суббота, 15 сентября 2012
Это сильнее меня, слабой женщины, и вообще. Катрусь, мой дорогой друг, всё - тебе.
Чон/Бен, PG-13, драббл.***
У Чона не слишком хорошо с чувством прекрасного. Если честно, у него довольно дерьмово с чувством прекрасного, но сейчас он не может отделаться от ощущения, назойливого, как облако тропических москитов: это красиво. Темнеющие багряные разводы на белом, чужая кровь и чужие мозги на маске Бена - это красиво. В его извращенной картине мира так, вероятно, измеряется красота, и ему жаль, что Бен быстро, нервно, бездумно, сумасшедше трет маску полой собственной рубашки, пытаясь оттереть кровь. Ещё через минуту таких стараний он вполне может сломать себе белеющие пальцы.
Но, по крайней мере, его уже не выворачивает под колеса и он не смеется хрустко и ломко; Чону от этого спокойнее - не придется хлестать его по щекам. Потому что поднять руку на Бена - это как уйти в буддистский монастырь или стать вегетарианцем. Невозможно. И любому, кто решит это опровергнуть - а прежде всего самому себе - он сломал бы эту самую руку, не думая.
Бен всё ещё пытается оттереть подсыхающую кровь с маски. У него влажные, слипшиеся - от пота? - ресницы и он постоянно облизывает губы. То и дело проходится языком, и Чон ловит это движение краем глаза.
— Как ты?
Он спрашивает это в третий раз за последние десять минут. В два предыдущих Бен отзывался в ответ многословными тирадами, где было что-то про смерть, про то, что он облажался, про деньги и О. Если честно, он не слишком вслушивался и вникал. Ему не нужно было слушать, чтобы понять единственный подтекст:
Мне чертовски страшно, мать твою, Чон. Мне чертовски страшно.
Это ничего, - думает Чон, - это не плохо. Главное: Бену страшно не за себя. И ему, Чону, тоже страшно не за себя. Им страшно за О и за то, что однажды они облажаются оба. Нужно бы сказать что-нибудь ещё, что-то обнадеживающее, из этого, мать его, треклятого Будды, но Бен долго не отвечает, а потом сталкивает с колен маску, откидывает на сидение голову, закрывает глаза, проводит ладонями по волосам и говорит:
— Нормально. Я нормально.
Чон кивает в ответ и, не сводя глаз с выжженной, бледно-золотой ленты дороги протягивает в сторону руку и повторяет жест Бена. Проводит жесткой широкой ладонью по его волосам, по мягким влажным кудрям. Он дьявольски плохо умеет ободрять. Он не знает, что ещё можно сделать. Он не знает, стоит ли говорить: «Если бы было можно, я провернул бы всё это сам, и тебе никогда не пришлось бы в этом участвовать», и не говорит, потому что не смеет усомниться в Бене, проще усомниться в господе, чтоб его, боге. Его рука замирает на затылка Бена, между влажными кудрями и обивкой сидения, словно удерживая чужую голову.
Когда он убирает ладонь, Бен будто подается следом, а потом снова облизывает губы, вдруг открывает глаза и говорит - безучастно, констатируя факт:
— Кровь. Она солёная, Чон, кровь.
Солёная. И отдаёт перегретым металлом. И слишком горячая - что в жилах, что отворенная - под солнцем Мексики, не знающим милосердия. Да, - кивает Чон. Да. Я знаю.
— Чон, - он зовёт требовательно, и отчаянно, и так, что невозможно не поддаться и отказать невозможно тоже. «Она солёная», мучительно звучит, стучит в висках Чона, когда он выворачивает руль, резко тормозя, и обесцвеченная солнцем, пыльная выгоревшая трава на обочине мелькает перед глазами за лобовым стеклом. Он поворачивается резким, выверенным движением всего корпуса, четко, как на плацу, протягивает руку, кладёт ладонь Бену на шею и рывком притягивает его к себе. Прикусывает нижнюю чужую губу и на секунду замирает.
Бен коротко втягивает воздух - и больше не дышит.
Это не поцелуй. Он просто забирает эту металлическую соль. Первая помощь. 911.
Бен плавно, медленно выдыхает, поднимает руку, ладонью накрывая его пальцы на своей шее, и размыкает губы. В его рту действительно солоно, и терпко, и сладко, и Чон будто зализывает чужие раны, языком собирая, извлекая молекулы смерти. Молекулы смерти - из поцелуя Бена.
Даже О. Он крайне редко целует даже О, понимающую, прощающую, улыбающуюся О с её раскрытыми объятиями, светящейся кожей золотых бедер, её разрешениями. Бен - это совсем другое. Бен - это не просто кто-то. Бен - это он, которым ему уже никогда не стать, и вместе с тем Бен - это то, чего нигде и никогда в мире ни с кем, кроме него, Чона, не случится.
Большим пальцем он размазывает по его щеке подсохший подтёк чужой алой крови. Бен успокаивается. Чон чувствует это по его дыханию, по ровным долгим вдохам, по теряющим торопливость движениям губ.И вдруг понимает:
Здесь, со свинцом, застрявшим в жилетах, под солнцем демонической Мексики, на обочине трассы, с тремя миллионами нарко-денег в багажнике, мы занимаемся любовью.
Чон не слишком хорош во всей этой нежной херне, в чувствах и сантиментах, но то, что происходит сейчас, он классифицирует именно так, потому что здесь просто нельзя ошибиться. upd:
~~~
Tender Is the Night, Чон/Бен, О, но в сущности: Чон/Бен/О, R, драббл.Она перекатывается по постели, по смятому бирюзовому шелку, выгибаясь, елозя золотым затылком по ткани, прикусывая губы; её пальцы в собственном жаре двигаются мерно, ритмично, и это так хорошо, так дико, прекрасно, сладостно хорошо - наверное, ей сейчас хорошо так же, как Бену, которому Чон осторожно нажимает ладонью на поясницу. И Бен прогибается так, словно его позвоночник давно расплавился под ядовито-нежным солнцем Лагуна-Бич, и опускает лоб в каплях пота на сложенные руки.
Давайте, мальчики. Я хочу посмотреть. Можно? Можно, Бен? Чон, можно?
Перед глазами плывёт, смазывается, сумеречные краски стекают по белкам глаз, - ей плохо видно комнату, но зато отчетливо, ясно, в фокусе видно, как Чон придерживает Бена, оглаживая по бедру широкой ладонью, и видно, как двигаются его пальцы. Двигаются там, внутри Бена, так же размеренно, как двигаются её собственные пальцы внутри неё. О не выдерживает и тихо, прерывистым выдохом, стонет. Ей хочется больше, хочется - как Бен, ей хочется, чтобы Чон гладил её, готовил, гладил там, внутри, и она запускает под смятый, сбившийся подол платья вторую руку - ниже, ещё ниже жаркого, влажного. Ей хочется всего, сейчас, сразу.
Ей так греховно. Так хорошо, будто они оба действительно берут её. Так спокойно.
О закидывает голову, смаргивает то ли пот, то ли сладковатые слёзы, и ловит взгляд Бена - мерцающую, глянцевую синь из-под взмокших потемневших волос. В его зрачках чернота - а, может быть, это над заоконным океаном уже слишком темно. Она улыбается ему нежно, ласково - и шепчет: «Я так люблю тебя». И он толчками, судорожно выдыхает, перекатывается жарким лбом по локтевому сгибу, по простыням, терпко пахнущим потом, иланг-илангом, сексом, сахарной сладостью травки.
— Чон... - тихо зовёт она. - Чооон...
Или, может быть, это вовсе не её голос. О путается. Она ласкает, берет сама себя одновременно - дважды, пытаясь невероятно выгнуться над постелью, словно собственные руки могут заменить ей любовь, которой нет равных, словно собственные пальцы - два и один... три и два - могут заменить ей их.
Ради меня, мальчики. Вы же покажете мне? Ты же дашь мне посмотреть, Бен? Чон, дашь?
Она просила слишком много - или, может быть, ровным счетом ничего, потому что какие секреты могут быть между ними, если они уже давно впаяны друг в друга, втравлены в их одну общую кровь.
О всхлипывает, руки уже почти не слушаются, ритм срывается, и тогда Чон - будто поняв, уловив, раскодировав её болезненные выдохи - мягко отстраняется (Бен размыкает губы, бесшумно, судорожно глотая воздух), а потом, придержав Бена обеими руками, делает первое, плавное движение вперед. В этом столько бережной осторожности, что она почти теряет голову.
Бен низко, коротко, хрипло стонет. О чувствует, как по виску, исчезая в спутанных волосах, стекает слеза. Губы искусанные, саднит.
Она знает, что Чон не выдержит долго, он сорвётся, как всегда срывается с нею, но О знает и: это то, что они с Беном могут ему простить. То, что они должны ему прощать. То, что им так хочется ему прощать. «Тебе хорошо? - беззвучно шепчет она, с нежностью всматриваясь в лицо Бену, в четкий, вдруг обострившийся профиль, - хорошо? Хорошо? Хо-ро-шо». Бен глотает воздух, сжимает в пальцах простыни, выгибается ещё сильнее, и тогда Чон срывается.
О стонет одновременно с Беном, и глухой, горловой рык Чона электрическим разрядом проходит вдоль её позвоночника. Вдоль их позвоночника. Она выворачивает шею, закусывает бирюзовый атлас, темнеющий от её слюны; тело немеет, горит, ей неудобно, но руки, её руки - они заменяют ей любовь. И она знает, что ей нужно потерпеть. Потерпеть ещё немного, чтобы быть вместе с ними до конца.
До самого конца.
— О черт, о господи, господи, господи...
Сейчас. Сейчас, мальчики? Мои мальчики. Да, Бен? Чон, да?
Они приходят к этому так же, как и ко всему на свете, - вместе. Бен в последний раз глотает воздух и давится им, загустевшим и пропахшим их похотью и солью, и резко подается назад. Чон сжимает зубы и вдавливает пальцы в его бедра так, что останутся следы - сизо-желтые на золотом. Но всего этого она уже не видит, потому что горячая судорога прошивает насквозь, и ещё, и ещё, и она кончает вместе с ними, никогда не отдельная, и эта комната выталкивает их во вселенную, под колкий и холодный свет, но им никогда не будет холодно.
Потом Чон опускается сверху, собою вжимая Бена в постель, и лежит так долго, остывая и забывая, и Бен облизывает губы. Их дыхание становится ровным, мерным, и О бездумно касается своих губ мокрыми жаркими пальцами, бездумно оправляет подол платья, смотрит на них - и улыбается им.
Через минуту Чон долго выдыхает и протягивает в её сторону руку.
— Иди сюда, детка, - говорит Бен.
И она тянется к этой руке, Чон захватывает её ладонь; она тянется к ним через постель, через океанический бирюзовый поток, почти подползает, и Чон, приподнявшись, отделяется всего на секунду, чтобы вскоре снова склеиться кожа к коже - сквозь неё; он обнимает её, укладывая между ними. Она греется их теплом, грудью о спину Бена и спиной - о грудь Чона, и касается губами влажного виска одного и пальцев другого.
— Не тяжело? - Она улыбается Бену, вжатому их телами в постель, фыркает, трется носом о его щеку.
— Мне очень хорошо с вами, детка.
И О чувствует, как пальцы Чона вплетаются Бену в волосы на затылке, жмется к этой ладони лицом. Чон целует её между лопаток. Она так счастлива, что даже страшно.
А ещё - ещё она знает для этого слово. Оно растекается по спальне, у этого слова вкус веры, памяти, лучшего на планете каннабиса, это слово замешено на её соках и их сперме, на поте с висков Бена, на терпкости с кожи Чона, на обещаниях, на их вере.
Это слово:
Преданность.
@темы:
Графоманство,
Эмоционально и физически прекрасные хомяки в полете,
Я не я и космические лучи не мои,
Фики,
Savages,
Слэш
-
-
15.09.2012 в 16:06-
-
15.09.2012 в 16:14-
-
15.09.2012 в 16:50Если я когда-нибудь решу собрать перечень лучших отзывов, этот там будет точно).
Урурурур, адически рада, что тебе нравится, ура-ура
неуместнымумилением*-
-
15.09.2012 в 17:01-
-
15.09.2012 в 18:17Да уж, неуместным - эт точно =))
Но, блин!
Надеюсь, ты не ограничишься одним драбликом. А то минус у него один - его мало! =))
чорт! А можешь кинуть фоточку эту, м?
Я вчера панически пыталась запомнить, как они там все трое валялись в постели, ну с мыслью на будущее порисовать, и не запомнила, канеш, а тут такое прекрасие.
И мне нравится,
на комкак лежит Мужиг =))-
-
15.09.2012 в 18:33Ненормально же так умиляться на фильм, где расчленяют люде, где куча наркоты и где Бенисио Дель Торо насилует девушку *ржет и лицоладонит*, но почему же ТАК ТЯНЕТ-ТО?
Надеюсь, ты не ограничишься одним драбликом. А то минус у него один - его мало! =))
Ололо, ну я как чувствовала *рукалицо*. Всё для вас, мой
столь же потерянный для обществалюбимый друг! Пост обновился *коварно двигает бровяме*.И дааа, лежали они там прекрасно. Хочу нарезку капсов с этой сцены, ащщщ.
И Мужик лежит прекрасно, КАНОНИЧНО
Тыц).
-
-
17.09.2012 в 22:13А писать "красиво" про НЦу да еще тройничковую как-то не комильфо. Но оно же правда такое... ахщщщщщ
-
-
17.09.2012 в 22:25... это как раз отличный комплимент!
Потому что, понимаешь, сложно писать секс, даже эрочку, красиво, но не смешно *рукалицо*.
Так что спасибо, пррравда). Я, если честно, ждала твоего комментария). Уруру
И тут опять: сама написала, сама всфапнула *рукалицо*.
-
-
17.09.2012 в 22:28А я, виш, ходила кругаме, угу =))
Потому что, понимаешь, сложно писать секс, даже эрочку, красиво, но не смешно *рукалицо*.
оооо, тебе это удалось больше, чем на 100%. Я в первый же раз раза три перечитала
-
-
17.09.2012 в 22:38*сидит вся такая счастливая, обнимается с предметами и очень любит Катрусю*.