Я возвращалась вчера вечером домой - прямая линия от остановки до дома, пункты А и Б, рыжий фонарный свет, не очень чистый снег и приятный мороз - и в голове у меня почему-то бесперебойно, на рипите, не к чему-то конкретному, а просто внутренним лейб-мотивом крутилось: «Любовь и искусство не знают слова "много"». И это, наверное, как мне думается теперь, - главная формула моего отношения к театру Романа Виктюка и к самому Мастеру. Это такая глубокая, непередаваемая, как ощущение полёта, радость встречи. И, помнится, уже когда звучали там, в зале, слова прощания, я быстро посмотрела на часы: какое прощание!? какие благодарности!? Полчаса, не больше! Ах, уже два...

Когда под гром аплодисментов Мастер только появился на сцене в декорациях спектакля «Давай займемся сексом!», не улыбнуться было невозможно, потому что он сам улыбался так искренне, и так искренне-притворно (противоречие? этот космос противоречий не знает) отшатывался от аплодисментов. У меня от всего вечера, от всех двух часов в круговороте прекрасного, осталось только одно ощущение: легкости и радости встречи. Мне было хорошо просто потому, что я пришла увидеться с Мастером - и увиделась. Пришла, как на встречу с лично близким человеком, и мне больше ничего не было нужно. Зал был - полный, сотрудники таскали откуда-то стулья, люди стояли и сидели в проходах. И это очень радостно. Признание таких и любовь к таким - это всегда радостно.

«Бог, добро и красота (искусство) - ничего важного на Земле больше нет!».«Бог, добро и красота (искусство) - ничего важного на Земле больше нет!»

Воистину.

Роман Григорьевич немножко поговорил о своих артистах, о Ефиме Шифрине, потом о своем детстве, рассказал несколько историй, известных неравнодушным поклонникам: про первую постановку КиЛ, про первую свою встречу с Натальей Макаровой. Очень порадовало «К пятидесятилетию образования СССР: "Украденное счастье"...» - «Ох, б*я, ты же нас всех под монастырь подведешь!» (воспоминание о стародавней постановке в Современнике). Всё-таки Мастер всегда был божественно ироничен и всегда четко знал, как обстоят его собственные отношения с власть имущими (не зря названием вечера было «Король и Арлекин»). А историю об украинских политиках и пионерах я как-нибудь запишу и зафиксирую, это было прекрасно.

Были показаны два отрывка из фильма «Уроки Мастера» (в одном мелькали кадры из первых репетиций третьего состава Служанок, год эдак 2006-й, - адово молодые - отчего-то кажущиеся невероятно юными - ребята; совсем вьюноша Лешечка и молоденький Жойдик - худенький, с огромными глазами, а ведь лет-то прошло и не то чтобы; я плакала, не смотря на макияж в стиле женщины-енота, потому что поняла вдруг, как я соскучилась по этому спектаклю, по этой божественности, а потом вспомнила, что ТАК уже не будет).

Были сыграны и три сцены из «Давай займемся сексом!». Я бы посмотрела этот спектакль целиком, знаете, потому что даже по трем отрывкам стало понятно, почему Мастер называет это одной из лучших современных пьес о любви и почему Бозин когда-то в интервью приглашал зрителей на этот спектакль именно как на спектакль о любви. Он очень откровенный, но как-то правильно, хоть подчас и смущающе, откровенный. Эта кажущаяся пошлость - как хирургический скальпель, она вскрывает совсем другие вещи («Влагалище, влагалище, влагалище... я буду произносить это слово сотни раз, столько раз, чтобы оно перестало быть вульгарным и обрело для тебя один-единственный, исключительно медицинский смысл...» - что это, если не попытка в назывании вещей своими именами уйти от заскорузлости собственной псевдо-морали?). Он ведь не о сексе совсем, спектакль этот, потому что гениальная Погорелова не зря говорит в монологе своей героини: «Вся их жажда секса - это всего лишь стремление обрести любовь и теплоту», и не зря этим словам предшествуют фразы о человеческом одиночестве, о «Самом настоящем одиноком одиночестве», о том, что «Утром я прихожу в этот безумный мир, чтобы вечером выйти в мир ещё более безумный». Просто не нужно цепляться за внешнее, за фольгу и мишуру, за этот отчаянный речитатив «Давай займемся сексом». Это все просто поиск средства - самого очевидного и простого.

Исаев был чудесный. Скляренко, как всегда, прекрасно делал то, что у него и получается лучше всего: молчал, великолепно держал осанку и двигался с завораживающей гармоничной порывистостью. А ещё я в очередной раз убедилась в том, какая же Погорелова божественная и как я её люблю, от её игры ведь дрожь по телу; на её монологе я так сжала руки, что на коже потом остались лунки от ногтей. В ней есть что-то гипнотическое; у РГ сейчас, конечно, нет, наверное, женщины-актрисы, равной ей. Впрочем, я субъективна. Я признаю, например, что чертовски талантлива, на диво хороша Карпушина (ещё у меня есть фаворитка Евгения Соляных, но я пока очень мало её видела), но у меня просто не лежит к ней сердце, а от того, что делает с нервной системой зрителя Людмила Погорелова, - обмираешь.

Обидно то, что было мало самого Мастера как такового. Он немножко поговорил с залом в начале, по чуть-чуть - в перерывах между эпизодами фильма и спектакля, потом отвечал на вопросы из зала в конце. Мне не хватило элемента общения, пожалуй; а, впрочем, да, «Любовь и искусство не знаю слова "много"». Но это всё - рацио, элементы анализа, это пришло потом, после выхода из зала, а там и тогда была только радость встречи, как будто лично ты пришла увидеться лично с ним - давно знакомым человеком, по-приятельски; посмотреть на него, улыбнуться ему, посмотреть, как заразительно по-мальчишески улыбается он. И именно поэтому я вечером осталась очень довольна. Я встретилась с тем, с кем хотела встретиться.

В отличие от своей крестной, которая осталась разочарована. Ей хотелось больше слов РГ, его рассуждений, раскрытия мировоззрения, ведь он прожил много, ярко и о многом мог бы рассказать; ей не понравились сцены спектакля (вот я и нащупала, кстати, её рубежи «пошлого») и многое, многое ещё. Ей хотелось бы, например, не сцен ДЗС, а сцен Служанок и Саломеи («Сделали бы красивый музыкальный номер»), но ведь ТРВ - это не одна лишь внешняя пластичная эстетика под гениально подобранную музыку; это всегда - окунание зрителя головой в бочку с ключевой водой - давай, очнись, вот он какой, этот мир! думай! думай об этом! вот тебе зыбкая дорожка к понимаю чего-то. А ещё она третий раз спрашивает меня о семье, женщинах и детях в жизни Мастера. Я вот как-то даже и не знаю, как объяснить такому театральному человеку, интересующемуся Виктюком, что у Мастера слегка иные приоритеты [фейспалм], и старательно избегаю ответов.

Ещё мы с ней немножко поспорили из-за Коляды (из зала очень просили Мастера поставить что-нибудь ещё из Коляды; «Да сколько уж можно, я и так три пьесы ставил!» - отозвался РГ). Не смотря на всю чернушность, та же Рогатка, например, - одна из любимые моих теперь театральных вещей. Да, черно, да, больно, да, нечистый серый налет на чистом (привет, клуб мазохистов, когда-нибудь я стану председательствовать), но ведь на самом деле, если подумать, это история о любви, граничащей с трусостью, и о трусости, граничащей с любовью, о раскаяние и опозданиях, о том, что человек не всегда рад получить желаемое и не всегда знает, что с этим делать. О беге от. А, впрочем, ладно, бог с этим.

... В итоге же - какой он, мальчик Григорьевич? А такой и есть. Очень мальчик (мальчик-мальчик), очень Григорьевич и ему очень девятнадцать. Помню, сидели рядом со мной женщины и всё никак не могли вспомнить и высчитать возраст Мастера, потому что сколько ни дай - реальных лет всё равно не дашь; никаких не дашь, ибо - девятнадцать же. Это ведь ещё - и из первых уст: вопрос из зала:
- Скажите, а можно научиться режиссуре? И можно ли научиться ей будучи в уже среднем возрасте?
- Нет! Сразу тебе говорю: нет! Научиться нельзя! Можно чему-то учиться, я же вот учу, есть мои ребята, они со мной, но научиться этому нельзя, это или есть у тебя вот оттуда [свыше], или нет. Всё оттуда. И какой «средний», бог с тобой! Средний! Режиссеру всегда должно быть девятнадцать! Всегда! Надо, как в молодости, вечно бежать вперед, падать в пропасть, взлетать, сходить с ума, искать - так можно только в девятнадцать!

Он заразительно улыбается, заразительно искренне говорит, заразительно контактен с залом. «Роман Григорьевич!» - «Ай? Иду-иду к тебе! Говори!», «Пойду на тот конец схожу... а, этим ничего не надо, они счастливы» , «Роман Григорьевиииич!» - «Эге-гееей!». Ну прелесть же.

Сидел в партере «Представитель двух французских режиссеров» с переводчицей, интересовался любимым французским драматургом Мастера и заметил, что сценография Виктюка всегда очень близка именно к французскому театру. «Переведи ему, что мы ставим французов! Три пьесы французов у нас сейчас идут. Но - Жан Жене! Лучший был и есть Жан Жене! Тридцать лет идут у нас Les Bonnes!.. Уи, Уи... Что? Да никаких языков я не знаю, ничего не понимаю, что ты!» | Из зала: «Роман Григорьевич, я тут написал пьесу о нынешнем времени, о власти и творчестве, я хотел, чтобы вы прочитали...» - «Неси сюда! Давай! Прочту! Ну-ка, переведите там французу: вот так в России делается искусство!» | «Вот зачем сегодняшний вечер-то состоялся - чтобы пришли французы и сказали "Хорошо"!»

- Роман Григорьевич, вот вы когда-то ставили «Татуированную розу» Теннеси Уильямса...
- Да, тридцать лет шел на сцене; Ирочка Мирошниченко там играла.
- Не хотите ещё что-нибудь из Уильямса поставить для молодежи?
- Так ведь не нужен сейчас молодежи Уильямс...
- Нужен, нужен!
- [печально] Сам знаю, что нужен... Только думает молодежь сейчас о другом. А ведь именно Уильямс мог бы им много рассказать о них самих.

«Мы с Любой [Погореловой] вместе уже тридцать лет... ай, нет, нет, Люба, не слушай меня, вру я!»

«Ой, какие у вас цветы красивые! Мне!?.. Нет, вы положите вот сюда, я потом артистам передам!»

«Когда бежишь, не думай о том, куда и зачем бежишь, иначе упадешь; просто беги вперед! Всегда вперед! А если на пути пропасть - не бойся, не падай, беги - и взлетай! Вырастают крылья - и ты перелетаешь через неё, нельзя бояться. Потому что счастье - это период между двумя несчастьями, одно впереди, а другое позади. И когда человек подбегает к пропасти, когда он хочет упасть, когда он поворачивается и бросается на свои несчастья, одна за спиной, а другое грядущее, с кулаками, тогда-то они его и убивают. А надо бежать - и взлетать! И тогда несчастья эти остановятся, посмотрят на человека и скажут: "Дайте ему кусочек счастья, дайте ему покоя"».

«Дети не знают слова "Нет", всегда только "Да", поэтому и надо оставаться ребенком! Только дети никогда не врут, а со сцены врать нельзя. Я - ребенок, всегда ребенок, и те, кого я люблю, кто со мной, они тоже дети, один большой детский сад» | актриса, некогда игравшая у Мастера в одной из первых постановок КиЛ (нынешняя - третья) пришла на этот вечер, на поклонах РГ передал ей микрофон и она сказала: «Это было самое счастливое время, когда мы собрались все вместе - дети! Настоящие дети, и он - главный ребенок. Потом нам пришлось разбежаться, уйти создавать другие детские сады, но этот был лучшим, потому что он [РГ] - великий!»

«Они мне говорят, что ставить, они, великие, оттуда, из космоса! Вот приснился мне Толстой. А он когда написал Анну Каренину, его жена потом перед публикацией вырвала оттуда все страницы, которые казались распутными. И книга так и вышла - пустые страницы и точки, точки, точки... А я потом нашел полный текст и все эти вырванные страницы и точки поставил на сцене шведского театра, потому что он хотел, чтобы так случилось».

«Все великие артисты, все великие писатели, уходя из жизни, уходят туда, вон туда, в Космос, обволакивают Землю и своей энергией, своей добротой и своей любовью окутывают земной шарик и удерживают его от падения, смотрят за нами в маленькие окошки. Если когда-нибудь им надоест, если они больше не смогут, - Земля сорвется, и все мы улетим в бесконечность».

«Власть должна стоять на одном уровне с Искусством - только тогда возможен диалог, когда они равны. История знала всего один такой пример: прусский Фридрих и Бах. Больше такого не было! Поэтому и я сейчас стараюсь держаться от них подальше».

«Есть всего одна вещь, которая вдохновляет; не знаю, сколько букв в ней будет для вас, но для меня это - любовь и секс!»

Спросили о здании театра на Стромынке. Будет ли он вообще - театр. Будет, - ответил Мастер. Всё будет так, как хотел сам архитектор Мельников, а хотел он именно - театр. «Это то последнее, то главное, что я ещё должен здесь сделать». Сказал, что они уже готовят для театра репертуар. Так хочется, чтобы у ТРВ уже, наконец, появилось полноценно своё здание, свой дом; они все этого так заслужили.

Он такой яркий, живой, громкий, искренний, порывистый, такой резковатый и добрый одновременно, такой близкий-близкий. Это было большое счастье - вчера быть там.

Король - и Арлекин?

Мир - и Мастер.

@темы: Высокое искусство, Ваша навеки, Театр, Копилка., Тайна любви сильнее тайны смерти (с), Эмоционально и физически прекрасные хомяки в полете, ТРВ, Воспоминания, Для памяти, Позитив, События, Цитаты, А ларчик просто открывался, Песнь Песней