Первый просмотр - тот самый гештальтистский фон. Фигура приходит со второго. Второй - всегда ярче, с полным ощущением «другого спектакля» и одновременным узнаванием (сроднением!). Может быть, дело было в 37,4 - температуре тела, с которой я выходила из дома, а, может быть, в чудовищной, всепроникающей близости первого ряда или - хватит уничижать, пора признаться себе - невероятной силе того, что шло со сцены. Так - толчками - лава из вулканического жерла.
Две сцены, центрирующие на себя этот спектакль в моей внутренней вселенной, - и мне нужно о них написать:
{more}Монолог Громова. Это выворачивающее наизнанку «Христос в саду Гефсиманском молил, чтобы его миновала чаша сия» - и всё, что до, и всё, что после, вся человеческая, живая болезненность слов о страдании, на которое каждый имеет сокровенное право, - этот монолог творит со мной что-то нечеловеческое. В этот раз, уже постфактум, когда отхлынуло, поймала себя на том, что сижу, впившись пальцами в вишнёвую обивку кресла, подавшись вперёд и ближе, рискуя эти пальцы - сломать. Первая стрела, до оперения входящая между ребер, - главенство человека в богочеловеке («... и даже тосковал»). Вторая - «Бог создал меня из тёплой крови и живых нервов, любая органическая материя...» - и мгновенное: да, да и да. Чеховское право на слабость человека, чуть более ироничное и редкое, чем то же - у Достоевского, но потому и столь резко бьющее. Отстаиваемое мною интуитивно - и пойманное в волне, плещущей со сцены. Человек страдает - и имеет право не скрепляться, не подражать великим стоикам, не презирать холода и боли. Просто потому, что он - жив. Этот монолог, этот всесокрушающий гипноз Громова в исполнении Димы Сердюка со сцены, - есть гимн человеку в человеке. Право не заталкивать боль внутрь, повинуясь жесткому закону воли, - это тема больная и не близкая даже, - нутряная.
Они жгут мне глаза, эти слова со сцены. Эти чужие больно-отчаянные глаза, смотрящие в зал.
Вторая - самый финал. Это их - Рагина и Громова - внезапное, как удар, восстание против сторожа Никиты, - что это, если не восстание против системы в лице одного, пусть и на самой низшей из ступеней? И - мгновенно - по ассоциации - та, французским экзистенциалистам принадлежащая, концепция человека, действующего без надежды на успех. Борьба, которая априорным знанием не закончится ничем, которая, вероятнее всего, закончится неудачей, - но человек не может не действовать, потому что в этом - один из жизненных смыслов. И там - тот же по своей сути порыв, тот же всполох, та же нелепая, трогательная, страшная до черноты, наивная отчаянность - одухотворённая и освобождающая (освобождающая и освободившая дух - раньше тела). Крик в лицо косно-сумасшедшему миру - куда более жутко сумасшедшему, чем Громов с его паранойей, чем Рагин с его обличением.
NB: Рагин - это горе от ума. Безумие от понимания и осознания. И, к слову, так ли безумен на этом фоне Громов? Если уж действительно однажды могут придти и забрать.
При этом, втором просмотре, то ли моё утрировалось восприятие, то ли нервы заточились до остроты, то ли чужая игра окрашивалась иначе. Насмешливость и нутряная, кровоточащая боль Громова - усиленные. Срывы и укоры Рагина - почти гротескные, а оттого особенно щемящие и пугающие. Эта замечательная связка Артемия Николаева и Дмитрия Сердюка. Очень органичные, нужно-правильные, вплетающие себя Сачков и Иванцова (какая редкость - женщина, не режущая на сцене глаз!), наипрекраснейший Тележинский с детской непосредственностью его Мойсейки - и потом, в конце, таким воспалённым, стонущим взглядом. Повиновение облегчает участь, - не облегчает боли.
Вдумчивого, осознанного отзыва не получается, мысли разбегаются, как круги на воде от брошенного камня. Куда больше эмоционального, чем мысленного, а это сложно выразить.
Внезапная мысль: трагикомедия. Очень русская человеческая драма (на то - и Чехов же). История о том, что хотелось как лучше - всем - а вышло как всегда, то есть - перемололо меж жерновов. То Эйнштейновское: я сумасшедший - или мир вокруг? Почти всегда - мир. От смешного до страшного.
P.S. В голове второй день крутится тягучий, уместно-неуместный, сливающийся в эту человеческую трагедию мотив - «Расставание хуже смерти». Вьюжный вой.
@темы:
Высокое искусство,
Ваша навеки,
Театр,
Влюбленное,
Рекомендательное,
Гармонизируй и агонизируй,
Дыши, бобёр, дыши,
Эмоционально и физически прекрасные хомяки в полете