитое лёгкое. Пробиты - оба. Четыре стрелы в её теле. Она ухватится черными от орочьей и собственной крови пальцами за острые камни, рассечет о них ладонь, но уже не заметит этого, такого мелочного, такого неважного, за общей, укрывающей, усыпляющей болью. Рассвет станет нарождаться над её головой, ночь разрешится им, как тяжким бременем, как она сама некогда разрешилась лучшим из сыновей.
Скоро встанет солнце, - подумает она, - совсем скоро начнётся новый день, ещё один. Значит, вот как это происходит. Почти не страшно.
Здесь, в расщелине между скал, среди трупов поверженных врагов, она останется совсем одна - лишь чуть гордая тем, как дорого продала свою жизнь, лишь чуть радующаяся тому, что ожидаемый конец наступил именно так и она уходит той, кем должна. Дочерью взморья и женой государя, матерью будущего и обрубленной нитью из прошлого.
Возлюбленный, господин мой, мой повелитель, кровь из моих жил. Мы все приходим в этот мир для чего-то, не правда ли? Уже так давно, что мне не объяснить тебе, я достоверно знала: мне нужно встретить тебя, нужно принести тебе дар, ибо есть те, кто должны жить, а есть те, кто должны отдавать свои жизни. Ты - должен жить и быть, мой государь, существовать в своём продолжении; это - цель моего прихода в этот круг, вплетённая, как узор в вышивку, в песню Айнур. Не гневайся на меня. Я пыталась тебе сказать. Я так часто пыталась сказать, но разве знала, что мне помешает - это? Что мне так помешает моё слабое сердце. Я отдала его тебе, мой супруг, всё его целиком - вместе со своей жизнью и главным моим подарком.
Он станет великим, Трандуил! Он изменит ход истории. Только бы ты... его... любил.
Она почувствует, как токи крови и соков в ней станут слабее. Улыбнётся холодному, бледно-золотому восходу. Счастливы те, что выполняют возложенные миссии, воистину счастливы.
Ибо ты, разумеется, и будешь любить его больше себя самого, гораздо больше меня.
Трандуил найдёт её уже бездыханной, мертвее мёртвых и холоднее льда, и долго будет греть её руки, пытаясь погнать по голубым руслам вен жизнь, но дыхание Изначального навсегда покинет ту, что предрекла ему столь многое, но не предупредила об этом. Или он просто не захотел услышать.
Его яростный рык сотрясёт горы, он успеет утопить склоны в чужой, вражеской крови, и не будет могилы у его первой и последней лихолесской королевы, только камни и кровь, кровь и камни, ибо если не Море, то ни одна усыпальница.
Эту кровь, свою и её, он принесёт сыну на собственных пальцах. В благоуханном покое и мирной, тёплой тишине детской Трандуил прижмёт ладони в плёнке высохшей крови к вискам своего наследника, впечатывая в жадную детскую память щекочущий аромат металла и смерти, жизни и потери, а главное же - иссушающей, ломающей, безжалостной своей любви.
Он не назовёт Леголасу её имени никогда.
Ни имя, ни происхождение, ни лик не будут иметь значения. Только принесённый дар.
@темы: Графоманство, Гет, The Lord of the Rings, The Hobbit, Я не я и космические лучи не мои, Фики
Ащ-ащ-ащ, спасибо огромное
ЭмДжей, о-о-о, отлично, если так! Очень рада). Просто вот эта пара фраз о матери - это же распахнувшийся космос какой-то. Так мало и так много. Такие крупицы информации и такая бездна для фантазии). Спасибо большое).
Ты создала прекрасную жену Трандуила. Предпетую ему и ему одному, для него и ради него.
Женщину несокрушимую как скала и призрачную как тень. Единственную какой она могла быть.
Ту что не оставила сыну память о своей любви, но память о силе которой оставил Трандуил. чтобы сын стал великим.
я все. *продолжает бесконечную репетицию роли феникса*
Tintalle, это было бы ИДЕАЛЬНО. О Господь, мы бы с ПиДжеем натворили бы дел.
Женщину несокрушимую как скала и призрачную как тень. Единственную какой она могла быть.
Спасибо! Нет, правда, спасибо вот за это, потому что именно такой я и жаждала её сделать. Понимаешь, по сути, мне нравятся практически все теории о том, какой она могла бы быть. Мне нравится концепт страдающей женщины, несчастной нежной тени, скользнувшей по жизни владыки лунным бликом. Но при этом, например, мы знаем, что, по мнению Джексона, она пала в бою, то есть, концепт воительницы, этакой ранней Тауриэли, мне нравится тоже. И моё сознание решило объединить их. Только, слишком любя Трандуила, я не смогла написать женщину, страдавшую от жизни с ним, и измыслила ту, для которой он не причина боли, а точка её приложения, вектор направленности, что ли, её миссия. Просто верю, что такая мать могла бы родить такого сына. Такая жена могла бы забрать сердце Трандуила
до Барда. Лучшим мужчинам хочется лучшую женщину. Ну, эээ, в моём ангстово-извращенном понимании лучшую.Спасибо огромное за её понимание). И просто
И женщина она сильная, да, не могу представить себе рядом с ним кого-то слабого. Но и женщину, которая была бы равной ему, одинаковой с ним - тоже нет. А вот твоя, да, она могла бы встать рядом, могла бы забрать сердце и дать много большее. И сердце она ему возвращает, потому что сделала самое главное, то за что он будет помнить и любить ее еще больше.
Шучу. Не останавливайтесь.
Это, знаете, не просто фик, это, знаете, просто почти продолжение Толкиена какое-то.
Несу вам тут в ночи, короче, свою искреннюю любовь, принимайте, пожалуйста.
Опять картинкой. Опять с запахами, остротой камней и шёлковым локоном Леголапы. Всё увидела, прочувствовала, легла на пол и завыла.
Мора, из всех историй и вариантов, ты написала самое красивое, самое отчаянное и единственно правильное. Леголапа- дар. А когда она говорила ему, что он так силён, что в нём столько жизни, я реально рыдала. Потому что выбор был сделан заранее, она пришла продолжить, подарить. Последнее дитя. Самое особенное, аааааааааааааааааааааааааарв
И ты так описываешь мать Леголаса, ну таааааааак нежно и эфемерно, что я думаю через лет 700 Трндл стал сам сомневаться в её реальности. Но Леголас ему всегда напоминал. Была. Самая любимая. Единственная. Я не знаю. Это самый самый печальный твой текст. Самый для меня больной почему-то оказался.
За он, собственной кровью из отворённых жил готовый вспоить каждое дерево в этом Лесу я просто готова продать тебе душу. ТЕЛО. И руку *угорает*
Мора, твои тексты вышибают из меня дух. А сегодня и красноречие. Я осмыслю его пока. И напишу ещё.
Это просто невозможный. НЕВОЗМОЖНЫЙ текст.
И женщина она сильная, да, не могу представить себе рядом с ним кого-то слабого.
С одной стороны, он взял бы и принял бы по-своему слабую - из чувства, ну, собтвенного величия, что ли. С другой, опять же: подобное к подобному. Адов кинк на равенство. Мне очень не хотелось, чтобы от неё осталось ощущение жертвы (как и от самой, так и от её поступка, от рождения сына. Это не жертва. Это просто вымученный, настолько ценный подарок, что за него надо было дорого заплатить.
И сердце она ему возвращает, потому что сделала самое главное, то за что он будет помнить и любить ее еще больше.
Вот, вот, да. Черт, я слишком люблю Трандуила, но просто хочу верить, что его женщина не была бы жадной - в этом. Хотела бы ему счастья. Что она отсекла бы его от себя, потому что с самого начала знала бы, что рано или поздно уйдёт.
gods own evil minion, я уже не уверена, что смогу остановиться, даже если меня повяжут
Очень меня погладили этим продолжением Толкиена, смущенно ковыряю мыском пол и дико-дико благодарю.
Принимаю, отвечаю
Вот, знаешь, с каждым новым текстом я думаю: ну всё, куда уже дальше в этой боли, в этих потерях, в этом лишении кого-то, будто руку себе отсекаешь; каждый текст и так уже через себя, как удар под дых. Куда уж выше-то карабкаться (или, наоборот, падать ниже). Но нет. Шарик должен танцевать. Нет таких высот и нет такого дна, где пик боли был бы достигнут, а, значит, ПРОДОЛЖАЕМ. Плюс - вы, прекрасные женщины мои, ТЫ, а помнишь, да? Делать что-то всегда хочется для кого-то конкретного.
Леголапа- дар.
Ведь лучший-лучший сын. Самый-самый. Будущее, надежда, благословение. Внезапно - как Эстель, только не для народа людей, а для своего народа, для Леса, где больше почти и не рождалось детей (я не могу, эта строчка из Вики просто убила меня). И за такого сына надо было заплатить, но это была заранее согласованная плата (ею, этой женщиной, с самой собою; Трандуила она от знания уберегла).
через лет 700 Трндл стал сам сомневаться в её реальности. Но Леголас ему всегда напоминал.
Чтобы она не была ни немым укором, ни призраком за спиной, ничего такого. Может быть, да, Трандуил стал бы забывать её черты через тысячу лет (или не мог восстанавливать их в памяти ещё при её жизни). Но так лучше. Потому что она изначально не принадлежала этому миру, оттого такая эфемерная. И вообще не стала бы тянуть его за собой. А Леголапа был бы таким росточком - от его древа, но из её чернозёмной почвы.
Госпоооодь.
Всё, что захочешь сказать, - В ЛЮБОЙ МОМЕНТ. И просто повыть. И всё, что угодно.
Это просто вымученный, настолько ценный подарок, что за него надо было дорого заплатить.
За самый лучший, самый великий и самый важный дар и цена соответствующая. Жизнь за жизнь, потеря ради силы и борьбы. Чтобы великий король великих земель остался со знанием и памятью о любви, а великий сын встал рядом с потомком королей древности и сразился с тьмой.
Рада, что понравилось).
Tintalle, Чтобы великий король великих земель остался со знанием и памятью о любви, а великий сын встал рядом с потомком королей древности и сразился с тьмой.
/обмахивается шторкой/ Как будто квинтэссенцию всего скорого будущего Средиземья сейчас в одном предложении выразила, ооо. Ничего не было напрасно, впустую; всё было правильно и как надо. А ещё в моём фаноне Леголас, ну, ЧТО-ТО ПОНИМАЕТ, о чем-то таком догадывается, пытается сложить эфемерные два и два в четыре, в историю своего рождения, но у него слишком мало данных. Однако продолжает думать. И всё-таки складывает из крупиц подобие памяти и знания о матери. И любит её, а, главное, так ГОРД ею, ну, так же, как она могла бы гордиться им, таким своим сыном. Он цену понял и принял. И соответствует ей.
собственно, в этом был основной посыл моего комментария. Идите сюда. Просто идите.
*ржет* Тем более когда есть такие прекрасные герои, все как один кладезь дна и ангста
*легла, затихла*
я не могу, эта строчка из Вики просто убила меня
МЕНЯ ТОЖЕ! Это просто аааааааааааааащ Как будто это не просто сын Трнд, ЕДИНСТВЕННЫЙ, но и последний сын Лихолесья вообще. Господи. Последнее дитя. Думаю втихаря Леголапу так и называли в королевстве "последнее дитя". Как-нибудь красиво на эльфийском *плачет*
А Леголапа был бы таким росточком - от его древа, но из её чернозёмной почвы.
А Трндл, он иногда, знаешь, я думаю, смотрел на Леголапу и думал, почему он не темноволос? Почему в нём почти нет её черт? Так было бы намного проще помнить, а потом она говорила у него в голове: нет, не проще. Совсем совсем не проще. И не внешне схожесть была, а в сердце. Леголапа ведь бесстрашный, безрассудный, и думаю каждый раз, когда он козлил и упрямился, Трндл думал: совсем как она. А Леголапа становился всё сильнее, всё прекраснее, и столько в нём было ЦВЕТУЩЕЙ ВЕСНЫ и жизни, и всех радовал этот молодой эльф, не было в нём ни темноты, ни эфемерности, ни ускользающих черт, ни потустороннего дыхания. И вот тогда Трндл понял бы, почему так. Почему он полностью - его сын.
*провалилась глубже в шахту*
АААААААААААААРРРРРРРРРРРРРРРРВ
Holy Allen, я уже, Аня, пришла, и соплю вам в шею.
Perfect_criminal, думаю как хранитель леса, он должен был обладать какой-то такой силой, знаешь, знаниями, доступными только ему, что-то вроде поить деревья кровью
ДА! Да, о господь. Тут, в общем-то, всё даже вполне обоснованно, потому что лесные эльфы вообще более диковатые, земные, чем те же уходившие-возвращавшиеся нолдоры, и они более привязаны к своим местам, к лесах, а тут ещё особая роль правителя, особая роль защитника, и, в общем, да, аж текст захотелось накатать о том, как Трандуил кормит с ладошки косулю /рукалицо/. Хотя учитывая мою страсть к УЖАСУ и БОЛИ, это будет текст о том, как Трандуил и косуля пьюё кровь друг друга /ржет, рыдает и фейспалмит/. Ооо, и сына водил с собой, учил прислушиваться к голосам птиц, прикасаться к листьям на деревьях, как к острому ушку
любимого наследникалюбимой женщины /чо-то угорела/.Как будто это не просто сын Трнд, ЕДИНСТВЕННЫЙ, но и последний сын Лихолесья вообще. Господи. Последнее дитя. Думаю втихаря Леголапу так и называли в королевстве "последнее дитя".
Ёклмн /дышит в пакет/. И чувство ответственности и долга, которое этот шепот рождал в Леголапе. Не тяжелой, давящей, а: о Эру, что сделать, чтобы оправдать это? Что ещё сделать? Куда применить, прости господи, силушку молодецкую? И он долго мыкался, нёс дозор на рубежах, уходил вон с сыновьями Элронда охотится на орков в Мглистые горы, ДЫШАЛ НА МОЛОДЫЕ РОСТОЧКИ И ТРАВОЧКИ, ЧТОБ ТЕ НЕ МЁРЗЛИ, КОСУЛЬ В НОСЫ ЦЕЛОВАЛ, но всё это было. А потом дыхание Тьмы стало близким и слишком жарким. Леголапу вообще заштормило, все внутриличностные конфликты слились в один, Трандуил тут что-то понял - И вот тогда Трндл понял бы, почему так. Почему он полностью - его сын - и зачем это было нужно, и отправил его искать
АрагогаНадежду. Так Леголапа нашел точку применения своей и пошел оправдывать звание последней надежды своего Леса - вместе с последней надеждой рода людей.Всё смешалось в чертогах моего сознания /рукалицо/.
смотрел на Леголапу и думал, почему он не темноволос? Почему в нём почти нет её черт? Так было бы намного проще помнить, а потом она говорила у него в голове: нет, не проще.
Вот здесь меня что-то прям размазало. И злился бы на неё, что она ничего после себя не оставила, даже в лице сына, а потом: о Эру, но сына-то, такого светоносного сына - оставила. И вообще меня перемкнуло от мысли, что иногда он мысленно к ней обращался. Пойду пожую ковёр.
А Леголапа смотрел на отца огромными глазами и бубнил, Ата, я никогда так не смогу, как ты. А Трндл тихонько посмеивался и смотрел с такой любовью.
Я не могу.
Есть такой арт, который рвёт меня вклочья.
читать дальше
Иногда они уходили на всю ночь, потому что ночной лес, это совершенно другое дело. Даже может ночевали на какой-нибудь особенно красивой поляне. И цветы, и травы сами для Трндл складывались в ложе. Принимали как на руки две упавшие фигуры *воет*
Так Леголапа нашел точку применения своей и пошел оправдывать звание последней надежды своего Леса - вместе с последней надеждой рода людей.
Что ты делаешь... Я никогда об этом не думала. А ведь действительно! Оба они, и Арагорн и Леголас, надежда. Свет для своего рода. Боже мой...
И вообще меня перемкнуло от мысли, что иногда он мысленно к ней обращался.
А самое главное, что она иногда отвечала. Что-то вроде ангела хранителя. Потому что если она молчала, Трндл знал, что делает что-то неправильно, что она не одобряет его действий *вдыхает глубже гарь шахты*
Блять /вдруг истерически разрыдалась от КРАСОТЫ/.
Да, да, и Лес знал бы, любил Трандуила, и там, в Лесу, он был бы так осторожен и бережен, как с эльфами своего народа никогда, например, не бывал, и это разрывало бы молодому принцу сознание; это был бы совсем другой отец. Увидь: серебристо-синий, в чернильную черноту, ночной Лес. Трандуил берёт руку Леголаса в свою, поворачивает ладонью вверх, другой своей рукой наклоняет какой-нибудь лист вниз - и сладкая-сладкая дождевая вода льётся Леголапе в чашу ладони. «Она никогда не бывает такой сладкой», - ошарашенно щепчет он, и Трандуил: «А ты просил?», и лица будут так близко-близко, а у отца неожиданно такая нежная улыбка, какой Леголас с младенчества не помнил, и ГОСПООООООДЬ.
Оба они, и Арагорн и Леголас, надежда. Свет для своего рода. Боже мой...
ВОТ! Горю от осознания уже дня три. Толкиен свёл, святой наш гений. ПиДжей на словах устами Трандуила свёл. Идеальная спайка. Надежда, наследники, последняя вера своих народов. В этом такое ОТП, что гореть не перегореть. И как они вместе несли бы эту ответственность - такую разную, но такую общую, и поддерживали бы друг другу в одном и том же.
Тут, бтв, мысль. Вот волшебный же фандом. Потому что как, скажи мне, КАК одновременно всё может быть ОТП? Трандуил и Леголас, Трандуил и Бард, Леголас и Арагорн, да хоть Трандуил/Тауриэль, о Эру, и всё будет прекрасно, красиво, правильно... В каждом тз образов такое очарование, что всем хочется лучшего, то есть, ДРУГ ДРУГА.
Потому что если она молчала, Трндл знал, что делает что-то неправильно, что она не одобряет его действий
/повисла над шахтой на оборванных тросах/.
А однажды ЧТО-ТО ТАКОЕ случится (хз, что), ну, Леголапа ЧТО-ТО скажет совсем так, как ОНА сказала бы, и Трандуил шагнёт вперёд, вдруг какой-то немножко испуганный, распахнувшийся, искренний, прижмёт пальцы к его виску и быстро, с надеждой спросит: «Ты тоже слышишь её?». А Леголас не поймёт, о чем речь, то есть, поймёт не сразу, а когда поймёт... /тросы обрываются/.
*немножко плачет* Мора, какой бы вышел текст... И ведь Трндл бы никому этих своих штучек не показывал бы! Леголапа первый бы всё это узнал. Увидел бы отца совершенно другим. КОЛДОВСКИМ. Трндл научил бы Леголапу разговаривать с сойками *угорает* И в походе с Арагорном, когда Леголапа чувствовал что Ата совсем плох, он уходил в стороночку, подзывал сойку и нашёптывал ей всякие слова любви, мол, жив здоров, считаю дни до нашей встречи *плачет* А ещё эта фишка, которую ты написала она у меня до сих пор в голове. Когда Леголапа звал отца, и тот в своей спальне в объятиях Барда отключался, тянулся на зов, так это действовало и наоборот. Леголапа целится, а тут пришибает так, что прицел сбит, у того, кто никогда не промахивается. И отцовский голос мерешщтся, ветром приносит. И Леголапа отвечает, что всё хорошо, продержись, верь, вернусь в твои объятия как сделаю что должно.
МОРА аааааааааааааааааааааааааарв
КАК одновременно всё может быть ОТП? Трандуил и Леголас, Трандуил и Бард, Леголас и Арагорн, да хоть Трандуил/Тауриэль
ВОТ! Обычно как, выбрали один пейринг, и горят. А тех кто против или что другое удумал, гнобят *угорает* У нас же все со всеми, и главное всем тааак хорошо))) Люблю этот беспорядок)
«Ты тоже слышишь её?»
*мычит* И Леголапа вскинется, глаза огромные, с таким вопросом, мол ЕЁ? И Трндл придётся сказать, мол, ты так на неё похож. И Леголапа будет очень тихим где-то неделю и каждую ночь будет проводить в покоях отца *скребёт ногтями пол*
Как владыка учит наследника говорить с сойками и читать судьбу по газельим пятнышкам (кстати, погуглила соек, ОНИ ТАКИЕ МИЛЫЕ), и как они - Трандуил и Леголас - говорят друг с другом на расстоянии. Такой усталый страдающий отец (никак не подающий вида, но - прицел сбивается, да, волна слишком сильна, и Леголапа всё понимает), такой никак-не-могущий-иначе сын. Мол, «Кто теперь примет от меня тайны Леса?» - «Я всё ещё твоё дитя, Ата» /горит/. И Трандуил будет еженощно говорить с ним мысленно, но однажды этого не случится. Леголапа будет стоять где-нибудь на скале, между сосен, в дозоре и ПЕРЕЖИВАТЬ, мол, отец, отчего ты молчишь? Тут сзади подходит Эстель, опускает ладонь ему на плечо, успокаивает, «Не тревожься о том, кто так силён и мудр, что-то подсказывает мне, что он не останется один», все дела, фёрст кисс. Потом Трандуил снова появляется в его голове, всё отлично, но ЧТО-ТО НЕ ТАК. Слишком спокойно. Без надрыва. Леголапа изливает душу всем сойкам окрестных земель, берёт у Эстеля отпуск и отправляется домой. А ДОМА БАРД ЛУЧНИК. КУПАЕТСЯ, ПОНИМАЕШЬ, В ЗАПОВЕДНЫХ РУЧЬЯХ СУМЕРЕЧЬЯ. ОТЕЦ СИДИТ НА БЕРЕЖКУ И С ТАКОЙ НЕБРЕЖНОЙ НАСМЕШЛИВОЙ ЛЕНЦОЙ НАБЛЮДАЕТ.
А вот так говорить, нота бене, Трандуил может только с сыном. И случилось это после её смерти. Она передала - она оставила, как ещё один дар - она связала их ещё и этим, и когда-нибудь Трандуил расскажет об этом Леголасу.
Завтра напьюсь и напишу вам /ржет и плачет/.Кстати, о пейрингах. Всё очень православно, потому что Трандуил/Леголас - пейринг по-любому флэшбековый, дальше оба неизбежно (бгг) достаются каждый своему королю рода людей (губа, заметь, не дура); сохраняется ли между ними что-то при этом, нет ли, - важно, что все три основных пейринга вполне закономерно наследуют друг другу. Редкостный счастливый случай! В хорошей шахте сидим!
*ОРЁТ*
А ДОМА БАРД ЛУЧНИК. КУПАЕТСЯ, ПОНИМАЕШЬ, В ЗАПОВЕДНЫХ РУЧЬЯХ СУМЕРЕЧЬЯ. ОТЕЦ СИДИТ НА БЕРЕЖКУ И С ТАКОЙ НЕБРЕЖНОЙ НАСМЕШЛИВОЙ ЛЕНЦОЙ НАБЛЮДАЕТ.
*воспламенятеся* И ТРАНДУИЛ ПОДХОДИТ К КРАЮ РУЧЬЯ, А БАРД ТИХОНЬКО ТОЖЕ... ПОДКРАДЫВАЕТСЯ. И ВДРУГ ХВАТАЕТ ТРАНДУИЛА ЗА РУКУ И ОНИ ПАДАЮТ ВМЕСТЕ В РУЧЕЙ. В ОДНОМ СЛИТНОМ ОБЪЯТИИ. И ЛЕГОЛАПА ДУМАЕТ ВСЁ, БАРДУ КОНЕЦ. ПОТОМУ ЧТО... А ПОТОМ ОН СЛЫШИТ СМЕХ И ФЫРКАНЬЕ, И ТРНДЛ БЕРЁТ ЛИЦО БАРДА В ЛАДОНИ И ЧТО-ТО ШЕПЧЕТ ЕМУ ТАК ЖАРКО, ПРЯМО В ГУБЫ И ЦЕЛУЕТ
И Леголапа... Он тоже знаешь, как-то... Успокаивается. Его отпускает и радость в сердце. И спокойно, что Ата не один. Что с ним теперь ЛЮБОВЬ *стонет*
МОРА
МОРА
*вешается на шею*
Редкостный счастливый случай! В хорошей шахте сидим!
Хорошо! Жарко! В тесноте, зато никто не в обиде
Это с непривычки, Аня, вы возвращаетесь в нормальный режим, НЕ БРОСАЙТЕ ТРЕНИРОВОК
И вот появляется бард, у леголаса сначала баттхёрт, а потом его как отпускает. И он понимает что то, что он принимал за ревность, было только беспокойством. И расслабляется.
Да-да-да! Когда он осознаёт, что у него теперь есть СВОЮ цель, свой собственный путь, когда понимает, что отец, простихосспади, в хороших руках, когда так же понимает, что у него самого не только свой Дао теперь, но и свой человек. Такая шняга из серии «Мы с тобой должны были очень долго видеть только друг друга, отец, чтобы потом суметь раскрыть глаза на чудеса вокруг».
И Бард такой продолжает купаться в ручье. Воплощенное чудо. /покерфейс/у Леголаса должно быть обостренное чувство собственности
Оно у них вообще, чую, наследственное.
И Аня, Аня, я очень нагла, но всё же продолжаю надеяться, что вы мне что-нибудь под тем текстом скажите). Под каким захотите текстом вообще!
Perfect_criminal, У всех счастье и только немного ангста
Я бы сказала: наоборот, но нет, счастья так много, ТАК МНОГО, что оно всё перевешивает
И я тут сегодня пылесосила и думала /рукалицо/: нет, в один текст, наверное, всё-таки не выйдет совместить. Два. Текст и сиквел (или текст и приквел, смотря что первым попрёт, бгг). Один о том, как Трандуил учил сына слушать Лес и впускать его в себя (а себя отдавать ему, Лесу) - собственно, инцестный (погорим-ка ещё в нашей вип-комнатке), второй - об уходе Леголаса (СНОВА), о том, как они говорили друг с другом, и туда уже будут вплетаться всякие, знаете ли, ЛЮДИ.
ЛЕГОЛАПА ДУМАЕТ ВСЁ, БАРДУ КОНЕЦ. ПОТОМУ ЧТО... А ПОТОМ ОН СЛЫШИТ СМЕХ И ФЫРКАНЬЕ, И ТРНДЛ БЕРЁТ ЛИЦО БАРДА В ЛАДОНИ И ЧТО-ТО ШЕПЧЕТ ЕМУ ТАК ЖАРКО, ПРЯМО В ГУБЫ И ЦЕЛУЕТ
Пойду сама нырну в ручей /ушла в холодный душ/. ГОСПОООООДЬ. Так, час дня, можно начинать пить и творить /ржет/. И извиняюсь, что я везде пихаю Арагорна, ну, люблю я его, и так вот: Леголаса отпускает ещё и потому, что он освобождается не просто от чувства вины перед отцом и государем, перед Лесом и своей землёй, его отпускает ещё и ощущением собственного предательства (ибо всякие там сероглазые данаданы что-то настойчиво мешают жить и дышать). Шел, понимаешь, бедный, домой, не знал, как объясняться с отцом, ибо даже говорит ничего не понадобилось бы, Трандуил всё сразу с него считал бы. Но теперь всё хорошо. Можно не бояться. «Не мы избрали лучшее, но лучшее избрало нас».
Авфтщ.
это восхитительно чудесно, до дрожи и слез, но каждое слово - под кожу холодным лезвием и блестящим стеклом, прекрасно, спасибо-спасибо!
если вдруг, я начну вести неадекватно и комментить все ваши работы - простите