Тот интересный случай, когда рубеж веков наступает чуть более чем через десятилетие после начала, собственно, века. Всё вдруг скручивается в тугой клубок временных нитей; каждая - ниточка чьего-то величия. С таким, знаете ли, прогоркло-сладостным привкусом тления. Это - начало века XX-го, короткого и страшного века, который подарит миру много великих людей, великих событий и великих бед. Но пока:

Пока есть «пока». Об этом «пока» - книга Флориана Иллиеса «Лето целого века» (это сигнал, все сейчас должны пойти и заказать её себе, нет, я серьезно). Лето целого века - это культурный срез последнего мирного, 1913-го года. Немного Парижа, немного Праги, чуть-чуть Мюнхена, чуть-чуть Нью-Йорка, много Вены и Берлина. Метод срезом (не лонгитюд, что для истории не свойственно - и потому совершенно гениально). С января по декабрь. Культура и искусство Европы - жизнь Европы - того периода в коротких, очень живых, каких-то даже соседских зарисовках, нежно-ироничных и иногда - великолепно страшноватых. Каждое четвертое-пятое имя ничего не говорит, но тут на помощь приходят Гугл с Википедией и воспоминаниями современников.

Франц Кафка пишет письма своей берлинской волшебнице Фелиции и страдает желудочными коликами (в каждом письме - такое предостережение от самого себя, до которого мне вот ещё расти и расти). Юный неудавшийся художник Адольф Гитлер, выдавший себя за грека при пересечении границы Иосиф Сталин и двадцатиоднолетний гонщик-испытатель Иосиф Броз (пока ещё не Тито) одновременно оказываются в Вене - и больше никогда не будут так близки друг к другу все трое. Томас Манн решает строить дом, а Генрих Манн заводит роман с актрисой, которая совсем не нравится его брату. У Фрейда на Берггассе, 19 появляется любимая кошка (и ей как-то наплевать на его гениальность, скажем прямо), но зато наступает окончательный разрыв с любимым учеником (тут очень ко времени приходится теория отцеубийства). Нестеров впервые делает мертвую петлю, а Фелиция Бауэр всё ещё - адресат не только несчастного неуверенного Кафки, но, кажется, и всей мировой культуры того времени. Шпенглер работает над Закатом Европы. Климт рисует своих красавиц. Скоро придёт время «снимать янтарь, гасить фонарь», но пока вечно ждущий наследник престола Франц Фердинанд резво гонит по улицам в своём авто с золотыми спицами (ему недолго осталось, как мы все знаем), Пруст жаждет жить воспоминаниями, а Гертруда Стайн мерзнет и пишет стихи о розах.

{***}В процессе, проходя через всё это - сквозь живой коридор, где каждого из названных можно взять за руку - мне подумалось о территориальности (национальности!) литературы. В восприятии художественного текста, как от этого ни беги, много менталитетного. Своя рубаха - и это первично - ближе к телу, русская литература для меня непререкаема. А вот дальше начинается битва Германии, Франции и Великобритании (этакая растяжимая Третья мировая). В чувственной красочности слога французов, в лёгкой и пёстрой порочности их великих романов (как и в противоречивых страданиях героев) есть что-то крайне привлекательное для нашего славянского глаза и мозга. Но при этом в немцах, с которыми нас всегда связывали крайне противоречивые связи, есть что-то особенное, рефлексивное; этакая достоевщинка. Какое-то сухое, обреченное отчаяние, исходящее именно из рациональной красоты слога. С Германией вообще тяжело (вся наша история кричит об этом) - и вместе с тем небывало сродственно (об этом - тоже кричит).

В сущности, великие немцы для меня перебивают великих французов. То есть, так: из сознания ни одного читающего человека нельзя вырезать Мопассана, Золя, Стендаля, Флобера (хотя бы уж Дюма - обоих). Но рядом всегда есть полка, где стоят Цвейг, Гессе, Манны. Романо-германская культура вообще могла больше ничего не делать для цивилизации, просто дать ей сначала Гёте и Гейне, а после - Рильке и - как подарок всему потерянному поколению - подарить талант Ремарку. Всё, миссия была бы выполнена.

Это - как с Италией. Вы много слышите о достижениях итальянских науки и искусства? Италия - европейская тишь. Гедонистическая гавань. Всё, что она могла, должна и хотела подарить миру, она подарила в период с конца XIII и до конца XIV веков. Три века, построивших мировую культуру на добрых пятьдесят процентов. Дученто. Треченто. Кватроченто. Чинквеченто. Даже звучит, как музыка. Найдите ещё хоть одну страну, которая за три с небольшим столетия вложилась в культуру человечества так же - на столетия вперёд.

Впрочем, относительно Франции - тут вся моя стройная теория о предпочтениях порушилась, стоило мне вспомнить Расина и Ростана, Бодлера, Верлена и Рембо. Ладно, потом я что-нибудь придумаю.

Кажется, где-то на этом месте поста я и потеряла логическую цепочку. А, я же хвалила вам Иллиеса и его летописное Лето целого века - anno 1913. Точно. Шницлер крайне психоаналитичен, Дюшаны покоряют Арсенальную выставку в Нью-Йорке, Пикассо и Матисс флагманы искусства, а Рильке сидит на балконе, весь в белом (без шуток), и пишет стихи. Идите, вы ещё успеете застать его до того, как он уйдёт писать письмо возлюбленной матери.