Автор: Moura.
Название: [временно отсутствует].
Жанр: фэнтези.
Рейтинг: до R.
Размер: макси.
Статус: в процессе.
Саммари: Доброе и злое, рождающееся из сора - обвал, начавшийся с каменной крошки. Люди. Войны. Магия. Ничего нового.
Предупреждение: это - прежде всего - набивание руки, тренировка себя в написании относительно самостоятельной вещи определенного жанра. Не больше, но и не меньше. Рука учителей чувствуется.

Приложения (карта, справочный материал, список действующих лиц).
Глава первая.
Глава вторая.

Глава третья.2398-й год от В.П., 25-й день месяца Клёна, Дарид, Морисер.

Младшая дочь в семье одного из северных карэлских дворян, Оссиана ле Рэ больше прочего ценила в этой жизни свободу. Не по положению гордая, третья дочь своего отца и сестра ещё четверых братьев с малолетства поняла, что у неё есть всего два пути: уйти в храм или выйти замуж за младшего сына какого-нибудь мелкопоместного барона, рожать ему сыновей и прясть вечерами. Осса с радостью выбрала бы судьбу свободной магички, благо обладала неплохими способностями, но отец, как назло, магию жаловал не слишком и детей ей обучал неохотно. Воин и охотник, он чурался всего, чего не мог объяснить просто и ясно.

Семья дивилась тому, в кого уродилась младшая ле Рэ. Она росла сорванцом, целыми днями пропадая в компании деревенских ребят, и менее всего видела себя в роли матери семейства. Она любила свободу и требовала её, но чем старше становилась, тем туже затягивались узлы. Когда замуж выдали её среднюю сестру, Оссиане сравнялось шестнадцать, она начала выезжать – и сразу поняла, о чем говорят оценивающие, цепкие взгляды престарелых матрон, матерей многочисленных сыновей, не блистающих ни умом, ни красотой.

Она слишком хорошо знала, чего хочет – вольной жизни, в которой ничем и никому не будет обязана, и сбежала бы одна, забрав только необходимые вещи. Но бежать одной не понадобилось – в порт города Эльберга вошли три даридских корабля, груженых товарами с Пепельных островов. Оссиана, засевшая в самом дальнем углу портового кабака, искала капитана, готового взять её на борт. Дорога юной виконтессы могла лежать только в Дарид - страну свободных и не несущих ответа ни перед кем, кроме своей совести. Компания веселых молодых людей, ворвавшихся в заполненный чадом зал, могла быть лишь одним – знаком судьбы.

Дома, в аккуратно прибранной комнатке, которую она когда-то делила с сестрой, на постели остались два письма: любимой сестре Джорджиане и родителям. Их дочь просила не искать её и не пытаться вернуть обратно. Она выбрала свою дорогу и пошла по ней с высоко поднятой головой.

Осса никогда не была труслива – она в своей юной наивности верила в честность моряков, а денег на оплату дороги у неё хватило бы. И, откинув с лица капюшон, она решительно поднялась с места и подошла к тому, кого сочла капитаном – в конце концов, у девушки, выросшей в портовом городе, была интуиция на таких людей. Тем, к кому она обратилась, был капитан «Летучей рыбы», отчаянный двадцатипятилетний Артур Грано – юбочник, бретер и смельчак. Он принадлежал чужой стране и чужим законам, а, ещё вероятнее, не принадлежал вообще ничему и никому, и его не пугала перспектива увезти из родительского дома эту девочку. На рассвете «Летучая рыба» покидала порт, забирая в открытое море и младшую ле Рэ. Невенчанной женой капитана Грано Оссиана стала ещё на борту корабля.

Это было в большей степени её стремлением быть независимой от любых законов, нежели любовью. Впрочем, долгое, очень долгое время она считала, что любила Артура – а он, вероятно, считал, что столь же искренне влюбился в совершенно сумасшедшую красавицу, буквально выкраденную им из Эльберга. Он был тем, что она так долго искала – свободой, вкусом соли на губах и запахом моря на коже.

Грано привёз её в Морисер как жену. Даридцы всегда славились тем, что не признавали условностей, невенчанные браки моряков и воинов были нормой, а Храм давно закрыл на это глаза. Она получила возможность жить вольно, обучаться магии и любить, не боясь того, что её силой разлучат с тем, кого она любит. Но время вольно всё расставлять по местам, и оно своим течением поумерило пыл юной ле Рэ. Магия оказалась жизнью, а не игрой, чужая страна – страной, где тоже нужно было искать себе место, а Артур – мужчиной, не привыкшим долго любить одну.

Впрочем, он никогда и ничего ей не обещал, а она никогда и ничего не требовала. Она ценила свободу – и свою, и его, и первые несколько лет он исправно возвращался в дом, где поселил её, как в свой. Потом он стал приходить только как друг. Они, не сговариваясь, отпустили друг друга молча и со смехом – кареглазый сердцеед Грано и его северная подруга-магичка. Дом этот, однако, до сих пор был и его домом, и он по привычке, возвращаясь в Дарид, шел сюда – за ужином, кубком вина и постелью, в которой теперь спал здесь один. Морисер считал их супругами, забыв о том, что они не венчаны, и только сама Оссиана знала правду: первые пять лет они были любовниками и ещё два года - чужими друг другу. Человеческое тепло и память могут связывать крепко, но они не заменят первого костра.

Она уже приготовилась жить спокойно и свободно, занимаясь любимым делом, как всегда и хотела, не волнуя душу и больше никуда не стремясь, но однажды в двери привратницкой постучали слишком сильно, так уверенно и так твердо стучат только хозяева. Максимилиан Ардэ, комадор Дарида, привел пьяного до бессознания Артура Грано, своего старого приятеля, в дом, который весь Морисер и считал его домом. Оссиана пустила гостей, выслушала вежливые, ровные извинения никогда не теряющего головы Ардэ, а когда за тем закрылась дверь, - поняла, что пропала.

Она с шестнадцати лет искала мечты, она полюбила другого от жажды жизни, но только разменяв двадцать третью весну встретила того, за кем была бы готова уйти хоть в Закрытое море. Комадор появился и исчез, а она осталась. С ярлыком чужой жены и слишком хорошо усвоенным знанием: ни один даридец никогда не посягнет на возлюбленную товарища. А самым страшным было то, что она слишком хорошо запомнила, как смотрели на неё эти глаза – невозможного голубого цвета, отливающего свинцом.

После этого словно бы назло жизнь то и дело сталкивала её с Максимилианом – то на улице, то при встрече вошедшего в порт корабля, то на пустынном берегу. Он куртуазно сыпал комплиментами и поражался тому, как Грано мог столько времени прятать от всего Морисера такую красоту, а она молчала. Время сильно её изменило, научив терпению, молчанию и выдержке. Последняя, впрочем, часто ей изменяла.

Женщины любили Ардэ, а он любил их. Но когда женщин много – значит, нет ни одной. А он смотрел на неё жарко и больно и не позволял себе ничего сверх меры. Проклятое морское братство. Проклятое благородство!


2398-й год от В.П., 25-й день месяца Клёна, Энтана, Орле.

Маргарита тер Шато из правящего дома Энтаны хоть и звалась вот уже девять лет герцогиней Вирэ, но до мозга костей оставалась тер Аней, дочерью своих родителей и сестрой своего единственного брата. Поэтому она умела то, чего женщинам в её нынешней семье категорически не дозволялось – наблюдать, оценивать и думать. И то, что она видела, радовало её мало.

Старший брат её мужа, Людовик был хорошим королем – в неких пределах, разумеется – но слишком любил себя и свою корону, а подобная любовь имеет свойство делать людей слепыми и уверенными в своей несокрушимости и незаменимости. Ибо только незрячий и самоуверенный мог столь опрометчиво не замечать усиления позиций собственного среднего брата, а то, что Карл в последнее время непозволительно много берет на себя, не заметили разве что окончательно обиженные Двуедиными рассудком.

Карла, герцога Сони, Маргарита не любила, но не любила вежливо и тихо, ибо большего себе пока позволить не могла. Ей претило выражение холодной надменности, никогда не сходившее с узкого сухого лица, и не нравился острый, ничего хорошего не обещающий взгляд блеклых, но умных и хитрых глаз. У Карла было лицо интригана, предателя и властолюбца, это видела она, но, кажется, и только. Людовик был настолько уверен в том, что железной хваткой держит корону Энтаны над своей головой, что не далее как вчера подписал манифест, в котором назначал своего возлюбленного брата Карла, отказывающегося от титула наследника, регентом при особе малолетнего Теодора в том случае, если с ним, Людовиком, что-либо случится. Во-первых, королю было всего тридцать семь, он был молод и здоров, как бык, а, во-вторых, регентствовать при особе крон-принца в любом случае полагалось бы королеве-матери, то есть Её Величеству Теодоре.

Но Карл имел удивительную способность подавать на подпись Людовику именно те бумаги, которые считал нужным, а Людовик был удивительно доверчив и недальновиден, подписывая их. Со вчерашнего вечера, когда манифест был подписан, и сегодняшнего утра, когда он четырежды был оглашен на Коронной площади Орле, жизнь Людовика Двенадцатого тер Шато не стоила и ломаного айфа. Все мужчины этой семьи, даже тщедушный, не в отца и братьев, герцог Сони, славились богатырским здоровьем, а у Карла было ещё и двое сыновей. Чем не новая ветвь династии на троне…

Маргарита потерла тонкими белыми пальцами высокий лоб и на несколько секунд прикрыла глаза, устало и задумчиво. Уже почти десять лет эта страна была и её страной, а, значит, происходящее здесь было ей вовсе не безразлично, и небезразлично было, кто сидит на троне этого государства. Людовик не подарок, но хороший человек и правитель, а вот Карл – мерзота. К тому же, она просто по-человечески боится за королеву, принца Базельского, в конце концов, за себя и… Нивьера.

Любви между ней и Ивом Вирэ, пожалуй, не было. Была крепкая и теплая нежная дружба, было безоговорочное доверие и сотрудничество во всем, что делало их брак действительно непоколебимым. Но муж был воином до мозга костей, солдатом, а не придворным, и думать, наперед просчитывая ходы, Ите приходилось за него. Слишком смутные вести из Итрана и Данэ, а если новости туманные, значит, жди беды. Слишком усилился Родр. Слишком спокойно в Карэле. Слишком нахален, хоть пока и не запредельно, стал Карл.

Женщина сложила пришедшее из Луарона письмо и отодвинула его в сторону. Взгляд её, остановившийся на одном из резных завитков, украшавших изящное бюро, мог показаться любому постороннему отсутствующим и рассеянным, но знавшие герцогиню сказали бы, что она сейчас собрана, как никогда, и мысль её стремительно и четко ищет выходы из складывающейся ситуации. Из задумчивости её вывел почтительный стук в дверь.

- Ваше Высочество, прошу прощения и разрешения говорить. – Показавшаяся на пороге придворная дама, совсем ещё юная белокурая девочка, робко взглянула в глаза своей госпоже. Маргарита чуть улыбнулась одними углами красивых, правильной формы губ, и кивнула.

- Говорите, Анабелла.

- Её Величество королева Теодора желает видеть Её Высочество герцогиню. Её Величество здесь. Они не пожелали следовать за мной к Вашему Высочеству.

Не пожелали, хотя могли, а, вернее, откинув формальности, могла. Но Теодора никогда не была похожа ни на кого в этой семье хищников, а потому, даже будучи королевой, скромно ожидала в гостиной, хотя это её дворец, а Маргарита, хоть и знатная, но всё-таки подданная.

- Анабелла, будьте так любезны, проводите Её Величество сюда. Распорядитесь, чтобы нас не беспокоили ближайшую дину. Никто.

Девочка, не чаявшая в супругах Вирэ души, поклонилась и исчезла за дверью. Маргарита поправила прядку, выбившуюся из узла роскошных темных волос, и почти в ту же секунду юная придворная открыла дверь перед Её Величеством, склонившись в поклоне и пропуская коронованную особу в малый серебряный кабинет. Дверь закрылась, они остались наедине, и Маргарита, поднявшись, открыто и тепло улыбнулась, протягивая подруге руку. Теодора как-то неуверенно и просящее улыбнулась в ответ – серые, очень чистые глаза словно осветились изнутри – и неловко протянула для ответного приветствия свою ладонь. Пальцы её, длинные и нервные, очень тонкие, были льдисто холодны.

Теодора была наследницей одной из самых влиятельных фамилий Энтаны, знатнейшей аристократкой, матерью принца и королевой. Да вот только всё дело заключалось в том, что она была несчастной королевой.

Около пятнадцати лет назад её отцу, Теодору тер Туарону, прозванному Волкодавом, очень не понравилось то, что после крайне странной смерти Его Величества Людовика Одиннадцатого на трон взошел не его брат Филипп, а сын Людовик. По закону Энтаны трон наследовался братом короля – старшим мужчиной в роду, а не сыном. Филиппу корона была нужна, как вода утопленнику, он бы с радостью отказался от неё в пользу любимого племянника, но неведомому кому-то это было, видимо, неизвестно, и Филипп вскоре отправился вслед за братом в Небесные Сады – здоровый и крепкий, никогда ничем не болевший вояка в свои сорок восемь вдруг взял и внезапно слёг в лихорадке. Граф тер Туарон всю жизнь провоевал с Филиппом, герцогом Сони, на северной границе, бок о бок, был ему побратимом, а вот дураком не был и сразу понял, что Филиппа просто устранили. Сказать, что он не пришел от этого в восторг, значило промолчать. Он не имел ничего против двадцатидвухлетнего красавца Людовика, тем паче тот был вылитым Филиппом в молодости, но Теодору не хотелось приносить в лице мальчишки вассальную присягу тем, кто его на этот трон усадил, а в том, что парень не при чем, Волкодав не сомневался. Новый король был ни в чем не виноват, а вот кто виноват – это тер Туарону знать очень хотелось. Тем более, в его голове – а до него ещё и в голове его отца – давно зрела мысль отойти от Энтаны и мирно зажить своим небольшим северным государством, благо, земли тер Туарона и дружественных ему вельмож были отделены от Средней Энтаны плохо проходимыми болотами и густыми лесами, а налоги и поборы давно превысили меру терпения северного дворянства, которому засевшие в Орле придворные трусы и без того были обязаны по гроб жизни – если бы не Волкодав и его гарнизоны, Удо давно перешел бы перевалы и вступил в Энтану, на которую зарился.

Всё сошлось одно к одному – и надоевшая столичная власть, и смерть друга, и чья-то неузнаваемая лапа, затащившая на трон молодого Людовика. Когда якобы на охоте якобы насмерть свалился с лошади старший сын Филиппа, а младший якобы случайно якобы сам утонул в пруду (дочь Филиппа к тому времени умерла якобы от родов, родив якобы мертвую девочку), чаша терпения Теодора переполнилась, потому что это уж было сверх всякой меры. Старый Волкодав собрал войска и приготовился с боем отсоединяться от Энтаны, заодно и отомстить. Касаемо Людовика – ничего личного, но залез на трон – расхлебывай. Расхлебывать пришлось немало, не один тер Туарон был не в восторге от уничтожения всей ветви герцогов Сони. За Волкодавом пошли очень многие. Это была первая за триста лет гражданская война в Энтане, и видят Двуединые – одни святые знали, кто в ней победит.

Но, видимо, тем, кто, устранив конкурентов, посадил на трон Людовика, было нужно только одно – убрать из королевства всех непокорных и умеющих думать своей головой. Север с его лесами, болотами и предгорьями можно было оборонять бесконечно, но нет крепости, которую не возьмешь предательством. Тер Туарона предали, и предали грязно. Весь его штаб был вырезан в одну ночь. Того, кто открыл подонкам тайные ходы замка Байоль, так и не нашли. Волкодава убили во сне, как и троих его сыновей, и большую часть преданных дворян. Меньшая отступила и склонила головы перед силой, то есть – перед Средней Энтаной, Орле, королем Людовиком Двенадцатым и кем-то, кто так сильно ему помогал, видимо, не просвещая самого короля – тот хоть и был человеком непростым и гордым, но воевать подло никогда не стал бы, тем более с Теодором, у которого практически вырос на руках.

После усмирения севера из всей многочисленной семьи графа тер Туарона остались только жена, ушедшая в храм и отрекшаяся от сего грешного мира, и тринадцатилетняя дочь Теодора, которую Людовик из явных политических соображений поспешил наречь своей невестой. Без Севера Энтана была ничем, с Севером считались и с ним надо было мириться, а какой шаг к примирению может быть щедрее, чем взять в жены единственную дочь побежденного врага. Если до этого кто-то из дворян ещё хотел воевать, то после воевать против крови Волкодава уже не смел. Так в день своего семнадцатилетия[23] Теодора, графиня тер Туарон, стала королевой Энтаны. Счастья ей это не принесло, она слишком хорошо понимала, что мир в стране держится на её браке, и пока она жена Людовика – северяне огрызаются на «равнинников», но не кусаются, а те посмеиваются над северянами, но относительно беззлобно.

Первая жена короля, которую когда-то быстро сосватали восемнадцатилетнему принцу, к слову, не прожила с Людовиком и двух лет, умерев, как и несчастная дочь Филиппа Сони, родами, что стало просто необыкновенно удачным – для кого-то – стечением обстоятельств. Родила она девочку, а женщина наследовать трон по законам Энтаны не может.

Король не был плохим мужем, вторую жену он, конечно, не любил, но был почтителен, щедр и по-своему ласков. Жалея супругу, он был готов дать ей всё, чего она ни попросила бы, лишь бы та не чувствовала себя заложницей. Но ни земли, ни замки, ни золото не могли заставить Теодору радоваться жизни, она так и оставалась до сих пор испуганным робким зверьком, не чувствуя себя в безопасности нигде, кроме как под крышей герцогов Вирэ, семьи младшего брата своего мужа.

Когда Маргарита стала женой второго в очереди к трону Энтаны человека, Теодора уже два года как была королевой, но так и не нашла при дворе Орле людей, которым могла бы верить. Если бы однажды вечером Ита не застала плачущую королеву в беседке в дворцовом парке, кто знает, может быть, они так и не заговорили бы… Орле праздновал тридцатилетие государя, а для Теодоры седьмой день месяца Осины был ещё и днём смерти отца и братьев – кто-то и когда-то преподнес Людовику тер Шато страшный и щедрый подарок. В какую-то минуту праздничного пира Её Величество просто не выдержала и сбежала, чтобы тихо поплакать в холодном заснеженном парке. Маргарита, решившая подышать свежим воздухом и уставшая любоваться физиономией Карла Сони, просто услышала плач, подошла и не подала вида, что узнала плачущую. Села рядом, запахнув на несчастной продрогшей женщине полу своего плаща, и та вдруг заговорила – вернее, из неё стали, сквозь рыдания, лихорадочно выплескиваться слова – о том, что Людовик ни в чем не виноват, но она никогда не сможет чувствовать себя свободной, о том, что трон держится на крови её семьи, о том, что она всё время спиной чувствует чей-то чужой и недобрый взгляд – постоянно, постоянно, о том, что её новорожденный сын не прожил и недели… Она плакала и говорила, а Маргарита слушала, уже тогда точно зная, что станет другом для этого бедного тихого создания.

Герцогиня Вирэ никому и ни о чем не обмолвилась и словом, и Её Величество поняла, что может доверять урожденной тер Аней безоговорочно. С той поры Ита стала единственной, с кем Теодора свободно говорила и кому она могла поверять свои нехитрые тайны. Вот и сейчас Тея, как называла её подруга, стояла перед Маргаритой, и в глазах её, цвета расплавленного серебра, было что-то больное.

- Прости, что я беспокою тебя, - всё так же, одними губами, ломким их изгибом попыталась улыбнуться королева, - но мне очень нужно с тобой поговорить, больше не с кем.

- Ты можешь прийти в любое время – и я выслушаю тебя, - заверила её Маргарита, указывая на обитое бархатом кресло. – Садись и говори. Я помогу тебе всем, что будет в моих силах.

Теодора улыбнулась и села, осторожно расправив складки скромного коричневого платья – она никогда не любила придворной роскоши. Её каштановые, гладко уложенные волосы сверкнули рыжиной в луче пробившегося сквозь занавески заходящего солнца, и королева Энтаны, мать единственного сына Людовика вдруг показалась Маргарите необыкновенно красивой какой-то неземной, ирреальной красотой – как святая со старинной фрески.

- Видишь ли, Ита, - Теодора нервно ломала пальцы, комкая в них ни в чем не повинный кружевной платок, который вот-вот должен был разорваться в клочья, - война закончилась четырнадцать лет назад, ты знаешь, но север до сих пор считают враждебным короне, а ведь только он ещё и удерживает Удо ар Ханована, - Маргарита кивнула, настораживаясь – королева никогда не говорила с ней о политике и войнах. – Мою переписку, разумеется, читают, но я всё-таки дочь Волкодава, - она горько и грустно улыбнулась, - и кое-чему отец успел меня научить. Иногда я получаю и отправляю письма, о которых никто не знает, обычные дружеские письма, клянусь святой Агнитой, но от тех, чьи имена запрещено произносить в Орле. Это семьи друзей отца, а, значит, и моих друзей, что бы ни говорили Людовик и… Карл, - по лицу Её Величества прошла короткая судорога. Оказывается, у робкой и незаметной королевы, боящейся, кажется, всего на свете, были свои тайны и своя горсть упрямства. Это почему-то обрадовало Маргариту.

- Карл часто говорит то, что сам хочет считать правдой. Продолжай, прошу тебя.

- Вот последнее письмо, - Теодора, всё-таки не удержавшись и боязно оглянувшись по сторонам, запустила пальцы в корсаж. В королевском дворце Орле стены действительно имела глаза и уши, а то и руки, но только не стены покоев герцогов Вирэ, уж над этим Нивьер и Маргарита постарались. Тея вынула сложенный в несколько раз лист бумаги и передала его подруге. – Прочти его, и этим ты меня очень обяжешь. Нет больше никого, к кому я могла бы пойти с этим, только ты. А мне совсем не нравится то, что пишет друг отца…

Другом отца был барон ле Монтасэ, один из немногих уцелевших в страшную ночь месяца Осины. И писал он дочери покойного друга вещи, заставлявшие насторожиться. Через горные перевалы всё чаще и чаще стали совершенно открыто переходить отряды, меченные черным орлом[24]. Их, конечно, уничтожали, не пуская дальше предгорий, но Монтасэ это очень не нравилось. Враги – а север умел помнить и считал Родр пожизненным врагом – бывают так самоуверенны только когда наперед знают, что отыграются. Маргарита была дочерью маршала и сестрой вице-маршала, она сразу поняла, что Удо развязал своим стервятникам руки не просто так. Родрский государь посылает отряды ослаблять воинственный и упрямый север, который никогда не склонит ни перед кем головы, а в столице Карл Сони подсовывает под руку королю очень нехорошие манифесты. Если сложить два и два вместе, то картина становилась очень неприглядной – особенно учитывая, на ком был женат Карл.

Беатриса была красавицей и по-своему умницей, но она была уроженкой Родра. После очередных мелких стычек на северной границе Людовик устал от бесконечной полу-войны и предложил Хановану мир – а, может, это кто-то разумный нашептал королю на ухо. С расшалившимися южными родрскими баронами, якобы не подконтрольными Удо, разбирался Нивьер, ему-то десять лет назад Людовик и предложил в жены Беатрису – у недавно появившейся новой фаворитки Удо очень удачно оказалась под рукой прелестная племянница. Но совсем ещё молодой, девятнадцатилетний Ив, которого политика волновала очень мало, Ив, вечно слушающийся брата и готовый сделать для него всё, вдруг уперся руками и ногами и отказался брать в жену белокурую чаровницу. Он посчитал, что для солдата, усмирявшего захватчиков и разбойников, будет бесчестьем жениться на подданной врага. Неженатого же Карла такие тонкости не беспокоили, и девице ар Ньерд вместо Воина достался Политик, но было непохоже, чтобы она огорчилась. Как и её родственница баронесса, греющая постель Удо, да и сам Удо. Если бы не он, ар Ньерд так и прозябали бы в своих западных владениях на голых скалах, так что и Сигде, и Беатрисе было, за что благодарить ар Ханована.

Проклятый Родр. Солдаты на севере, герцогиня-шпионка в столице и её супруг, явно мечтающий занять трон брата, тут как тут со своими манифестами. Ханован плел паутину умело, находя самые слабые места и самые больные точки.

- А Людовик вчера подписал манифест… - вдруг прошептала Теодора и вскинула на подругу огромные прекрасные глаза. – Зачем?

- Если бы я сама понимала, то объяснила бы тебе, Тея, - покачала головой Маргарита. – Не вижу смысла. После смерти Людовика, буде таковая случится в ближайшее время, трон всё равно наследует Карл. Но он зачем-то официально отрекается от короны в пользу твоего сына и при этом просит назначить себя регентом. Очевидно хочет править, но очевидно отказывается от трона. Может быть, отводит подозрения…

- Какие подозрения? – Вдруг подалась вперед Теодора, и взгляд её стал цепким и острым. Всё-таки никакими страхами не убить кровь, а дочь Волкодава оставалась дочерью Волкодава, кто бы и что бы ни творил с её жизнью. Герцогиня Вирэ внимательно посмотрела ей в глаза и покачала головой.

- Не знаю. Но боюсь, что скоро его будет, в чем подозревать. Людовик же слеп, как новорожденный котенок, и во всем безоговорочно доверяет Карлу и его надушенной раскрасавице. Если с ним что-то случится, на что, боюсь, Карл и рассчитывает, то и волки будут сыты, и овцы останутся целы – Энтана не слишком воинственна, но Карла не любят, он никогда крепко не сядет на трон, пока живы другие наследники, а так формально править станет ваш сын, герцог Сони – лишь регентствовать. За годы регентства, возможно, что-то и изменится, а дальше…

- … он устранит препятствие. Моего сына. – Теодора поднялась на ноги, оправила юбку и отошла к окну. Профиль её в золотом закатном свете казался строгим и тонким почти до прозрачности.

- Тея…

- Она его любовница, ты знаешь? – Вдруг тихо спросила королева, поворачиваясь к Маргарите. – Беатриса любовница Людовика. Карл всё знает, но разрешает, кажется, даже поощряет… по крайней мере, он поспособствовал, в этом я не сомневаюсь. – И, договорив – такая непривычно спокойная – Теодора отвернулась обратно к окну. Там облетали в саду золотые листья.

Нет, этого Маргарита не знала. Все святые, она как чувствовала, что надо жить в столице, ничего не должно проходить мимо, но почти год они с Ивом просидели в Вирэ – от придворной жизни их обоих подташнивало, от Карла даже физически ощутимо, муж инспектировал гарнизоны, а она вела умную политическую переписку, но ничего, ничего, ничего не знала о том, что творится в столице! Значит, за то время, что её не было, лишенный щепетильности Карл подсуетился и подложил собственную жену в постель собственному брату. Очень хороший ход. Теперь есть, кому тихо отравить Людовика, чтобы никто и не заметил. Браво, герцог Сони. Браво.

- Как ты думаешь, - внезапно продолжила Теодора, - они меня тоже убьют или всё-таки запрут в храме? Я много об этом думала и, наверное, предпочла бы яд, мне и так хватило скорбей по грехам этого мира, - она улыбнулась, и улыбка эта была жутковатой, но Ита хорошо умела держать себя в руках. Герцогиня, посмотрев королеве в глаза, ровно и мерно отчеканила:

- Никто не умрет, по крайней мере, не умрешь ни ты, ни твой сын. У Удо длинные руки и великолепные по подлости союзники, но он тоже не бог, хотя и мнит себя оным. Завтра со смотров возвращается Нивьер, я с ним переговорю. Сейчас Ханован занят подготовкой к войне с Данэ и Итраном, он не станет воевать на два фронта, ему проще занять Энтану, добровольно сданную ему королем вроде Карла, но тогда страна этого Карлу не простит никогда. У нас ещё есть время. Я напишу Ремиору.

Теодора выслушала и неловко кивнула, она опять казалась потерянной и испуганной. Она нашла того, кто был готов за неё решать и говорить, что ей делать, и Маргарита мысленно вздохнула – плохо, когда друзья смирились с мыслью о смерти, но ещё хуже, когда ты даешь им ложную надежду на жизнь.


2398-й год от В.П., 25-й день месяца Клёна, Дарид, Морисер.

Оссиана откинулась в кресле и закрыла глаза. Время медленно приближалось к полуночи, но сон к ней не шел, мешали мысли. Она искренне пыталась не думать о том, где и с кем сейчас голубоглазый капитан, но не могла. Ночь перед отплытием была для моряков Дарида по-своему свята, и эту ночь было принято проводить так, как нескоро ещё придется – с кубком вина и женщиной, согласной отдать уходящему в море прощальные ласки. В такие ночи моряки любили женщин особенно неистово, а те платили им не менее жаркой страстью. Тот, чьими заботами скоро станут волны и ветры, имел право провести последнюю на долгое время вперед ночь на суше так, чтобы вспоминать до первого порта.

В Морисере были сотни девиц и женщин, согласных соблюсти старинные традиции в компании даридского комадора, и каждую из них виконтесса ле Рэ прекрасно понимала.

Осса провела тонким пальцем по корешку так и не открытой книги и взглянула в окно. Было темно и тихо. Где-то мужчина, которого она любила, любил сейчас другую – традиция, обряд, почти таинство прощания в сушей… А она сидит здесь, забыв о попытках дочитать известный трактат Бартоломея Базельского «Сто лекарственных трав Энтаны равнинной». Сидит, смотрит на огонь свечи и пытается внушить себе, что разум мудрее сердца, что Максимилиан Ардэ сейчас думает совсем о другом и давно забыл о своей утренней собеседнице. Однако с тех пор, как сбежала из дома, она стала умнее и поняла, что жизнь бывает горькой, но ещё она поняла, что нет такого узла судьбы, который нельзя распутать человеческой волей, и иногда порыв сердца решает больше, чем довод разума.

В конце концов, она и так слишком долго ждала. Если отважнейший из мужчин вот уже три года не решается прийти в её дом, она сама пойдет к нему, и будь что будет. Если Ардэ соблюдает традиции, то уже не один, и тогда она просто уйдет, а, может быть, вообще не сумеет его найти. И успокоится. Раз и навсегда. Анем.

Спустившись вниз, виконтесса ле Рэ накинула на голову капюшон и махнула рукой готовому последовать за хозяйкой дома привратнику, приказывая тому оставаться на месте. В Морисере не было разбойников, тут ценили удаль, а не грабежи и насилие, и с теми, кто преступал закон, расправлялись быстро и поучительно, и поэтому Оссиана, не боясь, шла по полутемным улицам, освещенным дрожащим светом от уличных светильников. Она знала, где находится дом комадора, и знала, что её пропустят к нему, если Ардэ один.

И её пропустили.

… Милле отложил перо и потер переносицу. Он только что закончил письма вице-маршалу Карэлы и Великому князю Итрана – первому он сообщал, что если это понадобится – рыси придут под стены Койны, второму – что Дарид предлагает Итрану морской союз, если Итран призовет моряков и обещает им хотя бы символическую плату. Это всё, что сын Александра Ардэ по законам Дарида мог сделать и для дома ан Шанеев, и для Ольды. То есть, конечно, не всё, будет ещё союз с Пепельными островами, а, значит, с Грайгондой, будут корабли даридских альбатросов, никогда не чуравшихся тем, чтобы подпалить хвосты нахальным родрцам, будет, когда понадобится, армия наемников, помнящих, что такое честь, и готовых брать как плату одно лишь исполнение своего долга перед этими землями. Он даст Ольде корабли и солдат, и видят Сады и Бездна – он будет не он, если не заставит Ханована подавиться всей той грязью, что тот старательно размазывает вокруг себя. Но для этого надо знать, кто друзья, а кто враги, каковы силы и тех, и других, и держать голову холодной.

В Ольде давно не было больших войн. Скоро, возможно, будет. Ардэ никогда не был суеверен, не верил ни в существовании божественных сил, ни в святых. Он верил только в человеческую волю, честь, силу оружия и магии, хотя любому заклятию предпочитал шпагу.

Последняя ночь перед дальним плаванием, а он пишет письма и думает о будущих бедах. Да, предки его явно не одобрили бы, а любимый моряками мифический Морской Змей ещё и поддал бы хвостом за неуважение традиций, но что делать, он, видимо, стареет, если куртизанки, пусть и самые обворожительные, ему уже надоели, связывать себя романом с честной не хочется, а провести эту ночь со случайной… тоже, Морской Змей побери, не хочется! Он многих в своей жизни перелюбил, а сегодня в голове только мысли о будущем. Та же, чьи губы он хотел бы целовать этой ночью, жена другого, и точка, Милле. Возьми себя в руки.

Капитан «Ветра Юга» тряхнул темноволосой, с редкими серебряными нитями, головой и почти заставил себя вновь начать думать лишь о делах, но его насторожил тихий шорох за дверью. Это были чьи-то негромкие, осторожные шаги, и Максимилиан проверил, как ходит за голенищем сапога кинжал, с которым он не расставался с двенадцати лет, и положил руку на эфес шпаги. Повернулась ручка двери. Ардэ, на первый взгляд совершенно спокойный и безмятежный, ожидал гостей, даже не поднявшись на ноги. Обманчивая расслабленность хищника перед прыжком.

- Прошу простить меня, мой комадор, за столь поздний визит.

Морской Змей, если он существовал, издевательски ухмыльнулся и сонно свернулся вокруг своей Подводной Скалы. На пороге кабинета Максимилиана стояла та, которую он весь сегодняшний день, начиная с утра на берегу, не мог выкинуть из головы. Стояла, одной рукой опираясь на откос двери, а другой придерживая у горла складки светлого плаща. И русые, отливающие золотом пряди, выбившиеся из узла, кажется, мерцали в неверном свечном свете.

- Вискорта, - он незаметно отпустил эфес и поднялся, кланяясь пришедшей. – Не скрою, что удивлен вашим визитом, но в моем доме вы всегда желанная гостья. Прошу вас, садитесь, - он вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу Оссиане и указал той на стоявшие у камина кресла. Осса проследила за его движением и покачала головой.

- Вы один, капитан, - она на секунду прищурилась остро и жестко. – Это удивляет меня.

- Вы шли сюда, в надежде застать меня в чьем-то обществе? – Он выгнул бровь и улыбнулся одними углами четко отчерченных губ.

- Вы знаете традиции этих мест лучше меня, - отпарировала виконтесса. Он был один, и она должна была знать, почему. Если бы в доме была женщина, верные Ардэ слуги никогда не пустили бы её дальше порога, а так её приняли за ту, что пришла скрасить одиночество комадора, и пропустили беспрекословно и без доклада, явно считая, что её ждут. Но её здесь не ждали, да и ждать не могли.

- Я уважаю традиции, - кивнул он, - но не следую им беспрекословно. Нужно отделять память от рабства.

- Да, - глаза женщины смотрели внимательно и странно серьезно. – Нужно. – Она, наконец, переступила через порог, закрыла за собою дверь, дважды повернув в замке ключ, и скинула с плеч плащ. Светло-серая ткань мягко упала на кресло, один край свесился на пол, но никто из них и не подумал исправлять оплошность. Они молчали несколько очень долгих, звонких минут – спокойные, смотрящие друг другу в глаза люди, а потом он спросил – негромко и как-то тепло, как говорят с любимыми детьми:

- Зачем вы здесь, вискорта?

Она сверкнула темно-серыми глазами, в которых билось серебро, и ответила очень просто:

- Ты знаешь.

Максимилиан благородно сделал вид, что женщина оговорилась. Он говорил по-прежнему мягко, но уверенно:

- Я думаю, благородной вискорте лучше вернуться домой. Вас проводят надежные люди, или – лучше – это сделаю я сам. И не медля.

Оссиана вдруг усмехнулась – устало и как-то не по возрасту.

- Не нужно, Максимилиан. Я не слепа – и вы тоже не слепы. Мы оба давно увидели то, что хотели увидеть, только сегодня я, женщина, оказалась смелее вас, мужчины, моряка и воина. Что ж, быть смелыми в таких делах – не ваш, а наш удел. Я пришла и я здесь – в вашу Последнюю ночь. Завтра будет море, а сегодня – я.

- Оссиана, - голос его звучал уверенно и напряженно, - не говорите ничего, о чем станете жалеть.

- Почему же? – Золотистые брови изящно выгнулись. Она ставила на кон всё, но была до удивительного спокойна. – Вы дворянин и вольный капитан, вы знаете, что такое данное слово и как дорого стоят чужие тайны. Я вполне могу доверить вам свою честь, ведь всё, сказанное в этих стенах, в них и останется, не так ли?

- Разумеется, вискорта. В этом я клянусь вам.

- Конечно, - она кивнула. – Конечно. Но зачем мне хранить честь, если я, как и каждая вольная жительница Дарида, могу распоряжаться ею свободно и ни на кого не оглядываясь? – Она вскинула голову, и в глазах её был вызов. – Ты считаешь меня чужой женой, но ты ошибаешься. Вот уже пять лет Артур мне ближе брата и дальше последнего из мужчин. Если ты спросишь, он подтвердит тебе это хоть на Летописи Спасения, хоть на собственной шпаге. Так чего ты боишься, Максимилиан Ардэ, комадор Дарида? Я пришла к тебе сама, и сегодня ты не прогонишь меня, - она покачала головой, последние её слова звучали тихо и твердо, словно заклинание; так говорят решившие и решившиеся.

- Бьюсь ли я? – Он вдруг оказался совсем близко, а она даже не заметила, и взял её за плечо. Его пальцы обжигали даже сквозь ткань платья, но у неё хватило выдержки посмотреть ему в глаза, хотя взгляд комадора редко выдерживали и бывалые моряки. Но сегодня ей нечего было терять. Завтра утром он уходит к Пепельным островам, а она остается, и, значит, придти и сказать было необходимо. Ибо нет ничего хуже упущенных шансов и нереализованных возможностей. Сбывшееся можно забыть, несбывшееся – только проклясть, но легче не станет.

Максимилиан внезапно за плечо притянул её к себе и прижал так близко, что Оссиану всю, с ног до головы, окатило жаром.

- Чужая жена… - Прошептал он, пальцами поддевая её подбородок и заставляя поднять лицо. – Или нет, - вдруг рассмеялся Ардэ – неожиданно легко. – Не чужая и не жена, а та, что оказалась смелее всей Дюжины Смелых. Ты простишь меня? – Всё ещё улыбаясь, спросил он, а Оссиана уже ничего не понимала.

- За что?

- За то, как я был слеп, и за то, что мне было проще считать тебя женой Артура, потому что это снимало с меня ответственность и вину. – Странно, но он поверил ей сразу – каждому слову, что она произнесла. Поверил безоговорочно – и в то, что с Грано они уже давно друг от друга далеки, и в то, что она давно заметила, как он смотрел на неё, и в то, что и в её глазах бился огонь, которого он пытался не замечать и который он списывал на что угодно другое. – Но больше такого не повторится.

Его пальцы удивительно ловко нырнули в узел светло-русых волос, вынимая шпильки, и через несколько секунд каскад густых золотистых локонов рассыпался по её плечам. Оссиана чуть повернула голову, прижимаясь щекой к его ладони.

- Это я виновата, - еле слышно отозвалась она. – Я слишком долго молчала.

- Глупая, - нежно шепнул Максимилиан, улыбаясь, но этой улыбки она не видела, глаза её были закрыты. Он невесомо провел пальцами по её щеке, задел мягкие губы, скользнул по гладкой коже шеи и коснулся кружевной оторочки лифа.

И Оссиана, рвано выдохнув, сняла вторую его руку со своей талии и завела себе за спину. Ардэ явно не в первый раз имел дело с женскими платьями и ловко распустил шнуровку на ощупь. Она молчала и могла только дышать, а потом он бережно потянул с её плеч ткань, и Осса подалась вперед, ещё ближе, хотя ближе, кажется, было уже нельзя – так, словно она хотела спаяться с чужим телом, полным силы и жара, которым хотелось подчиняться. Его руки были властными, но ласковыми, он никогда не причинил бы ей боли.

Это была последняя мысль, сверкнувшая в голове виконтессы ле Рэ, а потом чужая рука вновь запуталась в её волосах, обнимая затылок, и Максимилиан притянул её голову к себе, целуя глубоко и властно. И пол качнулся под ногами.

Женщина провожала своего капитана.


2398-й год от В.П., 26-й день месяца Клёна, Энтана, Орле.

Приличия и формальности они соблюдали всегда, и поэтому, если вверяться этикету, ей полагалось бы сидеть в своей гостиной и ожидать визита вернувшегося со смотров супруга, но почему-то именно сегодня Маргарита поняла, что просто не в силах сидеть и, бессмысленно перелистывая страницы книги, ждать, пока ей объявят о том, что герцог Вирэ желает видеть свою жену. Ещё она вдруг поняла, что соскучилась по Нивьеру, и это её испугало, так как всю свою жизнь она была самодостаточна и не нуждалась ни в чьей защите, по крайней мере, ей так казалось, а теперь вдруг захотелось, чтобы муж был рядом. Он был плечом, на которое можно было опереться, даже если это всего лишь иллюзия.

И урожденная тер Аней, поймав в зеркале отражение собственных темно-синих глаз, кивнула этому отражению и вышла из своей спальни. Она слышала, что Ив прибыл во дворец, и шла встретить его, не желая думать, что так не положено. В конце концов, целая стая гиен бросала вызов этой стране, её стране, так неужели она не могла бросить вызов придворному этикету?

Она как раз вошла в приемную герцогов Вирэ, когда двери напротив распахнулись и через порог той же приемной ступил Нивьер тер Шато. Она на секунду замерла, он тоже, не ожидая её увидеть, а потом они так же одновременно очнулись и пошли навстречу друг другу – уверенно и улыбаясь, словно она встречала его так каждый раз. Муж и жена встретились в центре обитой голубым шелком комнаты, Маргарита, сама не понимая, почему, вместо ладони для поцелуя протянула Иву обе руки, и тот сжал их в своих, наклоняясь и нежно целуя её в лоб, а потом и в угол губ. Страсти в этом приветствии не было, но было тепло, а это держало их вместе сильнее всего прочего.

- Что-то случилось? – Просто и ровно спросил герцог Вирэ, и она покачала головой.

- Нет – или, вернее, да, но сразу не расскажешь, не сейчас и не здесь. Ты только с дороги, а моё дело в состоянии обождать несколько дин. – Она была женой солдата и хорошо понимала, что в деле, о котором говорит, сутки, дай Двуединые, не сыграют роли, а воину нужно отдохнуть, омыться и поесть. Нивьер отстранил её, глядя в красивое бледное лицо с правильными, словно искусным художником прорисованными чертами.

- Смотры больше, чем раньше, напоминали театральное представление, а я сыт и не устал, так что если тебя не смущает мой пропыленный мундир, мы можем поговорить сейчас. Ита?

- Да будет так, - кивнула она. – Идем в твой кабинет.

Пока Нивьер запирал за собой двери кабинета, Маргарита, задумчиво скользнув пальцами по подлокотнику кресла, думала, с чего начать. Кабинет хорошо протопили к возвращению хозяина, камин горел в полную силу, и огненные блики играли на золотом теснении темно-алого шелка, которым были обиты стены, и оружии, эти стены украшавшем. Ив налил в бокал заботливо приготовленное слугами белое даридское и протянул его жене. Та приняла, кивнув, и отставила бокал в сторону. Её муж чуть пригубил из своего и сел напротив.

- Что ты знаешь о Карле? – Подняв голову, спросила Маргарита. Ив улыбнулся, но как-то невесело – ему явно хотелось пошутить, но все шутки казались неловкими.

- Кроме того, что он мой брат и, кажется, толкает Энтану в руки Удо? Мало. На смотрах его, как ты понимаешь, не было, зато плесень вроде Кошона и Дуайо цвела и пахла. Только идиот мог доверить Кошону королевскую гвардию, но всё, наверное, даже хуже – Карл поставил своих псов, а Луи одобрил…

Маргарита кивнула. В том, что Ив понимает ситуацию, она и не сомневалась, а генералы, явно и тайно пользующиеся покровительством герцога Сони, поднимали головы и получали посты. Хорошим знаком это не было, но хороших новостей она и не ждала.

- Таких много?

- Как Кошон? Есть. Карл не скромничает, а эти собаки, почуяв, что входят в силу, теряют совесть и обретают наглость, - Нивьер досадливо поморщился, ему и правда было больно и обидно за то, что хороших вояк снимали с постов, а их места отдавали швали вроде Гастона ле Дуайо. – Ты думаешь, это что-то значит? – Он посмотрел на жену, привычный к тому, что из них двоих в политике лучше разбирается она, но сложить воедино очевидное было под силу и ему. – Манифест…

- Манифест, - тихо подтвердила Маргарита. – И это, - достав из складок платья, где прятался потайной карман, лист бумаги, она протянула его мужу. То, что писал ле Монтасэ, не понравилось Теодоре и ей, но ещё больше это не понравилось Вирэ, с семнадцати лет воевавшему на северных границах. Он знал эти места, знал, как их оборонять и как на них нападать, а ещё он всей своей душой чисто и искренне ненавидел ар Ханована.

- Людовик хочет назначить маршалом Севера Дуайо. То есть, это Карл хочет, а Луи подпишет всё, что надо, потому что эта мразь, по недоразумению называющаяся моим братом, убеждает его, что Ханован безопасен, как птаха из Небесных Садов. Если Гастон получит Север, он сдаст его Удо с потрохами, сам дорожку из розовых лепестков выложит… - Нивьер с силой сжал руку в кулак, комкая в пальцах письмо. Маргарита потянулась вперед и накрыла его ладонь своей. Он разжал пальцы и благодарно кивнул жене. Она боялась, что его лицо будет таким же, каким было лицо Теодоры – растерянным и лишенным понимания, но лицо герцога Вирэ выражало твердую решимость идти куда-либо и делать что-либо, и Ита испытала странное облегчение, хотя почему странное?..

- Я знаю, что ты хочешь делать, - начала она. – Не нужно. Людовик тебя не послушает.

Ив любил старшего брата, и в этом была вся беда. Нет, не просто любил, он его обожал и равнялся на него, считая Людовика лучшим из возможных королей. Может быть, дело было в том, что ему было всего четырнадцать, когда не стало отца и его брата, Филиппа Сони, а обоих Нивьер боготворил, да и было за что. Людовик же Двенадцатый был точной копией Людовика Одиннадцатого и его брата, и Ив уцепился за это сходство, как утопающий за обломки мачты. Он был верен своему королю и служил ему мечом и сердцем, да только король не понимал, что происходит в его стране, а она, Маргарита, понимала и хотела, чтобы муж тоже понял: понял, как слаб его старший брат и как подл средний, понял, что простыми разговорами не обойтись и не с Людовиком надо говорить, не в нём дело и не от него беда. Беда – это Карл, но и тот лишь прихвостень Удо. Корни заразы в Зелигене, а с этим им одним не справиться. Она уже знала – больше догадывалась, впрочем – что Данэ отдадут Родру, и боялась той же судьбы для Энтаны. Энтана всегда была слишком горда, а потому не дружна ни с Даридом, ни с Карэлой, ни с княжествами. Торговать – да, давать в долг под безумные проценты – да, но жить в союзе и дружбе – нет. А, значит, надеяться на Карэлу тоже нельзя, Корригане сейчас не до войн, Корригане сейчас, кажется, вообще ни до чего, вокруг неё тоже мало людей, зато гиен предостаточно.

- Он мой брат, - тихо и упрямо отозвался Ив.

- Карл тоже его брат. А ещё муж его любовницы, и Людовик теперь явно страдает от чувства вины, а нет советчика худшего. Он готов сделать всё, о чем Карл его ни попросит.

- Что? – Муж резко вскинул голову.

- Ты этого не знал. Прости. Беатриса Сони любовница короля. Теодора считает – и, более того, она в этом уверена, а я с ней согласна – что Карл сам отправил жену в постель к брату. Ему нужно крепко держать Людовика, и теперь он его держит. Так же как и королевскую гвардию руками Кошона.

- Но Севера он ещё не получил, - серо-зеленые, вдруг потемневшие глаза Нивьера стали непрозрачны и яростно-холодны, он вдруг напомнил ей брата. – Нужно поднимать Север, пока он не в руках Дуайо. Если Удо нужна Энтана, значит, ему нужен король-подлец, то есть Карл. Если Карлу нужен трон, значит, ему нужен мертвый король, - голос герцога Вирэ дрогнул, но быстро выровнялся, - мертвая королева и мертвый принц. А это он получит только через мой, лично мой труп и труп последнего моего солдата. Истинно так. Я привез тебя в страшную страну… - Вдруг невесело улыбнулся он, наклоняясь вперед и целуя тонкий обод обручального кольца на её пальце. Небольшой овальный изумруд, окруженный россыпью мелких бриллиантов, похолодил губы. Маргарита склонила голову и коснулась своими губами его затылка.

- Север мог бы стать выходом, - кивнула она. – Там ещё помнят Волкодава и встанут на защиту его дочери и её ребенка. Но Карл ни о чем не должен узнать раньше времени, к тому же на Севере, боюсь, придется воевать на два фронта – Ханован не отступится. Кто ещё верен Людовику и тебе?

- Есть ещё несколько полков. Южане знаются с даридцами и терпеть не могут Удо. Впрочем, здесь ещё нужно думать, я знаю всех генералов армии, но теперь я не могу быть во всех уверен. И… ты действительно думаешь, что не стоит говорить с Луи? – Он посмотрел ей в глаза.

- Нет, - она покачала головой, - он не поймет тебя. Так же, как сытый не понял бы голодного. Людовик считает, что у него есть корона, трон и семья, а на самом деле его хотят лишить и первого, и второго, и третьего, и в придачу жизни. А теперь лучше решить, что мы будем делать, если задуманное провалится. Да, не смотри на меня так, пожалуйста. У Ханована длинные руки, много золота и много магов.

- Разве непонятно? – Между соболиных бровей мужа залегла напряженная складка. – Драться. Пока я жив, Карл трона не получит. По крайней мере, не ценой жизни Луи и Тео.

Маргарита покачала головой.

- Если Карл осуществит задуманное, в живых должен остаться хоть кто-то, кто сможем потом вернуться и отомстить, а ещё лучше – поставить эту страну на ноги, потому что Родр не оставит от Энтаны и камня на камня, по крайней мере, процветания при нём не будет. И этим кем-то, Нивьер, должен стать ты, потому что больше некому.

- У Луи есть сын. Надо просто спасти мальчика.

- Это уже непросто. К тому же, Тео ещё совсем ребенок, пройдет слишком много времени прежде чем он будет готов водить армии, а этого времени, боюсь, у нас не будет. Или ты – или никто, поэтому запомни, Ив, я прошу тебя, запомни: ты должен остаться в живых, что бы ни было и что бы ни сделал Карл. Если нельзя будет спасти Людовика и трон под ним, уходи. Слышишь? Со мной или без меня, неважно, но ты должен будешь сделать это ради Энтаны и тех… или памяти тех, кого здесь оставишь. Пообещай.

- Ты просишь невозможного, - темные глаза неистово блеснули.

- Я прошу тебя быть сыном своего отца и принцем дома тер Шато, - твердо ответила она. Нивьер закрыл глаза и несколько секунд молчал, лицо его было сосредоточено и серьезно, он вдруг показался ей старше своих лет.

- Ты права. Сначала Энтана, потом другое и другие. Но мы рано хороним всё, что есть сейчас, Удо в Зелигене, а не здесь, а Карл силен, но не всесилен. Двуединые, послала же мне Бездна братца…

Маргарита улыбнулась. Странно, но не смотря на всё, о чем они сейчас говорили, она чувствовала себя почти легко. Нет, напряжение не ушло, она всё ещё ощущала себя натянутой струной, готовой отозваться на каждое прикосновение – событие, слово, чужое действие, но это было дело, это был долг, а легчало на сердце. Как будто только сегодня, девять лет спустя после свадьбы, она четко и ясно поняла, что вышла замуж без ошибки, что Нивьер именно тот, кого ей нужно было встретить, а любовь… какая уж любовь на пороге войны и, может быть, братоубийства.

- Без меня твоя жизнь была бы беззаботнее, - вдруг произнесла она. Ив встретился с ней глазами.

- И я бы не знал беды, пока она не пришла бы к дверям. Нет, лучше быть готовым ко всему, что только возможно, а ты – мои глаза и мои уши, Ита, - он улыбнулся ей тепло, но всё-таки невесело, да и о чем было веселиться. Он помолчал, а потом снова заговорил: – Ты знаешь… мне странные сны снятся в последнее время. Снег – белый настолько, что слепит глаза, и конь – черный настолько, что сажа казалась бы на нем серой, понимаешь, Ита, словно сошедший с герба. И он идет по снегу, а копыта не оставляют следов, а я сплю и понимаю, что надо идти за ним, что он меня куда-то зовет, ведет, но не могу двинуться с места. И просыпаюсь от того, что колотится сердце. Дурные знаки. Впрочем, не в знаках дело, прости, не знаю, почему я вспомнил.

Почему? Может быть, потому, что ей снятся снежные барсы на том же самом снегу, и тоже надо идти, и тоже надо помочь, и тоже не получается. Все святые, да что же происходит в этом мире?

- Мы можем не очень много, - тихо заговорила она, - но всё, что можем, сделаем, и даже больше, чем можем – если это понадобится.

- Я женился на тер Аней, - улыбнулся он, заправляя ей за ухо темную прядку, - ты не даешь мне об этом забыть. Ни о том, кто ты, ни о том, кто я, и спасибо тебе за это. Иначе я так и жил бы солдатом и солдатом умер, впрочем, может, ещё умру… но хватит, - вдруг шепнул он и, внезапно подавшись вперед, поцеловал её. Это было неожиданно и сначала она замерла, но потом ответила со странным для себя пылом. Когда руки мужа потянулись к завязи её корсажа, Маргарита хотела отстранить его, но вместо этого и сама потянулась к шнуровке. Она девять лет была замужем, но как же всё это было непохоже на традиционные визиты супруга в её спальню, на ту добрую взаимную нежность, что бывала между ними, как сильно это отличалось – почему-то страхом и жаром, и как ей стало жаль, что так никогда не было раньше. А потом Ив потянул её вниз, на мягкие медвежьи шкуры у камина, и она скользнула за ним, послушная его рукам и губам, от прикосновений которых её вдруг стало почти знобить.

Боги, ну почему мы учимся ценить то, что имеем, только тогда, когда можем это потерять, и почему только горечь так хорошо оттеняет сладость?

_____________________________________________________________-
[23] Возрастом совершеннолетия для девушек в Энтане считается семнадцатилетие, в Карэле – 18-и, на Пепельных Островах и в Грайгонде – 16-и, так же – неформально – и в Итране, придерживающемся, однако, карэлских законов.
[24] Имеется в виду родовой символ ар Ханованов.