Вчера я пообещала себе начать пост о спектакле этим предложением не о спектакле, а давши слово - держи, поэтому: если ещё хоть одна некультурная мерзость при мне пошуршит на любом следующем спектакле обёрткой от конфеты или начнёт говорить по мобильному, я буду подходить и убивать маникюрными ножницами, точным уколом в сердце. Уровень уважение к актёрским: энергии, времени, силе, отдаче у некоторой части зрительской аудитории до оскорбительного нулевой. Это уничтожает меня, предельно расходится с моей картиной мира. Хорошо, не нравится спектакль. Раздражают актёры. Недовоспитали родители. Но можно проявить хоть каплю уважения если не к чужому труду, то к театру как явлению. Но нет. Маникюрные ножницы. При этом большие молодцы они - без сбивки!

И сразу: мы с Джорджем, как всегда, смотрели по ощущениям два разных спектаклях, а потому предупреждаю сразу: всё ниженаписанное будет самым махровым имхо. Перво-наперво - Солдаткин. В марте будет два года его Клер - и в эти два года (о чем я ему вчера ничтоже сумняшеся и сообщила) можно наблюдать бешеную, феерическую динамику (вчера еле сдержалась - всё время хотелось сказать ему: шаманскую; мысленно била себя по губам: это бозинское слово, Мора, бозинское и Бозину!). Динамика яркая, по возрастанию. То, что я так люблю, то, что так ценно - работа над собою (работа - в принципе). О, как я вчера на служебке чертила в воздухе руками эти параболы Александру. С его Клер опадает шелуха. Уходит всё лишнее. При всём обилии страстей и безумий, Клер становится - страстно же, трогательно и безумно лаконична. Тот - так протаскивающий нас - «свой» голос, ушедшие лишние жесты, ушедшая вывернуто-чувственная томность. Клер живая, простая, сильная - Клер тёмный омут - Клер и её спрятанные на самой, самой глубине демоны. Не полновластные, как демоны её сестры, но более роковые, чем те. В самом конце щелкающие внутри неё пальцами, чтобы завершить игру и освободить их обеих - слабую Клер, ставшую сильной, сильную Соланж, ставшую слабой.

{more}Для меня - подчеркиваю эту индивидуальность восприятия - Солдаткин в Служанках вчерашнего дня был очень хорош. Выразителен. Клер - милая и тонко-звонкая, искренняя девочка, совершающая потом последний рывок - из бездны в бездну, к единственному допустимому финалу освобождения. Рывок из сладкой и сладостной паутины чар Мадам, фантазий о Месье, сумасшествия больных сестринских отношений. Клер - рукой посредницы Соланж - выводит из обеих за круг ада жизни в ад посмертия (в покой! - как минимум для себя). Клер, за руку подведённая Соланж к краю, делает шаг вперёд.

Реквием.

Разбирая: у Солдаткина - изумительное «Мадам нежна, Мадам прекрасна», изумительное о «Немножко попудрилась» и весь этот диалог. В Клер было очень много девичьего - нежного, робкого, неиспорченного. Просто внутри этой жила и другая - та, что потом приказала подать чашку из праздничного сервиза (не себе даже; третьей в себе). Ещё вчера какой-то тумблер переключился в моей голове - и в паре моментов мне виделся и слышался, четко и звучно, Жойдик в игре Солдаткина. Были в финале, в монологе Клер, уже сидящей в кресле, две-три фразы, сказанные голосом ДМ, с его интонациями, и горячее дежа вю на секунду ударило мне в височные кости, как водка на пустой желудок. Это не вопрос копирования. Это вопрос преломления во мне, зрителе. Здесь же: Наденьке вот, например, (в обратку) показалось, что Солдаткин заметно копирует Дмитрия Станиславовича. В этом есть доля истины - иной жест, подача, слово. Будто он перебирает вещи, которые может примерить на себя, в поиске подходящего. Читать: снова работа. Вот эту работу над я в артисте Александре очень ценю и уважаю.

Соланж безумна откровенно, не скрываясь и ничего не пряча. Соланж - её черные крылья фантазии за спиной! - что-то вроде проводника-Вергилия для Данте-Клер (ролевые модели) - сопровождающий в аду. Она - воплощенные страсти и сила, которая в самом конце всё-таки отступает перед решением Клер (из чаши пьёт не она, не проводник, и это верно - проводники лишь указывают путь). Она может быть спокойной, выдержанной, рассудочной, голос её - глухим и тихим. Но от беснования её будет отделять миг короче мига. Она переходит к демонологии по щелчку. Страстная и прекрасная (страшная и прекрасная) в своём высоком безумии.

Грязь не любит грязи. Только вот в грязи своей они обе были высоки - не смотря ни на что. Это не невозможность любви в социальном рабстве - это невозможность любви в рабстве у самих себя и своей фантазии, ставшей управлять жизнью.

Иногда безумие Соланж гротескно настолько, что переходит в шутовство. Это то, что Бозин умеет так блестяще, то, что он делает столь блистательно - почти абсурдное почти кривляние (искривление!). Вывернутое наизнанку, всеми жилами и кишками, нутро Соланж. Будто она воистину больна (так - специалисты поймут - когда существует патология лобных долей - снятый контроль, раскрепощение влечений, отсутствие программы и отчета). Иногда это царапает меня, коробит - этим гротеском, этим кривым зеркалом, - потому что страшно. Потому что хочется закрыться руками. Хочется сгладить Соланж, смягчить, убрать из её головы безумие. Но убрать нельзя. Оно неотделима от неё.

Соланж Лемерсье и её шизофрения. Соланж Лемерсье, не поджигательница, но отравительница, и палач, шепчущий ей самые заслуженные слова любви.

NB! Существуют стадии отрицания горя. По аналогии существуют стадии и всего прочего, включая любовь. Иногда я вижу в Бозине то, что меня царапает - как алмаз стекло. Отмечаю это, говорю об этом и не оправдываю этого - прежде всего потому, что люблю. Помню первое своё время любви к нему - всеохватной и колющей под сердцем - когда я была готова хлоднокровно уничтожить любого, кто хоть на мгновение усомнится хоть в одной черте таланта и личности, хоть в одном его (по чтению моего «тогда»: Его) жесте. Сейчас туман, черный с золотой пылью, ушел, и осталась она - крепче любой иной - любовь во что бы то ни стало, с принятием всего, включая борозды по стеклу. Именно к ним-то, может быть, и сильнее прочего (человеческий фактор, а, значит, больше человек, чем божественное; важно). недостаток же - понятие индивидуальное, мы все понимаем под ними разное.

Давно формулируемое о Клер и Соланж, не ко вчерашнему даже спектаклю: для меня их отношения носят очевидный инцестуальный характер. Но! - и это важно: я не говорю о наличии физической связи, факта соития тел. Но внутренне, психологически (глубже - психически) это история прозрачно-фрейдистская. Их взаимоотношения - взаимоотношения подавляемых, но прорывающихся влечений, переносов, проекций и замещений. Чувственны ли они друг к другу? Или чувственны к тем, кого видят друг в друге? Это вопрос порядка иного (и скорее второе, чем первое), но нельзя полностью от этой инцестуальной сути уйти. Их страсти слишком велики, широки, глубоки, а вектора направления отсутствуют, вблизи друг друга есть только они сами - и они неизбежно, безвыходно замыкают эти страсти друг на друге как на единственных объектах в зоне досягаемости.

О Мадам: да, к слову: кажется, тень ДМ вчера всё-таки витала над сценой театра Киноактёра. У нас была когда-то шутка о том, что на фоне тандема Бозин-Жойдик Нестеренко и его Мадам как-то терялись, Мадам таяла, была менее выразительна, чем должна бы (и гораздо более томна, чем). Мы смеялись, что Дмитрий Михайлович Алексея подавлял своей мощью. Так вот, вчера - на какой-то миг - та, прежняя Мадам вернулась. Тонкая и хрупкая, с жестами плавными до плавкости и медленными до демонстративности, с голосом прерывающимся, тихим и дрожащим, почти захлёбывающимся. Вся - цветок в стужу, ломающийся стебель. Почти неслышная. Последнее издыхание погибающей птицы. Даже возрождаясь в конце, идя к Месье - всё-таки умирание и нежность. При этом - дивные «Так проверяется любовь» и «Это грим, румяна "Пепел розы"». При этом - она откровенно и саркастично посмеивалась над служанками, так, как Мадам и может, и должна - свысока, защищаемая своим положением и уверенностью в своём непоколебимом праве и их непоколебимой верности.

К слову, я иногда думаю: как гениальны они были, Клер и Соланж Жана Жене. Ничто не выдавало их Мадам в них самих (не считая конца, но там уж - было не миновать; как у преступников, возращающихся на место преступления, бессознательно желая быть пойманными). Только предметы выдавали их, сдавали, как самые подлые из сообщников. Сами они вели игру так долго - и так тайно. Это ещё, разумеется, и о слепоте Мадам - настолько не воспринимающей их (или воспринимающей столь простыми), что она и предположить не могла бы вихревых страстей в этих женщинах.

Зато потом Нестеренко в каком-то странном угаре отрывался на финальных танцах. Хелва, однако, была красива и прекрасна, как почти всегда и бывает. Золотая на красно-синем магия и чувственность, красота и легкая-легкая насмешка.

В общем и целом - блистательность целостного спектакля. Шаманство Жене, помноженное на шаманство Романа Григорьевича. Колдовство. Театральный - неизбывный - ритуал!

После - служебка под снегом, мы с Машей, глотающие за фурой для декораций коньяк и Катрусь с её «Там Солдаткин» - «Это Солдаткин?» - «Солдаткин!» - «Будем подходить?» - «Я спасибо уже сказала». И тогда своё спасибо пошла сказать я. Искренне: думала, что одним спасибо действительно и ограничусь. Но слово стало цепляться за слово, сказав об одном, нельзя было не продолжить, и так вышла речь про актёрскую динамику, про полтора года Клер и рост, очевидный и заметный, в этой роли, про то, что это сильно и - феерия.
— Простите, Александр, вам, наверное, странно и дико слушать это от постороннего человека...
— Нет, нет. Спасибо. Значит, не зря я в этом работаю.
— Более. Чем. Не зря. И раз всё так хорошо - подпишите мне книгу? Люблю подписывать читаемые книги.
— Да, конечно, только давайте, - кивок в сторону, отходим к стене.
— Простите, - смеюсь, - что мешаю вам есть мандарин [который он в процессе беседы с другими дамами почистил и спокойно ел].
— Нет, это вы простите, что я так! - оперативно избавляясь от шкурки.
Мой фирменный непишущий маркер:
— Не пишет.
— Ох! Жаль. Ну, значит, не судьба, в следующий раз. Придётся вам увидеть меня снова.
Задумывается на секунду:
— Подождите, у меня есть, - и начинает стягивать с плеча рюкзак. Тут, правда, появляется мой верный друг Катрусь с помощью.
У меня всего один - риторический - вопрос: не невыносимо ли прекрасен этот человек с его благостными, спокойными, ласковыми глазами просветлённого?

После: Катрусь:
— Чего ж ты не понтанулась, как тогда с Неведровым, мол, что читаю, то и ношу?
— Я потом понтанулась. Неосознанно. Когда сказала «Я многое смотрю, но то, что делаете вы, этот рост - это очень выделяется».

Нестеренко уехал быстро (и Ивана увёз с собой), был странно хмур и смурен, подойти мы не решились (не решилась я). Бозина не дождались.

Ещё меня очень порадовало, что Машеньке всё понравилось (боевое крещение в ТРВ). Её «Я потом скажу что-нибудь умное, правда, но сейчас: огонь!». В фаворитах, кажется, Нестеренко и Солдаткин. И да - о да - эти сменяющие друг друга неповторимые выражения лица человека, впервые видящего Служанок, перформансы и этих людей на сцене, а так же неизгладимое, я уверена, впечатление, произведенное Хелвой и канканом. «Когда соберётесь ещё на что-нибудь, маякните».