Так как: не столько о повторно просмотренном спектакле, сколько о личностных смыслах и увиденном в романе Анатолия Кима и - до и после - спектакле, поставленном Екатериной Гранитовой.
Роман мною, впрочем, ещё не дочитан.1. Перво-наперво:
{read}не смотря на список «самых талантливых абитуриентов» и разговоры в деканате, не смотря на всезнание окружающих оборотней и оргиастический их Совет, - был ли он, этот заговор зверей? Была ли чья-то намеренно злая воля в том, что случилось с Кешей Лупетиным, Митей Акутиным, Георгием Азнауряном, самим ...ием? Или были они лишь колодой, умело и страшно стасованной, колодой, где карта всего лишь идеально подошла к карте? (на рубашке - рисунок изначальности и обреченности). Как отчаянно хочется видеть умысел там, где его может не быть, как отчаянно хочется объяснить случайный, шалый (NB: не шальной!) выстрел - злой волей. Как хочется объяснить ею же безумие простого и прямого мальчика, бывшего моряка Балтфлота, мечтавшего учить детей. Как хочется объяснить ею гибель от нелепой и страшной пулеметной очереди где-то в Иране (внутри побега от быта - да и от бытия). Главное же - как хочется объяснить этой всемогущей волей отречение от себя самого. Наличие этой Воли не упрощает жизни и не снимает вины, - просто делает всё четче, яснее, будто умысел этот, как стекло лупы, увеличивает изображение и вводит его в фокус.
Стремятся ли воистину звери уничтожить все следы людского возвышенно-гениального (читать: так ли уж сильно стремится звериная сущность человека подавить себя развившуюся)? Или просто случайность нанизывается, как бусины, боком к другой случайности, и мы получаем то, что получаем. Никакой злой воли, никакого плана, никакого изживания и сживания со свету. Череда горьких, как полынь, случайных событий. Так примитивное, животное, инстинктивное в человеке и убивает высокое - случайно же, походя. Потому что тонкая материя закономерно и логично уязвимее.
2. Вера Бабичева. Сильная женская эмоция на сцене по-прежнему царапает меня изнутри вдоль полости тела, но то ли что-то в моём восприятии эволюционировало в промежутке между первым и вторым спектаклями, то ли в игре Веры Ивановны в этот раз всё было мягче, но тона были нежнее, а боль - горячее. Что-то было в этот раз в сценах Лилианы с Митей - и в особенности, sic, сценах её с Кешей - что-то тревожно-надрывное, всё ещё частично гротескное, но уже - для меня слишком настоящее. И эта её любовь, эта погибель, которую она несла - Федра же! - уже были искупительны. Что есть Лилиана и Митя? То цветаевское «Гибель от женщины. Вот знак // На ладони твоей, юноша. // Долу глаза! Молись! Берегись! Враг // Бдит в полуночи». Гибель Мити Акутина была всё же - разумеется ли? - гибелью таланта, которому не место в земных пределах, гибелью тончайшего эфира в торфяном смраде реальности. Но и Лилиана, как женщина-орудие, помогла, ибо если она была не первая по очередности, то первая по значимости среди тех, кто дал ему понять: мир - не акварель и не ветка сирени на обороте учебника математики. Жизнь горчит, вяжет, тычет под рёбра, оставляя синяки, она клоками рвет волосы и перемалывает сердце в месиво кровяного фарша. Выживают стойкие. Стойким Митя не был.
Но вопреки всему этому - невероятность - Митя говорит со сцены устами Леонида Тележинского о том, что Бог добр и отзывчив, как дитя, и благодарен за то новое и светлое, что мы готовы Ему показать. Бог, не властвующий над жизнью, в сердце его безвинен во всём случившемся. Виноваты обстоятельства, составляющие в совокупности жизнь.
Снова о нём и женщине: Акутин не был влюблён в Лилиану, но было в его чувстве к ней что-то от магнетической тяги. Она первая пробудила его, эта взрослая женщина, и то, что он чувствовал к ней, было зыбким, туманным, пряным предчувствием чего-то большего (к ней ли, нет ли - то неважно). Но она спугнула это марево, этот тонкотканный туман, - взрослая нетерпеливая женщина, у которой кровь так оправдательно прикипала к стенам сосудов. Слишком торопя события, беря его душу приступом, как крепость, она получила желаемое, но ей навеки был закрыт ход в самую Митину суть. Он вернулся к ней как к любящей, надежной, первой и верной - как к обреченной - но не как к любимой. То, что она сама спугнула, так и не став любовью, стало привязанностью, почти граничащей с сыновней, и жалостью, которой женщине так часто только и остаётся просить.
3. Белка не просто рассказчик или созерцатель, не просто летописец со своей собственной правдой (как и любой историк), - он прежде всего какой-то частью отстранён ото всего происходящего. Искренне любя Митю, Жору, Кешу, - он всё же вне их. На правах оборотня - или же потому, что сам для чего-то выстроил незримый барьер между собою и всей вселенной? И женщину ту - свою дорогую, свою драгоценную - он любил, думаю я, прежде всего за недостижимость её. Не была бы её красота столь неизменна и при этом текуча, как меняющиеся вёсны нашей земли, если бы всегда была перед его глазами, не были бы его домыслы о её власти избавить его от звериной сущности столь полны уверенности, почти знания. Белка, акварелист ...ий, воздвиг тонкую полупрозрачную стену между собою и миром. Она его, быть может, и спасала - до некоего момента. Так как закон предрешенности - первичен в мире и над миром.
Сердюк органичен в роли ...ия ещё именно потому, что умеет отстраниться и отстранить, застудить вокруг себя хрусталь отделяющего от внешнего колпака. При этом, что интересно, оставаясь и в роли, и на сцене, и с партнёрами, и со зрителем. Парадоксальная одновременность отсутствия и присутствия.
4. Я действительно давно не видела ничего страшнее Александра Боброва в роли Кеши Лупетина - у того забора, захлёбывающегося коньяком, растящем в бедре опухоль, безумного и убитого. Убитого даже не словами любимой женщины, не своим (абсурд! и истина) желанием жить. Убитого ещё встречей с нею, Лилианой, самой встречей, первой встречей, не нарисованной картиной, не разделённой верой.
5. Меня пугает то, как Ким (и Гранитова вслед за ним, а за нею - с нею - и актёры) вскрыл всю суть человека творящего (гораздо во всем более уязвимого, чем внутренний человек разумный). Боль изнутри вынимаемого, как орган, акта творения. Белка - не о художниках как таковых. Белка - обо всех Художниках с большой буквы. Слишком ранит. После третьего просмотра, если он когда-либо последует, боюсь, я вывернусь, как выстиранная вещь, наизнанку - всеми швами, всеми отстающими нитками.
5. О неизбежности. Прежде всего. И - о яростных - важных! необходимых! - попытках противодействия.
@темы:
Росчерком пера,
Высокое искусство,
Театр,
Маркером по кафелю,
Мысли вслух,
Точка зрения,
Чувства и чувствительность
-
-
10.01.2014 в 13:00-
-
11.01.2014 в 00:20У Кима вообще чудовищная сила слова, безумия, творчества.