После инфернальной Черепахи, после того, как впервые в жизни пила украинский самогон в комнате с чужими мужскими портретами и мёртвой лисой (с), проспав два часа, я поехала утром забирать заказ из Озона. Сидела в десятом часу на пустой автобусной остановке на Китай-городе, глотала минералку, смотрела на флегматичных голубей и прокручивала в голове наши ночные разговоры, а о чём ещё могут говорить три девушки под кальян и виски из канистры, когда о театре и сексе уже говорено, если не о любви.

И вспомнила Катино - адресованное моей Наденьке: «Ты вот веришь в любовь оптимистично, веришь в "И жили они долго счастливо", в то, что всё будет хорошо. А мы с Морой, влюбляясь, верим в любовь пессимистично - верим в то, что люди встречаются, влюбляются, а через полтора месяца всё это заканчивается крахом. Мы думаем так изначально».

В этом, в сущности, вся правда. Слишком опасливая, трепетнее ночной фиалки, с мужчинами, слишком напористая или слишком тихо-отстраненная с девушками, - я всегда априори буду ждать конца ещё в самом начале. Мне чертовски нужен кто-то, кого это не испугает, кто-то, кто будем мне не «другом с привилегиями» и не тихой гаванью, кто-то, кто придёт, сядет на край моей постели, пожмёт плечами и скажет: «Ну вот, я пришел-пришла к тебе навсегда. Посижу тут немножко. Да, прямо здесь. Месяц - или полтора, или два, или сколько ты там собиралась разочаровываться в любви. Чтобы доказать тебе, что ты не права, и показать тебе, насколько».

Об этом очень хорошо думалось свежим октябрьским утром на полупустой улице. Хорошо думалось именно после Черепахи, мнится мне, - после того, как накануне я побыла так близко к очередному прошедшему мимо меня, по касательной к моей жизни, человеку, к очередной несбыточной огромной своей любви - никогда не умела разделять их на более реальные и менее реальные, знаете. Умела только вдыхать край и крах. И я не знаю, что будет дальше.