Автор: Moura.
Название: Мойщики мира.
Жанр: Городское фэнтези.
Тип: Гет, слэш. Люди в теме могут углядеть RPF-RPS.
Рейтинг: PG-15.
Размер: Макси.
Статус: В процессе.
Примечание:
Как это с нами случилось.«С Морой, вдохновленные тем, как недавний выпускник е-бургксого театрального, ныне актер Станиславского, размахивал руками, сочинили концепцию городского фэнтези. О да, нам много не надо, кто-то помахал руками, и из нас поперло. Фонтанировали до трех ночи. Были трезвы, к слову. Что совершенно не повлияло на приход и гениальность сочиненного *ржет* Как всегда, теперь дело за малым - написать».Иллюстрации: Пока одна - авторства моего прекрасного друга Джорджа (
Katrusia) -
Ромео |
Херувим |
Малышка (Аня) |
Азазелло.Визуализации: (
Katrusia)
Мойщики (и
Дом Моссельпрома) |
Сеятели.Посвящение: Ему же - моему другу Джорджу, с которым мы ночами пишем пьесы - сонаты для двух голосов - и фэнтези, основанное на том, как мальчик из ЕГТИ помахал руками. Обнимаю.
{read}Мы верили чужим словам,
Нам обещали чудеса,
И ливнями нас моют и смеются
Такие добрые, святые небеса.
И мы не сможем быть чище воды,
Кислотных снегов и дождей,
Мы не сможем быть добрее, чем есть,
Мы не сможем быть добрее людей.
Lumen.
Диме было очень интересно, как он узнает человека, всё общение с которым до этого момента сводилось к двум телефонным разговорам, ставившим рекорды по четкости и лаконичности. Глуховато-мягкий, спокойный голос с наставительными учительскими интонациями назначил этим утром встречу у Макдональдса на Пушкинской - «Там вы точно не потеряетесь, Дима» - и теперь он стоял у жерла подземного перехода, переминаясь с ноги на ногу. Что-то очень похожее на интуицию подсказывало, что того, кого он ждал, пропустить будет трудно - даже в этой разношерстной толчее, больше похожей на перманентное представление Цирка Дю Солей, называемое Москвой.
Мегаполис слепил. Он ошарашивал степенью торопливости, скоростью бега, которой невозможно было не поддаться, и Дима поддавался, даже если ему бежать никуда не было нужно. Большой город гнал, толкал в спину какофонией неумолкающих звуков, будто специально для столицы издаваемых максимально громко, обилием красок, действий, ненужные суетных жестов. Он считал крупным и живым родной Екатеринбург - но Екатеринбург был медленно катящейся горошиной в сравнении с Москвой, которая даже в этом веке всё ещё была купеческой - пёстрой, громкой, прямолинейной, обхватывающей огромными сильными руками. Ребята говорили: «Ты привыкнешь», и он честно пытался. Иногда ему казалось - особенно вечерами, в сине-рыжих сумерках - что он уже почти влюбляется в её крыши и дымное небо.
В театре было спокойнее, его воздух правильно пах пылью и химией грима. Имя и слава большого зала, долгая история, пропитавшая алую обивку кресел, и тайна занавеса пугали лишь до первого выхода на сцену. Доски тихо, еле слышно скрипнули под ногами, и Дима понял: всё будет отлично. Он не зря ехал сюда. И дело было даже не в осунувшейся, уставшей светловолосой женщине, там, в Екатеринбурге, однажды вызвавшей его к себе и сказавшей: «Идёшь на повышение, мой мальчик, в Москву. Возьми, покажешься на Бронную», - и он автоматически взял протянутое ею рекомендательное письмо. «Что, - улыбнулся он тогда, - здесь уже чисто?». Ундина улыбнулась ему в ответ так, что он понял: нет, здесь всё ещё очень грязно, но там - ещё грязнее.
Думать, что в один из славнейших московских театров он попал только потому, что в столице нашей Родины гораздо больше грешили, было обидно. Он успокаивал себя тем, что, будь совершенно бесталантен, всё сложилось бы иначе и выбрали бы другого, а у него будет возможность доказать: я всё могу. От Гамлета до авангарда.
Дима ухмыльнулся и пнул мыском серую урну.
— Дима.
Он быстро обернулся. На слух жаловаться не приходилось никогда, а ещё - как и все люди его профессии - он был до смешного чувствителен к внедрению в своё личное пространство - хотя Москва с её толчеей старательно работала над ликвидацией этого чувства. Поэтому то, как к нему подкрался этот, осталось загадкой. Впрочем, загадка сейчас волновала меньше всего - нужно было удержать лицо и не начать идиотски хлопать глазами.
Молодой человек без точного возраста, вставший по левую руку, тихо вздохнул и указательным пальцем поправил на переносице очки в какой-то ни то пижонской, ни то учительской черной оправе.
— Да, Дима, мы с вами уже виделись, вы помните, где, это хорошо.
Так вот откуда было это смутное ощущение знакомости голоса, искажаемого динамиком мобильного телефона. Разумеется же. Ему стоило заподозрить ещё тогда, но тогда он был слишком занят психофизикой и ровным тоном.
— Едемте, я покажу вам офис. Только захватим кое-кого по дороге, - незнакомец, переставший быть незнакомцем, отступил на шаг и развернулся. Единственным, что всё-таки смог выговорить Дима, было:
— Можно на ты.
— Я запомню, - обернулся через плечо тот - на глаза упала светло-русая челка, он недовольно отбросил её назад - и вдруг протянул руку: - Отшельник.
Дима протянул ладонь в ответ, чужое пожатие было коротким и неожиданно крепким. Он уже вобрал воздуха, чтобы представиться самому, но назвавшийся Отшельником его опередил:
— Твоё старое имя осталось там. Здесь получишь новое. Как-нибудь. Когда-нибудь, - и вдруг еле заметно - тень от тени мимики - поморщился, взглянув на сторону. Дима проследил за его взглядом - и волна звука ударила в уши вместе с картинкой, открывшейся глазам: метрах в десяти ссорилась пара. Девушка - копна рыжих волос и ярко-бирюзовое платье - норовила, рыча и всхлипывая, то ли вырваться, то ли исколотить парня, прижимавшего её к себе, и тот так сжимал губы, что Диме стало понятно: всё нехорошо, совсем нехорошо. А толпа, будто не видя, обтекала их стороной - пугающая и всесильная в своей безразличной слепоте. Когда после очередного рывка вдруг расстегнулась болтавшаяся на девичьем плече сумочка, и из цветастого нутра, как из рога изобилия, посыпались жизненно важные женские мелочи, Дима почувствовал это, такое привычно-знакомое - легкий колкий зуд в кончиках пальцев, какой бывает, когда отлежишь и потом пытаешься размять руку. Он уже потянулся снять с плеча рюкзак - там была упаковка влажных салфеток - не думая о том, можно или нет - но тут снова услышал его, этот тихий, почти неуловимый чужой вздох. Он перевел взгляд на Отшельника. Тот поморщился чуть более явно, достал из кармана брюк белоснежный носовой платок и медленно обтёр им руки.
Девушка неожиданно затихла, приникнув к чужой груди.
Губы её молодого человека перестали быть узкой бескровной прорезью.
Поднимать её рассыпавшиеся вещи они наклонились синхронно.
Отшельник с совершенно отрешенным видом стряхнул платок, и Диме показалось, что он увидел их - пористые бурые крошки, упавшие на асфальт. Ссору возлюбленных.
— Не моя территория, - заметил тот, - участок Испанца. Не стоило бы, но, - и Дима смог только кивнуть.
За следующие десять минут он поразился сразу трём вещам: как Отшельник умудрился припарковаться в окрестностях Тверского бульвара в шестом часу вечера, как он может ездить на Жуке цвета сиреневый металлик - и как можно так солидно выглядеть за рулём этого.
Июньский московский вечер стремительно переставал быть томным.
***
Она совершенно очевидно не слушала начальство, но вряд ли это заметил бы кто-либо из сидящих в переговорной. Ромео замечал. Зависнув на страховочных ремнях по ту, внешнюю, сторону окна и лениво проводя по стеклу скребком, он наблюдал за тем, как русоволосая девочка, старательно имитируя заинтересованность, смотрит куда-то за плечо куратора проекта. Офисное здание в окрестностях Павелецкого вокзала было его территорией, он работал здесь часто - и успел выучить её повадки. А ещё она, Аня Свирова, и была неотъемлемой частью его работы - её тоска, глухая и загнанная глубоко под рёбра, ложилась на стёкла девятого этажа тонким серым налётом, похожим на обесцвеченную бензиновую плёнку.
Огромное количество людей не любило свою работу и не желало на ней появляться, но Аня была особым случаем, постоянным поставщиком. Она медленно и неукротимо вяла по ту сторону окна, как комнатный цветок, который забывали поливать. Ромео однажды не выдержал и на правах бывшего коллеги спросил у Сеятеля Тёмы, работающего на этой же территории, «Что за хня такая», но Тёма только развёл руками и так огорченно посмотрел на Ромео, что лучше б с учетом своей богатой мимики не смотрел вообще. Он всё равно не сказал бы ничего нового: Сеятели только бросают зернышко. Видно, Аня была благодатной почвой для серой, плохо стираемой тоски, на которую уходила добрая доля выдаваемых ему на день моющих.
Тихо пискнула bluetooth-гарнитура, Ромео, особо не спеша, поднял руку к уху.
— Ну?
— Третий этаж, межличностный конфликт.
— Оп-па! - непонятно чему обрадовался он, отталкиваясь от окна ногами. - Какие ангелы - и без охраны. Ты что там делаешь? Всех обездоленных уже одарил благодатью, работа кончилась?
Херувиму на том конце связи даже почти удалось скопировать фирменный вздох Отшельника - только у него вышло громче, жалостливее и как-то мягче.
— Отшельник встречает новенького, пока курирую за него. Об обездоленных, не бойся, позаботимся. Ты услышал? Третий этаж, межл...
— Морды пока не бьют? - беспечно поинтересовался Ромео, раскачиваясь на тросах на высоте девятого этажа. Он очень надеялся, что Аня отвлечется на него и хотя бы улыбнётся. Люди должны улыбаться, ну же!
— Нет, - опешив, отозвался Херувим. - Они там кофемашину сломали, разбираются.
— И чудненько! Сообщи, когда начнётся веселье, у меня тут ещё горести и печали не отмыты. Бывай, добрая душа.
Что должно было последовать за Херувимовым «А...» - Ромео уже не услышал, отключая гарнитуру. Аня Свирова, подняв голову и переведя взгляд на окно, улыбалась ему углами губ - сдерживаемой, подрагивающей улыбкой. Ромео не удержался и помахал ей рукой. Со сгона для чистки окон медленно стекала грязная сероватая вода, пахнущая плесневелой лимонной коркой, - чужая тоска, которую он привычными жестами ежедневно сгонял со стеклянного глянца.
Блютус пискнул снова.
— Что, уже мордобой?
— Где? - раздался спокойный глуховатый голос.
— Ниг-де! - честно отрапортовал он, шутливо отдавая честь в никуда.
— К пустой голове руку не прикладывают, - между делом прокомментировал Отшельник - и тут же добавил: - Можешь спускаться.
— Ух ты, представишь новенькому? А как же кофемашина?
— Вот он-то с ней и разберётся на пробу. Ромео, не томи.
Он извернулся и, посмотрев вниз с улыбкой, так и просящейся в рекламу Орбита, в очередной раз козырнул - уже фигурам на тротуаре.
***
Вечер потрясений, взяв звонкую первую ноту, планку понижать явно не собирался. В человеке, вышедшем из стеклянных дверей офисного куба, Диму по-детски поразило всё, и «всё» не вмещало целостного массива впечатлений. Кожа цвета молочного шоколада, для которого не пожалели молока, белоснежная улыбка с искрой, шапка волос в стиле раннего Боба Марли, а главное - и эта логичная, в общем-то, деталь почему-то особенно поразила Диму - рабочий синий комбинезон, самый обыкновенный комбинезон рядового сотрудника клининговой компании. Может быть, дело было в том, что комбинезон это дитя университета имени Патриса Ламумба носил на голое тело, и с полным правом мог прямо сейчас претендовать на съемки в киноленте рейтинга 18+. Неплохой образ для московского Мойщика.
— Это у вас дресс-код такой? - не удержавшись, улыбнулся Дима, обращаясь к Отшельнику.
— Дресс-код у нас другой, - обманчиво флегматично, с расстановкой отозвался тот.
— Привет, поросль, - бойко поздоровался Ромео, остановившись в шаге от них и бросив прямо на тротуар сумку и чехол с оборудованием, - это я не тебе, - тут же доверительно пояснил он Отшельнику - и притворно тяжко вздохнул. - О, ну, не смотри на меня так, знаю, да, - Ромео причмокнул, наклонился и порылся в потертой спортивной сумке, извлекая оттуда мятую белую майку. И расстёгивал комбинезон, и надевал её он тоже в режиме реального времени.
Дима начинал отчётливо осознавать, что с такими коллегами ему скучно не будет. Просто не может быть.
— Всё, одетый, красивый, хоть сейчас на приём к английской королеве, - живо отчитался он перед скорбно молчащим Отшельником, а затем снова повернулся к Диме. - Ромео. А ты безымянный.
Руку он жал тоже с каким-то непередаваемым энтузиазмом, но улыбался так, словно сканировал, ища слабые звенья. Дима как-то интуитивно почувствовал, что лучше не давать такому повода над собой шутить - потом не ототрешься.
— Так, - Отшельник в очередной раз протяжно выдохнул и устало потер веки под стеклами очков, - девятый?
— Готово.
— Остался третий. Дима, - он подбородком указал куда-то наверх. Дима кивнул, проследив за его взглядом. Ещё тогда, когда Отшельник беседовал с Ромео по телефону, он успел рассмотреть оконный ряд третьего этажа. Ближе к углу здания на одном из зеркально отблескивающих стекол медленно вспухала грязно-коричневым наростом неровная опухоль, похожая на те, что уродуют деревья. Человеческое недовольство друг другом питало её, наливало горькой гнилостной жижей, как солнце наливает соком розовое яблоко на ветке. Дима сосредоточенно прищурился.
— Раньше имел дело с высотой? - словно между прочим поинтересовался Отшельник, изучая манжеты своей рубашки.
— Не такой, - неуверенно признался Дима. Работать по вертикали Мойщикам всегда сложнее - противоестественный вектор, дополнительные усилия. На одном уровне проще.
— Ну, - Ромео панибратски хлопнул его по плечу - так, что Дима невольно сгорбился, - Мойщик ты или тварь дрожащая?
— Чем обычно работаешь? - всё ещё не отрываясь от изучения собственных запястий, бросил куратор.
— Да у меня всё просто, - бормотнул Дима, сбрасывая с плеча рюкзак. Там, в переднем кармане, он всегда носил упаковку самых обыкновенных влажных салфеток. - Дешево и сердито.
Это был экзамен, ненавязчивый и почти элегантно обыгранный, и его нельзя было завалить: нужно было правильно ответить на вопросы теоретической части, справиться с практическим заданием и не дать зрительской аудитории в лице насмешливого Ромео повода для иголок под ногти. Диме почему-то вспомнилась Ундина - там, в Екатеринбурге, она была и педагогом по сценической речи, и куратором его группы - усталая льноволосая женщина, всегда говорившая: «Я никого не воспитываю просто так».
Салфетка приторно пахла обещанной «морской свежестью». Дима поднял голову и вгляделся в окно, изуродованное пульсирующей онкологией. Сложно «идти» наверх, невозможен нажим руки - ни стереть нормально, ни ногтями поскрести. Он медленно выдохнул, снова прищурился и начал протирать салфеткой руки - палец за пальцем, неторопливо, будто через силу. Когда уже казалось, что: вот, всё вошло в свою колею, канал нащупан, там становится чище, - всё сбивалось, и он продолжал протирать руки стремительно сохнущей салфеткой с маниакальной настойчивостью невротика-ипохондрика. Опухоль пульсировала сильнее - сжимаясь, будто усыхая, выпивая саму себя. Когда она, наконец, исчезла, растворившись в коричневатом мареве, в руках осталась только та самая мятая салфетка - в нечистых разводах, будто он протирал ею грязную обувь. Дима, против воли улыбнувшись и победно выдохнув, прицелился и метко забросил её в ближайшую урну.
— Как-то так.
— У вас действительно хорошая школа, - спокойно кивнул Отшельник.
— Суровые уральские парни! Пятёрку с плюсом тебе. - На этот раз он даже не пошатнулся, когда широкая ладонь Ромео пришлась промеж лопаток. - Ну чего, в офис, что ли? В горле сухо, умираю.
Напоследок Дима заметил - а, может быть, показалось - как Ромео быстро бросил взгляд на наручные часы - там действительно Микки-Маус на циферблате или привиделось? - и потом, украдкой, на вращающиеся двери офисного центра. Будто кто-то должен был выйти оттуда с минуты на минуту.
***
— Ух ты, - искренне высказался Дима, когда Отшельник припарковал свою ну совершенно не примечательную (Ромео, видно, проходился по этому факту традиционно) машину со стороны Нижнего Кисловского переулка. Если офис Мойщиков действительно располагался здесь, то место ему положительно нравилось.
— Ну так! Нигде кроме, как в Моссельпроме, как говаривал Владимир Владимирович! Маяковский, а не тот, о котором ты подумал, - и, совершив этот описательно-литературный экскурс, Ромео проворно и явно с большим удовольствием покинул автомобильный салон. Отшельник оставался невозмутим, как идол древних.
— Калашный переулок, два-дробь-десять, запомни адрес. Наш этаж седьмой, - только и сказал он. Дима кивнул.
Лестница на седьмой, последний этаж была крутой, пустой и пахла нагретой на солнце пылью. В кончиках пальцев снова искристо зудело, но иначе - не так, как у подземного перехода или там, где люди шипели друг на друга из-за кофемашины, - по-другому. Приятная ознобистая дрожь - как в первую минуту, когда из холодного помещения выходишь под палящее солнце, и холодовые рецепторы реагируют первыми. Здесь, ещё не доходя до собственно офиса, уже было спокойно - правильно спокойно, мирно. Место говорило само - за себя и тех, кто напитывал его этим покоем.
— Здравствуй, мама, возвратился я не весь, вот нога моя, на гвоздь её повесь! - с выражением продекламировал Ромео, первым распахивая обитую коричневой кожей, какую-то совершенно советскую, булгаковскую даже дверь. Из чьей-то руки что-то упало - и Ромео с искренностью пятилетнего ребёнка, подложившего кому-то на стул кнопку, весело хохотнул. - Небесным созданиям наш светлый привет!
— Храни Господь людей от тебя, - с такой же неподдельной искренностью отозвался вылезший из-под стола парень. Поднятый с пола карандаш он, с пару секунд повертев в длинных ловких пальцах, сунул за ухо и прикрыл светло-золотыми, какими-то действительно ангельскими завитками.
— Аминь, - бархатно подытожил некто пятый, и только тогда Дима удосужился повернуть голову влево - туда, где, вальяжно устроившись в офисном кресле, восседал смутно узнаваемый мужчина. Подтянутый, во всем черном - пижонски черном - он улыбался улыбкой сытого раскормленного кота, которому ни раза в жизни не прилетало тапком. Глаза, темные и глянцевые, блестели одновременно остро и масляно. Такие, подумал Дима, обычно против воли нравятся женщинам и вызывают у мужчин стойкое желание продемонстрировать хук слева. Хищники, лениво потирающие нарочитую однодневную щетину.
— Драматург, - Отшельник слегка кивнул. Таким тоном обычно произносили «На улице дождь».
— Отшельник, - расплылся в улыбке тот.
— Да, у нас гости, - вздохнул парень с карандашом. В голубых глазах читалось благостное смирение.
Только тогда Дима понял, что же его смущало всю ту недолгую минуту, что прошла с момента шага через порог. Здесь, в огромной, залитой медовым солнцем комнате, был чужой. Инородное тело, силой вдавленное в тёплую плоть. Так - и никак иначе - им всегда узнавались Сеятели. Безраздельные властители душ человеческих, умеющие выбирать нужную почву для своих семян.
— Итак, это кого же занесло в вашу мирную гавань? Что за Синдбад-Мореход? Кто ты, мальчик? - елейно поинтересовался он, и Дима отстранённо подумал, что с Драматургом кто-то и когда-то мощно так промахнулся. Базилио этому субъекту пошло бы гораздо больше.
— Молодая поросль, - внезапно для самого себя с ироничным вызовом отрекомендовался он, шагнул вперёд и протянул тому руку - раскрытую ладонь, которую всю, до запястья, больно покалывало мелкими иглами.
Тишина была гулкой и неожиданной. Драматург выразительно хмыкнул, усмехнулся с нескрываемым одобрением - и протянул в ответ свою.
— Смелую вы растите поросль, детишки.
— Ну, должен же кто-то быть смелым - не вы, так мы, - беспечно парировал Ромео, первым отмерев и решительно направившись к кухонной зоне, отделённой стеллажами с папками. Где-то за импровизированной стеной звякнули бутылки и хлопнула дверца холодильника; через секунду Ромео вернулся, на ходу открывая зубами запотевшую бутылку Балтики.
— Херувим, - не сводя укоризненного просветлённого взгляда с Ромео, светловолосый и голубоглазый протянул Диме руку - словно стремясь перекрыть, затереть предыдущее знакомство. Дима молча ответил - теплая широкая ладонь, пожатие долгое, мягкое, но мягкостью тщательно скрываемой силы. Как ни странно, этот действительно походил на Херувима. Просто картины рисовать. Смущали только рост - он был на голову выше, ширина плеч и витые жгуты мышц на лепных руках. Отняв ладонь, тот кивнул и вернулся за свой стол.
— Мы можем чем-то помочь? - меж тем, со спокойной любезностью секретаря при сильном мира сего, поинтересовался Отшельник. Он по-прежнему продолжал стоять у самой двери, медленно расправляя несуществующие складки на рукавах рубашки.
— Вот вы, - Драматург с картинной небрежностью обвёл комнату рукой, - нет. А Шаман может. Ожидаю аудиенции, - тяжко вздохнул он.
— Ожидание окончено. Прости, беседовал с петербургскими коллегами.
Дима вскинул голову. На первой ступеньке лестницы, прилепившейся к противоположной двери, дальней стене, стоял тот, кого не узнать было уж совсем нельзя, и дело не в лице, которое он помнил, как отпечатком запоминает изображение фотоплёнка. От того, кто стоял там, легко придерживаясь рукой за деревянные перила, физически веяло горячим южным ветром - сухим, но не обжигающим. Этот человек не мог быть никем кроме Шамана - первого над московскими Мойщиками.
— Шеф! - Ромео, развалившийся в ближайшем кресле, закинув ноги на стол, не поворачиваясь салютовал тому бутылкой.
— Ромео, - с ласковой улыбкой отца непутёвых сыновей кивнул тот. - Дима, - он отвёл взгляд от Драматурга, - приятно познакомиться. Всего одну минуту - и мы побеседуем.
— Одной мне будет мало, - тут же честно признался гость, - что за дискриминация! Я и так натерпелся, мне положена компенсация в размере долгой прочувствованной беседы.
— Это можно, - безмятежно кивнул Шаман, сойдя, наконец, с лестницы. Шаг у него был текучий, скользящий - и одновременно пружинистый, как у дикой кошки. На его фоне Драматург, хоть и оставаясь хищником, превращался в слишком предсказуемого, до примитивного простого зверя. Дима чувствовал чужую силу интуитивно, на расстоянии - от горячего ветра краснели щеки. - От кого натерпелся? - не доходя до них и сворачивая в тот же кухонный закоулок, поинтересовался он.
— Я сидел в одной комнате вот с этим, - загробным тоном пояснил Драматург, указуя на Херувима. Тот в ответ бросил на него короткий взгляд, полный жалостливого укора - так монахи смотрят на убогих мирян, - меня будто сахарной ватой всего облепило.
— А я с ним каждый день работаю, - поделился печалью Ромео, снова прикладываясь к бутылке, - вот кому нужна компенсация.
Драматург с подкупающей естественность сделал вид, что не слышит посторонних звуков. Он гипнотизировал светлое дерево стеллажей, за которыми скрылся Шаман. Тот появился снова минуты три спустя - в его руке дымилась прозрачная чашка с зелёным чаем. Отчетливо запахло мятой.
— И чем мне смыть твою вату?
— Ценю иронию. Кстати, и правда есть, чем. Уважаемые, повысьте нам квоты.
Диме казалось, что тишина просто не может быть ещё более звонкой, чем тогда, когда он жал гостю руку, но ошибался, - вот-вот были готовы лопнуть невидимые струны, натянутые от стены к стене, тонкие, как волос, и прозрачные, как слеза.
— Ребята, вы не охамели? - возмущенно поинтересовался Ромео, вернувшись в вертикальное положение в жалобно пискнувшем кресле.
— Это невозможно, - флегматично бросил Отшельник, снова смахивая с рукава невидимую пылинку.
— Зачем? - голосом, вмещающим все горести земной юдоли, вопросил Херувим, отвлекаясь от листа бумаги, на котором что-то выводил извлеченным из-за уха карандашом. Дима с любопытством посмотрел на Шамана - тот всматривался в чайную поверхность так, как гадалки всматриваются в хрустальный шар. Вдруг стало понятно, что все чужие реплики - ширма, и тишина, пуховым одеялом накрывшая седьмой этаж дома Моссельпрома, может быть по-настоящему нарушена только одним из них.
— Ответь ему, - Шаман кивком указал на Херувима. Это не было ни просьбой, ни приказом, но какая-то повелительная нота там, на глубине, читалась легко и явно. Подумалось, что Драматург сейчас должен сказануть что-нибудь высокомерно-возмущенное, но тот внезапно, будто против желания, повернул голову к Херувиму и, поморщись, пояснил:
— Все стали святыми. Занялись йогой и, начитавшись Карнеги, в акульих улыбочках скалят собственные зубы, когда хочется вмазать по чужим. Бога ради, чем мы занимаемся! - на этот раз он поморщился уже с видимым омерзением. - Семейные ссоры, разборки офисного планктона на почве того, кому не достался новый степлер, тоскующие на рабочем месте девочки-дизайнеры... - Ромео вдруг вскинул голову, но Драматург этот жест проигнорировал, - шелуха, тоска. Ты словил свой Дзен и обрёл Дао, - он вновь вернулся взглядом к Шаману, - но что будет, если его обретут все? Идеальный мир сдохнет в конвульсиях. Мы мельчаем, нам не с чем работать.
— По моим наблюдениям, - повысив голос, начал Ромео, не дожидаясь ответа Шамана, - в этом мире и особенно в этом городе всё ещё полно херни, и с каждым днём её становится только больше. Так что не жалобите, работы у вас хватает.
— Мелкой работы, - вздохнул Драматург. - Суета сует. Неловкие измены, лишняя рюмка текилы. Тоска. Да ладно, вам что, действительно нравится подчищать за нами избытки этой дряни? Когда вы в последний раз работали с чем-то стоящим?
— Мы каждый день работаем со стоящим, - подал голос Шаман. Он говорил тихо, но отчетливо, - потому что не стоящего не бывает. Чего вы хотите? Больше поножовщины, кокаина, разорванных женских платьев?
— Ну-ну-ну, - Драматург нахмурился, сжав руками подлокотники кресла, - не надо делать из нас чертей рогатых, для кого эта отповедь, для молодняка? Так он вроде не ущербный, должен понимать, что без баланса сил никуда, люди должны творить мелкие и не очень подлости - себе и другим, иначе они уже не люди. А вы будете, как и прежде, собирать излишки. Это вынужденная необходимость. Наши ребята загибаются от тоски, Герцогиня целыми днями курит кальян, даже Азазелло впал в сплин, а Азазелло в сплине - это та ещё картинка, избавь нас от неё, будь добр. Разговоры о повышении квот идут давно. Ты ведь понимаешь, что мы не можем самолично, без вашего согласия, - он поморщился снова, - сдвигать планку.
— А ты понимаешь, что я не могу говорить об этом с тобой.
Мятой пахло всё сильнее. Голос Шамана звучал всё миролюбивее и отчетливее.
— Хочешь говорить с ним?
— В идеале, - кивнул тот. - Возможно, с Герцогиней.
— Я парламентёр, - Драматург рефлекторно, не отдавая себе отчета, сильнее сжал подлокотники, - я куратор группы. Своему спаниелю ты доверяешь переговоры, - он, не глядя, кивнул на Отшельника. Тот в ответ на шпильку только еле заметно пожал плечами.
— Куратор, - согласился Шаман. Глаза его, морские и переливчатые, как опал, смотрели прямо в лицо Драматургу. - Но не он и не его правая рука.
— Метко, - после паузы отозвался тот. - Как скажешь, я передам ему, что ты хочешь говорить лично. Но ты ведь знаешь, Гений редко выходит в люди.
— Он выйдет, - со спокойной уверенностью кивнул Шаман, снова глядя в чашку. - Ты просто передай, - и улыбнулся ему так, как улыбался Ромео - с ласковостью отца непутёвых детей. Степень уверенной в себе силы, таящейся в этой улыбке, видимо, отмерялась в зависимости от адресата.
Драматург снова хмыкнул, поднимаясь на ноги.
— На том и порешили, несговорчивый вы народец. Бывайте, детишечки, злоупотребляйте алкоголем, вступайте в беспорядочные связи и всё такое. Ты тоже бывай, Синдбад, у них тут, как видишь, просто смертельно весело, - и он, проходя мимо, хлопнул Диму по плечу. Дверь за собой незваный гость захлопнул патетически громко.
— Даже чаю не попил, - склонив к плечу голову, мирно прокомментировал Шаман.
— Тяжелое детство, - вздохнул Ромео, - железные игрушки, прибитые к полу, гитара без струн, сон на потолке. А знаете, что мне не понравилось больше всего? - он прищурился, и прищур этот на его лице выглядел неожиданно жутковато.
— Мне не понравился сам факт его прихода, - пробормотал Херувим.
— Это млекопитающее, - с недовольной торжественностью провозгласил Ромео, - кажется, только что окрестило нашу поросль. Молодняк, ты слышал?
Дима непонимающе перевёл взгляд с него на Отшельника - тот смотрел с какой-то естествоиспытательской задумчивостью. До него явно что-то не доходило. До него нет, а до них всех - да.
— Драматург в крестных? - Шаман скользнул пальцами по ободу чашки. - Я бы предпочел Герцогиню, но вышло так, как вышло. - Он вдруг, подняв голову, посмотрел прямо Диме в глаза - словно выстрелил в висок. - Синдбад. Синдбад. Что ж, это звучит, - и, больше ничего не комментируя, улыбнулся - так, что Дима не мог не улыбнуться в ответ. Глотнул ещё чая, а потом привстал со стола, на который всё это время опирался, и, развернувшись, пошел обратно к лестнице - ремень его рваных джинсов, весь в витых цепях, тихо звенел, а высокие берцы ступали неожиданно тихо. Шаман больше напоминал духа-покровителя рокеров и байкеров, чем на главного Мойщика, но, может быть, главному Мойщику и следовало быть именно таким.
— Шаман одобрил, - подал голос Отшельник. - Драматург дал тебе новое имя, - пояснил он, встретив Димин взгляд, - намеренно или случайно. Привыкнешь?
Дима как-то интуитивно понял, что вопрос подразумевает всего один ответ, и кивнул. Отшельник вернул ему кивок - и направился туда же, к деревянной лестнице у дальней стены.
— Пошел докладываться начальству о проделанной за день работе, - подобно профессиональному конферансье прокомментировал Ромео. - Да ты падай, Мореход, чего как неродной, - он ногой толкнул к Диме ещё одно кресло на колёсиках. - По пивасу?
Дима ничего не успел ответить, когда открылась входная дверь, которую здесь, видимо, не запирали.
— Видел, как отъезжает машина Драматурга, - через порог, хмуря смоляные брови, переступил высокий молодой мужчина в белоснежной рубашке, чья стоимость безошибочно оценивалась даже с пяти метров. Закрыв за собой дверь, он поднял голову и встретился глазами с Димой. - О. Я что-то пропустил?
— Hola, amigo! - поприветствовал его Ромео. - Как всегда - всё самое интересное. Знакомься, это нежная поросль Синдбад, окрещённый, свят-свят-свят, самим Драматургом, а это, - Ромео повернулся к Диме, - Испанец, дитя ресторана Пушкинъ и Сохо-Румс.
— Яз-зва, - с сияющей улыбкой беззлобно откликнулся названный Испанцем. В нём действительно было что-то насквозь южное - может быть, и правда испанское, а, может, арабское - он в равной степени сходил за героя Проспера Мериме и Сказок тысячи и одной ночи. Только современные детали слегка подводили, искажая образ - если бы здесь сейчас была его екатеринбургская подруга Танцовщица, любительница глянца и канала FashionTV, она без труда перечислила бы ему бренды: рубашка от Eton, брюки от Brioni, часы Patec Phillippe - и на пальце он вертел ключи явно не от Лады Калины. А ещё подводила улыбка - детски-открытая, излучающая, широкая, совершенно лишенная высокомерной слащавости золотых мальчиков, детей Сохо-Румс.
— Испанец - наш бриллиант в сто карат, - отметил Ромео, крутясь на стуле. - Работает только в элитных местах - Арбат, Тверские, Кутузовский. Нутро Садового - его дом родной.
— Не совсем, - Дима обернулся. Он никак не мог привыкнуть к тому, что все эти люди ходят бесшумно. На первой ступеньке лестницы, как двадцатью минутами ранее Шаман, стоял Отшельник. Он серьезно взглянул на Испанца из-под очков. - Отдашь Синдбаду окрестности Пушкинской? От Тверской до Никитских улиц и от Большой Садовой до Маховой.
— Приличный кусок, - Испанец поднес к губам смуглые пальцы. - Нет, мне не жалко, просто там же самый сок. Не тяжело будет-то?
— Дождись Гусара, - вставил Ромео, - он тебе расскажет, что самый сок - это Медведково и Алтушка.
— Какие ужасные слова, - раздумчиво отозвался Испанец.
— Ему территориально удобнее. К тому же - он пеший.
— А ты на колёсах, - хохотнул Ромео. - Отлично звучит, Азазелло понравилось бы! - но Испанец вдруг так сверкнул на него черными глазами из-под мгновенно надломившихся бровей, что тот примирительно поднял руки, умолкая.
— Ладно, решили, - тут же отходя, махнул рукой тот. - Владей, Синдбад, если что - обращайся, всё окей. Я же там каждую мышь знаю.
— В смысле: каждого толстосума и каждую пафосную тёлку, - перевёл Ромео, - заблудшие души, мечта Херувима. К слову о Херувиме, - он крутанулся в кресле, Дима обернулся следом. Херувим, отсев за дальний стол, говорил с кем-то по городскому телефону, как-то очень уж нежно накручивая на палец витой шнур. - Это ты отправил его звонить в диспетчерскую? - скорбно вопросил он, обращаясь к Отшельнику. - Это же теперь на час! На полтора! Никакого пиваса под шутки о Судном дне, ну.
— Пусть люди поговорят, - тонко улыбнулся Отшельник, и это был первый раз, когда Дима видел его улыбку.
— С кем он там? - негромко спросил он, надеясь, что вопрос не беспросветно бестактен.
— В теории он передаёт общей диспетчерской цифры за день. На практике - там Санни, - улыбнулся Испанец - и объяснил: - у него любовь, а у неё суточная смена.
— Надеюсь, что там и правда Санни, а не Грей, иначе - бррр, - Ромео передёрнул плечами. - Это, конечно, было бы затейливо и по-своему эстетично, но странно.
— Ничего святого, - улыбнулся Испанец. Ему, кажется, шутки Ромео нравились - он реагировал на них легковесно и не принимал близко. - Так пиво ещё в силе?
— Золотым мальчикам можно коньяк! - резко поднимаясь на ноги, разрешил Ромео. - Что, Мореход, ты с нами?
Дима прикинул, что этим вечером ему никуда не нужно, ребята приятные, контакт надо налаживать, да и вообще: как говорится, до пятницы он был совершенно свободен, а июньский вечер был слишком хорош для того, чтобы убивать его дома. Даже за чтением Грау.
— Эй, чистейшей прелести чистейший образец! - Херувим, прикрыв ладонью трубку, обернулся на окрик Ромео. - Если закончишь хотя бы часа через два, сигналь Испанцу.
Тот кивнул, снова возвращаясь к разговору. Слов разобрать было нельзя, но голос его тёк мягко и низко, будто обнимая, будто кто-то водил пером по коже.
— Почему мне? - возмутился названный.
— Потому что я через два часа уже напьюсь, - то ли уведомил, то ли пообещал Ромео. - И потому что я же не знаю, куда ты нас поведёшь.
— Так всегда, - не снимая с лица улыбки, пожаловался Испанец Диме - и только после этого с тихим «А!» что-то внезапно вспомнившего человека протянул узкую ладонь с тонкими пальцами. День рукопожатий продолжался. И это был хороший день - для первого в череде подобных.
***
— Кто на мне? - скорбно вопросил Ромео, приоткрывая левый глаз. Глаз немилосердно косил на сторону. Дима с усилием вывернул голову.
— Не кто, а что. Хозяйские олени, - бормотнул он, закрывая ладонью глаза и уже не видя, как Ромео, на секунду стремительно протрезвев, резко приподнял голову. Но фраза никак не формулировалась иначе, а он действительно лежал на его, Димы, диване под хозяйским полуразвёрнутым ковром с оленями. Ковёр, как Дима помнил, хранился на шкафу, крепко перетянутый бичевкой, и как он оказался на Ромео и без бичевки - было тайной, покрытой похмельным утренним мраком.
— Иногда мне кажется, - медленно начал тот, - что в какие-то моменты наш хвалёный иммунитет не работает, и тогда Азазелло начинает сужать круги.
— Мы и без Азазелло вчера хорошо справились, - Испанец, с усилием приняв на полу условно вертикальное положение, растёр ладонями лицо. - У меня всего два вопроса: где мы? И где мои брюки?
Ромео, неприлично взвыв от хохота, сложился под ковром пополам.
Брюки Испанца обнаружились ошеломляюще аккуратно сложенными по стрелке и повешенными на кухонный стул («Ангелова работа», - прокомментировал Ромео). Примерно там же обнаружился и сам Херувим - головой под столом и ногами в коридоре - спящий в Димином спальнике.
— В походы, что ли, ходишь? - поинтересовался Ромео, цепляясь рукой за ускользающую стену.
— Раньше ходил, - отозвался тот - и, наклонившись, осторожно потыкал спящего пальцем в бок. - Он живой?
— Слава богу - да, неумеренные вы животные, - вздохнул тот, открывая глаза - кристально чистые и ясные, без тени похмельной мути.
— Я трезв, как стекло! - обиделся Ромео - и очень удачно провалился в тёмный дверной проём ванной комнаты. Через секунду по трубам зашумела вода. Дима улыбнулся, потер подбородок, прищурился на солнце, лимонным соком заливавшее крошечную кухню, и спросил у Херувима, уже выползшего из спальника и теперь старательно скатывавшего его с прилежанием бойскаута:
— Кофе пьёшь?
— Я пью, - ответил за него появившийся на пороге кухни Испанец - в застегнутой рубашке, причесанный - тугой вороной завиток к завитку - и с часами на запястье, но всё ещё без штанов. - А ты варишь?
— Ну, - Дима усмехнулся, подавая тому брюки, - это то немногое, что я умею, так что растворимый не предлагаю. Ещё яичницу могу. Могу даже не сжечь.
— Царь и бог, - блаженно выдохнул Испанец, влезая в брюки. - Голосую за яичницу.
Помимо яиц, банки шпрот и куска сыра, старательно имитирующего Дор-Блю, в холодильнике оказался только невесть откуда взявшийся пакет стручковой фасоли, который Ромео с восторженным стоном приложил ко лбу. В кухне горьковато и густо пахло настоящей арабикой - Дима легко мог питаться пустыми макаронами Макфа и гречкой, но в кофе - мамина привычка - отказать себе не мог. Кажется, это резко повысило его статус в глазах Испанца, блаженного потягивающего смолянистый дымящийся напиток.
— У меня же сегодня спектакль, - с печалью произнёс Херувим, хлебной коркой вытирая тарелку. - О зачем мы вчера.
— А у кого его нет, - Испанец, подперев щеку ладонью, со счастливым умилением человека, которого почему-то миновала головная боль, смотрел в окно. - Остальные вопросы к Ромео.
— На моей совести только два первых бара, - открестился тот, перемещая фасоль со лба на затылок, - остальные вот... вот его! - тыкнул он пальцем, и Херувим, подавившись коркой, закашлялся.
— Зачем ты наносишь человеку психологическую травму? - укоризненно поинтересовался Испанец, похлопывая того между лопаток.
— Пусть закаляется, - отмахнулся Ромео, - я его, понимаешь, натаскиваю-натаскиваю, а он до сих пор краснеет перед каждым Сеятелем, как непорочная дева. От Азазелло его вон вообще в дрожь бросает, никак не отучу. Не ре-а-ги-руй на людей, не ре-а-ги-руй, ну!
— От Азазелло всех в дрожь бросает, - нахмурился Испанец, постукивая пальцами по столешнице и с искренним беспокойством наблюдая за Херувимом, одним глотком опустошающим гранёный стакан, работавший за кофейную чашку.
— Ну вот не надо, с Тёмой мы прекрасно ладим, - Херувим, откашлявшись, осторожно поставил стакан и чудом не уроненную тарелку в раковину.
— С Тёмой я прекрасно лажу - не смотря на конфликт интересов. А тебе его жалко, - Ромео, секунду подумав, просто накрыл голову пакетом с подтаивающей фасолью и улыбнулся просветлённо и радостно. Дима перевёл взгляд с него на разведшего руками Херувима - и, наконец, решился. Даже минувшей вечероночью он так и не рискнул задать один из самых важных вопросов, а сейчас эти трое будто толкали его в спину - на, вот он, предлог, бери, разматывай. Он долил Испанцу остатки кофе из турки и всё-таки спросил:
— Почему Артём ушел?
Те поморщись - синхронно, будто уговорившись, будто разыгрывая неведомую ему мизансцену, и на секунду Дима почувствовал себя вытолкнутым вовне, за пределы их круга.
В ЕГТИ они учились вместе, каждый в своё время поняв: на самом деле, их курс набирался не худруком, а Ундиной, тонкой и холодноглазой женщиной с вечной тенью не сходящего утомления на лице. Специальный курс ребят, не просто наделённых актёрскими талантами, - Видящих. Кто-то поступал, уже зная, куда и зачем идёт, но Дима был не из таких, он начал видеть только к концу первого курса. Пористая крошка ссор, гнилостные испарения предательств и измен, грибковая плесень отчаяния и иссушающей внутренней пустоты. Они видели излишки нутряного человеческого бытия - все, и всех их - наравне с актёрским мастерством и сценической речью - учили смывать это со стен мира. А ещё они все - Дима мог дать на отсечение руку - все до одного верили, что это и будет их основной работой - отныне и во веки веков, аминь. Все - так же, разом, поголовно - отчего-то забыли, что нигде специально не учат Сеятелей, только Мойщиков. И Сеятели выходят всегда, неизменно, из их числа. Пять лет они верили, что их группу это минует, а потом Принц ушел первым. После дипломного спектакля выпил чуть больше, чем следовало, и рассказал: он сеет вот уже полгода. Утром Танцовщица уехала вместе с ним - в Москву. Только она вернулась спустя месяц, а Принц не вернулся. Через неделю после возвращения Танцовщицы, вместо столичной Сеятельницы оставшейся Сеятельницей провинциальной, на повышение в столицу отправили Артёма - почему-то его никто так и не окрестил за все пять лет обучения. Ундина просто всегда говорила с ласковой насмешкой: мальчик.
В первую очередь, получая от неё направление, Дима обрадовался предстоящей встрече - особенно дружны они никогда не были, но приятно было бы увидеть в чужом городе лицо, напоминавшее о доме. Ундина сказала ему уже на вокале, когда он одной ногой стоял на ступеньке вагона: «Артём больше не с Мойщиками» - и ей ничего не понадобилось объяснять. Он понял, с кем, если не с ними. Не понял только одного - почему.
— Никто не знает, - складка между смоляных бровей Испанца была глубокой и резкой.
— Он же безвредный, как, не знаю, божья коровка, - негромко начал Дима. - Жалостливый до ужаса. Всех дворняг приласкает, пока от одного угла улицы до другого дойдёт. Надежда сирых и убогих, прямо как Херувим... прости, - Херувим, секундно улыбнувшись одними углами губ, коротко отмахнулся. - У меня вообще в голове не укладывается.
— Мало ли, почему люди становятся Сеятелями, - Ромео добросовестно вернул пакет фасоли в пустую морозилку. - Чужая душа потёмки, чем Муха хуже?
— Кто его так? - удивился Дима.
— Ну кто ж ещё, - Испанец театральным жестом указал на Ромео. Тот, приложив к груди ладонь, поклонился:
— Окрестил на свою голову. Работал парень, понимаешь, работал, тихо так, молчаливо, только улыбался всё время исподлобья, а однажды пришел вечером со смены, поднялся к Шаману - и финита. В смысле, вернулся через пять минут, улыбнулся опять так жалобно-жалобно и сказал: «Ухожу».
— И всё?
— Всё, - подхватил Испанец. - Как будто извинился. Шаман сказал: мы не вправе удерживать, каждый делает свой выбор, Муха сделал свой, а причины никого не должны интересовать - он за них отвечает только перед самим собою, ну да Шаман вообще - такой.
— Вот так, - снова взял слово Ромео, закидывая руки за голову и потягиваясь, - он уже три месяца у них и горбатится, бродит по моей территории и смущаем умы людские тоской, горестями и печалями. Отлично вообще за них отвечает, ну прям как специально для того и родился.
— И улыбается, - вдруг вставил молчавший до того Херувим. Дима встретился с ним глазами - светлая прозрачная лазурь, хочется заслонить ладонью лицо. - Как раньше. Жалко его, - закончил он шепотом.
— Тебе всех жалко, - почему-то таким же шепотом сказал в стол Испанец, и Херувим только снова слегка развёл руками: да, мол, очень, а как иначе-то?
— И никому ничего не рассказал? - Дима, чтобы чем-то занять руки, начал складывать в раковину оставшуюся посуду. Она звенела слишком громко в этой почти-что-тишине - не беззвучной, но какой-то топкой.
— Ни-че-го-шень-ки! - отчеканил Ромео. - Да он и не контачил особо ни с кем. В смысле, сам понимаешь, с ним пивасом вечером не догонишься. Если только с Отшельником иногда трепался - тот над ним взял что-то вроде негласного шефства. Не помогло.
Дима кивнул. Они ничего для него не прояснили, эти московский Мойщики. Он всё ещё не мог понять главного - чертовой причины.
— Они сажают, - негромко произнёс Херувим, - мы - срезаем гнилые колосья. Артём понял, что должен делать первое, а не второе. Может, кто-то из нас тоже когда-нибудь поймёт.
— Свят-свят-свят! - открестился Ромео. - Скорее Драматург сплетёт себе венок из ромашек и перейдёт к нам на голый оклад. В общем, Мореход, вот и тусит теперь твой Тёма с вашим общим знакомцем Чармингом, - вбил последний гвоздь в крышку его гроба, ероша волосы, и не понадобилось объяснять, кого он имеет в виду. - Ходит у них, кстати, третий месяц безымянным. Ну, а судьи кто и всё такое, а посему: по коням, богатыри?
— Нам ещё участок смотреть, - с готовностью согласился Испанец. - Но у меня снова два вопроса: я же не садился за руль, надеюсь? И: где мы вообще?
Сквозь новый приступ неконтролируемого глумливого смеха Ромео Дима таки умудрился расслышать Херувимово «Можно от тебя позвонить? У неё как раз смена заканчивается...»__________________________
Иллюстрации авторства
Katrusia «Утро после» -
Тыц.
@темы:
Ориджиналы,
Графоманство,
Росчерком пера,
Гет,
Мойщики мира,
Слэш
-
-
31.07.2013 в 19:48И я прошу, нет, требую прототипы! У меня есть пара догадок, хочу познать действительность).
-
-
31.07.2013 в 23:56-
-
01.08.2013 в 12:13Дальше, надеюсь, тоже будет).
Так, беспалевный список прототипов:
Тыц.
-
-
01.08.2013 в 14:15Дом Моссельпрома.
-
-
01.08.2013 в 14:19-
-
01.08.2013 в 14:20-
-
01.08.2013 в 14:20-
-
01.08.2013 в 14:21-
-
01.08.2013 в 14:22-
-
01.08.2013 в 14:24ну а когда пришел Шаман, все стало на свои места))
Имя, собственно, ВЫДАВАЛО)). Ну и как можно Бозина - и на «тёмную» сторону *рукалицо и фангёрлинг* (хотя да, да, вписался бы).
-
-
01.08.2013 в 14:26О.. О.. Еще как можно. Не надо, Мора, не задаавйте мне таких вопросов.
-
-
01.08.2013 в 14:28-
-
01.08.2013 в 14:34Это непобедимо).
-
-
01.08.2013 в 17:21-
-
01.08.2013 в 17:23Черт побери, ЦЕЛЫХ ТРИ ЧИТАТЕЛЯ У ОРИДЖИНАЛА, чувствую себя невероятно крутым графоманом *рукалицо*.
-
-
01.08.2013 в 17:31-
-
01.08.2013 в 17:34У МЕНЯ ЛУЧШИЕ ФАНАТЫ ЭВА, ЧЕГО Ж!
ПРОВОДИТЕ МЕНЯ В АЭРОПОРТ В КОНЦЕ АВГУСТА.
Бгг, Зита, ПРОВОЖАТЬ - МОЙ ПРОКАЧАННЫЙ СКИЛЛ, ВСЁ ЧТО СКАЖЕТЕ, ЗИТА!
-
-
01.08.2013 в 17:37Гита, а я серьезно предлагаю, между прочим.
-
-
01.08.2013 в 17:39Ну, я вроде как поняла). Что у вас там конкретно в августе, Зита?
-
-
01.08.2013 в 17:44-
-
02.08.2013 в 11:39-
-
02.08.2013 в 11:58а вы серьезно так можете? это было бы идеально. я просто...ну не знаю...просто хочу вас обнять уже, не могу как.
-
-
02.08.2013 в 16:50-
-
03.08.2013 в 15:02-
-
03.08.2013 в 15:50-
-
03.08.2013 в 16:26Я прочитала бонус и скулю радостно.
Ещё яичницу могу. Могу даже не сжечь.
Дима-Дима-Димочка, любовь моя, слушай, ну как я люблю твоего гг, просто на руках носить готова. Хотя нет, я хочу, чтобы он меня на руках носил.
О зачем мы вчера
Вечный вопрос
История Артёма цепанула, хочу еще про него читать, интересный мальчик, судя по всему.
И да, Гита, вы крутая.
-
-
03.08.2013 в 16:34-
-
03.08.2013 в 18:04И авв, Испанец, да *любовь*. И поправка: я не ржала, я кричала "Мора счастлива! Мора счастлива!")).
Ащ-ащ, как я все-таки рада, что тебе нравится).
-
-
03.08.2013 в 18:10Ав, спасибо за отзыв, вы ж мое счастье. Потом по-человечески доползу до компа и на все отвечу). Идея банальная, в общем-то). Главгера люблю сама). И ащ, Катруся тут грозилась сделать коллажик с визуализациями, так что еще, может, и посмотрите на них всех). Ну и да: это ведь и есть оридж). Просто визуально представляю себе определенных людей - и таскаю, утрируя, некоторые их черточки).
*сидит и любит Зиту*.
-
-
03.08.2013 в 18:35