Вот так, с места в карьер, сразу о человеке: Максим Керин, щепкинец двенадцатого года выпуска, - нечто почти феноменальное. К черту фап, ко всем чертям излюбленный фанатский радикал, - глядя на него на сцене воешь внутренне – громко, надрывно – от того, насколько до страшного восхитительно он играет. Хочется запереть Керина в угловой комнате самой высокой башни и запретить когда-либо играть ещё что-либо – чтобы не раздарился, не растратился, не выдохся. Абсурдное, иррациональное, на уровне животных инстинктов восхищенное желание спрятать это под стеклянным колпаком, пусть такое и не укрыть стеклом.

Сложнее всего играть уход от нормы – физической, психической, бытовой. Поэтому самая высокая актёрская работа – играть больных, умалишенных, голодных, тех, в чьём состоянии ты никогда не был. Грань слишком зыбка, слишком тонка, четверть шага в сторону – оступ, падение. Максим Керин на сцене не делает и десятой этого шага. Я люблю роман Киза и боялась за главного героя, за воплощение – и ни на секунду не почувствовала хотя бы тени от тени разочарования. Притом, что актёрская работа в ЦдЭ – это работа тяжелая. Чарли постоянно бросает от эмоции к эмоции – и актёру приходится следовать за ним, поминутно из умственно отсталого перевоплощаясь в почти гения, из безобидного ребёнка – в агрессивного взрослого, от нежности ласкового щенка переходя к обретению человеком себя в минотавровом лабиринте жизни. Это так же необыкновенно сложный спектакль – психофизически. Он требует напряжения тела, умения перебросить его из состояния в состояние на уровне соматики в полном соответствии с внутренним ощущение себя. Нервная система должна три с половиной часа сходить с ума. Я не понимаю, как после этого можно стоять на сцене живым.

{more}Чарли веришь безоговорочно, потому что тебе как зрителю, там, в чреве зала, - нежно, неловко, жутко, страшно, больно, счастливо, - разно в эти три с лишним часа. ЦдЭ – практически моноспектакль (при обилии других персонажей), и тому, кто центрирует на себе энергию происходящего, доверяешь. Пока на сцену выходят столь талантливые молодые актёры, можно позволить себе иронически улыбаться в глаза тем, кто что-то говорит о смерти современного театра (жив, пока есть хоть один).

Сразу – о женщине на сцене. Некоторое время назад в отзыве на Старшего сына в очередной раз цитировала Дивинских: о женщине-актрисе, всегда раздражающей глаз больше, чем мужчина-актёр. И вчера, когда меня царапала игра Янины Соколовской (а ведь играла она совсем неплохо), я задумалась после о том, почему. Особенность исключительно гендерная. Почти проматеринская – женщина желает нравиться. На генетическом уровне в нас втравлена необходимость нравиться окружающим. Не только как объект вожделения – мужчинам, но и социуму вообще – девочек с детства учат всё делать аккуратно, красиво, правильно – дабы угодить. Это впитывается с грудным молоком, лелеется обществом. Со временем женщина сама перестаёт замечать в себе, что всё, что она делает, она делает с бессознательной надеждой на одобрение. И на сцене, несмотря на перекраиваемый психический план, это никуда не уходит. Женщина-актриса так же желает нравиться, двигаться, говорить и действовать красиво, нарочито стремится к естественности – и это её губит. Притом – в этом нет ни капли умысла, это сбой на уровне рефлекторной дуги. Как следствие – женщине веришь реже, ибо настоящую её, без шелухи, практически не видишь. Это не то поверхностное, бытовое кокетство, которое мы обычно привыкли подразумевать под самим понятием, это нечто подкожное, совершенно безотчетное, но бросающее тонкий налёт фальши. Разумеется, существует немало исключений – и исключений, в том числе, великих.

Помнится, там же, где писала о Евгении Крегжде в Старшем сыне, упоминала актрис Виктюка. Их игра не режет глаз именно потому, что Роман Григорьевич вообще совершенно по-особенному работает с гендером. Он заставляет женщину быть и женщиной, и мужчиной, и объектом вне эроса, - всем. Он обнуляет понятие пола – и выстраивает его заново, выжигает кокетство и засеивает пустую землю солью. При этом спектакли ТРВ всегда глубоко чувственны, Виктюк не убивает в женщине объект вожделения, наоборот – его Иродиада в Саломее, Маргарита МиМ, женщины Коварства и любви и Короля-Арлекина – все они чувственны, желанны, собственно, женственны каждая по-своему. Но это надстройка над совершенно новым базисом, страница, написанная с чистого листа, не по черновикам того бессознательного, исконного желания нравиться и быть одобряемой. Режиссура РГ походит на режиссуру, в которой женщину сначала убивают в глубине её сути, чтобы потом выстроить нечто новое, настоящее, высшей пробы. На других сценах мне доводилось видеть лишь исключения – не закономерности.

Но возвращаясь к ЦдЭ. Юрий Грымов – профессионал широкого спектра талантов, режиссёр, продюсер, сценарист, рекламщик, телевизионщик, педагог, креативщик немалого масштаба. Как человек, снявший немало музыкальных видеоклипов и рекламных роликов, он знает, какая картинка нравится зрителю и как работать со звуком – визуальную сторону и звук он умеет собирать-подбирать-составлять мастерски. Но не очень хорошо может – по крайней мере, на сцене, по крайней мере, в этом спектакле – соединить всё в единую линию, прошить повествование единящей алой нитью. Этот спектакль – череда ярких вспышек, быстрых и слепящих; сцена, сменяющая сцену, но между ними слишком мало связующих. Эпизоды не перетекают один в другой. Каждый – отдельный маленький спектакль. Именно единства, общей нити, на которую были бы нанизаны бусины, мне не хватило. При этом Грымов хорошо играет с символикой, разгадывать его символы – одно удовольствие.

Очень хороша сценография, особенно в первом действии. Лаконичная, но не примитивная простота черного задника и стен, черного пола, белого полотна и белого света. Совершенная классика, которую уже слишком давно практически никто не использует из желания быть как можно более оригинальным, в то время как именно эта простота – каждый раз открытие. Очень хорош свет – разный, чистый, четкий, без смесей. Почти музыка светом. И да, к слову – музыка тоже прекрасна.

Что очень импонировало ещё – Грымов действительно создал не историю о научном (псевдо)скачке, не историю интеллектуальной кривой Гаусса с её резким вверх и резким вниз. Он поставил историю отношений, то есть, историю поистине вневременную. Если бы форма была чуть-чуть более выверенной и плавной, а некоторые детали – менее гротескными, - спектакль был бы филигранен абсолютно.

В общем и целом, его стоит посмотреть вне зависимости от того, читали вы Дэниела Киза или же нет. Посмотреть из-за прекрасной символики, ценных режиссёрских находок, искренности рассказа и, разумеется, вернусь к этому – потрясающей актёрской игры.

P.S. У нас с мамой сложилось впечатление, что в зале было очень много учащейся театральной молодежи. Не знаю, ведёт ли сейчас Грымов какой-либо курс и преподаёт ли где-то, но ребята переполняли зал, практически все были между собою знакомы, а пару мама – твёрдо уверенная – видела в отечественных сериалах. Но речь о том, что нас поразило другое, то, о чем мы сказали, не сговариваясь, в один голос – они все однотипны. Девочки одного типажа. Мальчики одного типажа. Практически ни одного редкого, самобытного лица, ни одной запоминающейся, своеобразной манеры поведения. Красивые и живенькие ребята под копирку. Это немного пугало.