Автор: Moura.
Название: В назначенный час.
Фандом: The Chronicles of Narnia.
Пейринг: Питер/Каспиан, вестимо.
Рейтинг: PG-13.
Размер: мини.
Предупреждение: таймлайн - после событий ПК.
Посвящение:
R.H.Remy, ибо покомфортить друг друга - святое дело, хотя не знаю, насколько мне это удастся. В любом случае - держи, дорогой, обнимаю.
читать дальшеЛишь для одной ослепительной вспышки,
Лишь ради нескольких звёздных мгновений
Мы будем плыть друг другу на встречу
Сквозь бесконечность и океаны забвения.
Странствуя между мирами,
Ты хранишь в себе память
О каждом моём воплощении.
И в назначенный час
Мы узнаем друг друга
По первому прикосновению,
Где бы ты ни был,
Кем бы ты ни был.
Fleur.
«Питер, может быть, не стоит орать на каждого, кто не кланяется тебе в ноги?», «Питер, я думаю, что тебе нужно с кем-нибудь поговорить», «Пит, если ты ещё раз на меня огрызнешься, я тебе в морду дам и не посмотрю, что ты старший и Великолепный, понял?».
Понял. Он всё понял. Уже очень давно – понял, и остаётся только глотать то, что говорят, бессильно сжимая зубы и кулаки. Нужна выдержка, но где её взять, выдержку, если этот мир выталкивает его из себя, отторгает, как тело отторгает злокачественную опухоль, если из того он ушел, а в этот так и не вернулся и не вернется. Потому что дом – там, где ждут, а здесь его никто не ждет. Здесь нет единственно значимого, того, что делает мир – миром. Того, кто делает его человеком, а не ампутированной частью чьего-то тела.
Нет тебя. Нет тебя. Нет.
В Лондоне небо цвета свинца и редкое солнце цвета белого золота. В Лондоне – Сьюзен с её плавными движениями рук и готовностью жить просто и мудро везде, в Лондоне Эдмунд с его всезнающими улыбками и язвительными комментариями по поводу и без, в Лондоне Люси, которая ещё может вернуться туда, куда ему дороги закрыты. В Лондоне есть всё кроме воздуха, и когда Сьюзен, выгнул бровь в ответ на его появление с недвусмысленно разбитой губой, в очередной раз мимоходом бросает:
- Ты бы привыкал…
… он резко бьет кулаком по стене, давясь выдохом.
- Я не хочу привыкать!
Тишина падает на голову подобно обваливающемуся потолку, и какую-то секунду он думает: прекрасно, значит, сейчас мы и умрем, чудно, под обломками, конец, хоть какой-то конец. Но сводчатые потолки над платформой метро целы, ни единой трещины даже, просто пауза встает между ним и теми, кто любит его, встает как стена, и об эту стену можно биться сколь угодно. Питер дышит тяжело и медленно, с трудом проталкивая воздух в легкие, и пульсирующая боль медленно растекается от ладони до плеча и дальше, куда-то к левой половине груди, концентрируется там, хватает и тянет, тянет, тянет. Он поднимает голову и сквозь упавшую на глаза челку смотрит в лицо сестре – она единственная, кажется, невозмутима, у неё единственной, кажется, нет в глазах ни насмешливой жалости – Эдмунд, ни испуга – Люси.
Черт. Напугал. Не хотел. Но, право слово, не его вина.
Сьюзен окидывает его взглядом – медленно, вдумчиво, а потом просто еле заметно поводит плечами и проходит мимо, идет к концу платформы, не оборачиваясь. И если бы он мог посмотреть ей вслед, то прочитал бы в прямоте этой спины, в высокой посадке этой темнокудрой головы: Как знаешь.
Люси подается вперед, и Питер ещё крепче сжимает кулаки. Нет, не нужно, он не выдержит, если она тоже начнет уговаривать, жалеть, укорять, ему хватает по самое горло, а её он обидеть не хочет. И тогда хватка пальцев Эдмунда на плече сестры становится жестче, чуть крепче, чем нужно, и он произносит мягко и веско:
- Пойдём, догоним Сью, - и смотрит прямо в глаза, но ответного взгляда не получает. И так и уводит её, оглядывающуюся, ласковую, жалеющую, а у Питера нет сил даже на мысленную благодарность. Только на то, чтобы, пошатнувшись, осесть на скамью, закрыть глаза и откинуть голову к стене. Затылок приятно холодит, и это главное из того, что ему сейчас нужно.
За исключением невозможного. За исключением просто не быть, пожалуй.
В голове пульсирует всего одна простая мысль, словно пущенная по кругу на неостановимом повторе: если бы, если бы, если бы. Если бы был здесь, я бы не подыхал каждую минуту, как недобитая в подворотне собака. Если бы ты был здесь, я не нарывался на драку с каждым первым встречным только для того, чтобы боль оживляла. Я вспомнил бы, как разговаривать голосом, а не рыком. Я вспомнил бы, что где-то есть мир, потому что здесь – не мир, здесь можно жить только силой. И где-то людям тепло. Тепло…
Он принимает легкое дуновение ветра, коснувшееся лица, за то, которое опережает состав поезда в туннеле, но ветер не исчезает – теплый, приятный, пахнущий почему-то морем и сладко-сладко – цветущей акацией. Надо бы открыть глаза и удивиться, почему так долго нет поезда, но сделать это тяжелее, чем что-либо. А потом кто-то наклоняется к нему.
И прежде чем Питер всё-таки распахивает глаза, чужие руки с осторожной силой вжимают его плечи в облицованную плиткой стену, удерживая, и чьи-то губы невесомо касаются скулы.
Узнавание бьет токам по всем нервам разом, разрядом проходя через каждую клетку, оглушая, лишая зрения и способности думать. Какую-то секунду он ещё считает себя сумасшедшим, а потом ему уже просто плевать, в конце концов, если это безумие, то он ему рад, если это смерть – ей он рад тоже, и Питер поворачивает голову, ловит губами чужие губы и целует.
Они такие, какими он их запомнил. Мягкие, теплые, податливые. Отвечающие. Неторопливые. И ему хочется сорваться с места, его подбрасывает и толкает вперед что-то за грудиной, но руки, всё ещё вдавливающие его плечи в стену, не позволяют податься навстречу. Вместо крика или хотя бы слова из горла вырывается только хрип, и тогда он всё-таки открывает глаза, готовый – если нужно – размозжить себе голову прямо о рельсы, если всё это обман.
Но мир ещё безумнее его самого, и Каспиан X, ныне коронованный государь Нарнии, наклонившись над ним, смотрит Питеру в глаза и улыбается. Просто, чисто, так, как это было возможно только в той – ушедшей уже – жизни.
- И даже здесь ты такой же, - он щурит темные, черно-кофейные глаза и встряхивает головой, отбрасывая с лица отросшие прядки. Его лицо стало тоньше и жестче, словно всё лишнее сняли резцом. Он теперь старше.
- Ну конечно, - отзывается Питер, пытаясь саркастично усмехнуться, но вместо голоса – хрип, в горле словно песок, и каменная крошка дерет слизистую. Он пытается всмотреться в это лицо, он смотрит с лихорадочным интересом, жадно запоминая, а потом ломается. В сущности, ему надоело быть сильнее, чем он есть, и Питер поднимает руки, комкает в пальцах ткань чужой рубашки и тянет Каспиана на себя. В, кажется, снящийся поцелуй – прямо посреди Лондонской подземки, среди платформы, заполненной людьми, и почему-то вокруг странно и страшно тихо, а пахнет по-прежнему далеким, несбыточным уже летом.
Каспиан целует его вдумчиво и медленно, словно успокаивая, а руки не спеша, будто на автомате, будто так и надо, оглаживают закаменевшие плечи, и Питер расслабляется, обмякает, глотает чужие выдохи, отчаянно и нежно отвечая на поцелуй. Чужие губы осторожно касаются подживающей ссадины, и от одного этого Питера оглушает. Он ничего не помнит, не знает и не хочет кроме этих губ. Он только сейчас вспомнил, что такое жить, и цепляется за плечи Каспиана так, что вот-вот вырвет ткань клочьями.
- Устал, - не спрашивая, а утверждая шепчет тот, и Питер только кивает. Упругий ком, вставший поперек горла, солонее морской воды и горше полыни. – Ты справляешься.
Нет, - хочется сказать Питеру, - нет, ни черта, ни черта я не справляюсь, я срываюсь каждый день, каждый час, я теряю ощущения, образы, мысли, у меня вообще ничего не осталось, у меня всё смазывается перед глазами, какое, к дьяволу, справляюсь? Кто я здесь? Что я здесь?
Но он только дышит часто и поверхностно, словно не может вдохнуть, и смотрит в чужие глаза, глянцево отливающие морионовым блеском. В них странная, успокоительная нежность, незнакомая ранее, и Питер не спрашивает: ни как он пришел, ни для чего, ни когда уйдет. Он знает одно – и знает верно, так, как уверен в собственном имени: Каспиан здесь для него, чтобы не дать сойти с ума, чтобы можно было продержаться ещё хоть сколько-то. Потому что он – уже почти не он в мире, который и сам принимать – отказывается, и мир платит ему той же монетой.
- Ты справляешься, - повторяет Каспиан, кивая, серьезно и тихо, и целует снова – так, словно стирает губами чьи-то метки и ставит свои, так, словно рубцует раны. Под его губами разглаживаются болезненно-напряженные складки на лбу, алеют скулы, раскрываются навстречу собственные губы. Питер пьет эту залечивающую нежность жадно, большими глотками.
- А дальше? – На грани слышимости.
- И дальше, - выдыхает Каспиан ему в рот, а потом всё уходит, размывается – постепенно и не торопливо, словно стремясь оставить послеслед. Сначала исчезают руки, ласкавшие плечи и снимавшие с них груз тяжелее посильного. Потом Каспиан отстраняется, отходит на шаг, и Питер тянется за ним, словно на привязи, вперед, но перед глазами только полупустая платформа и ничего больше.
На губах остался вкус, а в теле – дрожь и тепло.
И он закрывает глаза, а, открыв снова, видит то, что уже было, то, что видел, кажется, задолго до этого мгновения – Эдмунда, уводящего Люси. В мире, который решил быть милосерден, не прошло и секунды. Мир, подаривший ему воскрешенную память, жил так, как и раньше. И с этим тоже нужно было справляться.
Но ты никогда не лгал мне, и я верю твоему слову. А, значит, смогу. Если ты можешь – там, я смогу – здесь. И когда-нибудь…
… когда-нибудь я успею сказать тебе то, что каждый раз не успеваю.
@темы:
Полуночное,
The Chronicles of Narnia: Caspian\Peter,
Фики,
Слэш
-
-
22.01.2011 в 10:25доза любви с утра, такая доза любви, что я не могу *рассыпается на многомногомного маленьких сердечек*
когда-нибудь я успею сказать тебе то, что каждый раз не успеваю.
и это просто, я не знаю.
мне иногда кажется, что Питер не говорит, потому что боится спугнуть, боится, что если сказать - это как точка и все. а потом ничего, а потом уже пусто и дальше...
и он молчит, а Каспиан просто знает, но они обязательнообязательно этим поделятся нормально, а не как у них получается, пока они не вместе, не уверены, что насовсем, как обещание негласное, согласие и
в общем, меня понесло куда-то
спасибо тебе огромное
я так просто счастлив
-
-
22.01.2011 в 13:10И больно за Питера - мне в горле больно - и краткое мгновение счастья, когда Каспиан появляется, но оно проходит и заканчивается, и что дальше - непонятно, все по-прежнему неуверенно и ломко, как тонкий лед по весне.
Очень. Мора, очень.
Ты делаешь что-то с моей душой, мне кажется, ты её находишь у меня и играешь на ней, как на арфе.
-
-
22.01.2011 в 14:12Я очень рада, мой хороший, что тебе понравилось, боялась, что что-то будет не так - и с яростным Питером, и с комфортом, и с окончанием). Потому хэ здесь быть, в сущности, не может, но максимально к нему подойти - это вполне по силам...
И, да, если рассматривать их по отдельности - Питеру такие слова априори должны даваться сложнее, он, в общем-то, по сути своей человек больше действия, чем слова, ему проще показать, чем сказать, он тяжело формулирует. И ему повезло в том плане, что Каспиан сам по себе персонаж очень эмоциональный и, вероятно, умеет чувствовать чужие настроения, то есть - да - ему не нужно слышать вслух, чтобы знать. Он и так знает. А ещё, наверное, Питер сомневается, что не услышит в ответ того же... вот эта внутренняя неуверенность в сфере взаимоотношений - она же в нём есть, мне кажется.
А обещания... обещание ими друг другу даны уже давно. Накрепко).
-
-
22.01.2011 в 14:18Ты удивительно хорошо и точно сказала сейчас, родная: это и есть - они, о них, квинтэссенция - одновременная невозможность действия и невозможность бездействия. Всё и завязывается на этом: не могу без тебя (вообще, никак), но и с тобой не могу - в силу обстоятельств, которые мы сломать не можем, потому что миры пока сильнее нас...
И за Питера, да, мне почему-то больно чуть больше. У Каспиана хотя бы остался мир, страна, у Питера не осталось же вообще ничего, кроме памяти, которая постепенно смешивается с реальным миром, это же какое-то раздвоение, расщепление сознания, помноженное на боль, это же вообще - страшно. И поэтому я и хотела дать ему хоть немного надежды, хоть немного чего-то, что подкрепило бы, удержало бы, дало бы сил ещё хоть на сколько-то. Да, ненадежность и неуверенность не ушли, но были - тепло, чужие руки и губы, выдохи, оседающие на коже - и это даст ещё каких-то сил. А дальше... дальше будет ваша следующая глава, любимые, ведь - в сущности, это после вашей третьей.
Я тебя очень люблю, моя хорошая, и благодарю. За всё. Ты мне - как отзвук на сердце. Целую.
-
-
22.01.2011 в 15:21все очень-очень так.
ты вообще просто так Питера пишешь, как я его вижу и так люблю, что сердце просто разрывается, каждый раз и прям все сильнее и сильнее
но и безысходность и появление мимолетное и навсегда, так, чтобы вот смог, смогли и вытерпели. до последнего, до конца, чтобы ничего не рухнуло никогда. и я все. не могу ничего говорить, as always. на душе только это все бьется)
-
-
22.01.2011 в 23:04спасибо!!
-
-
24.01.2011 в 12:46и я его еще больше люблю, хотя кажется, дальше уже некуда
Нет предела человеческому чувству
Люблю тебя, мой хороший
AnnaYuma
Отдельное, огромное, невысказываемое вам спасибо...
Это в сердце ударило.
Благодарю.
-
-
27.01.2011 в 23:03но у тебя, Мора, родная, получилось совершенно неуловимо, призрачно протянуть через все повествование нить надежды. последней надежды для Питера. и эта надежда - она яркая, она поможет жить им обоим, будет вести, будет подталкивать в спину и поднимать с колен. это, знаешь, это как последний урок Нарнии - научиться жить, а не существовать, жить и ждать, когда завеса упадет снова, подарит еще несколько минут (вечность?) им обоим.
В Лондоне есть всё кроме воздуха
ох, Питер... *всхлип*
то прочитал бы в прямоте этой спины, в высокой посадке этой темнокудрой головы: Как знаешь.
старшая. мудрая. но кто может быть мудрее любящих и любимых?
а пахнет по-прежнему далеким, несбыточным уже летом.
лето - это время, отведенное мечтателям, да? ты права, как всегда права, он вернулся в Лондон - в осень.
и чтобы вернуться в лето ему придется пережить зиму.
спасибо Тебе
-
-
28.01.2011 в 13:07Я когда-то где-то сказала, что, в принципе, мы здесь - в своей внутренней Нарнии - и пишем именно поэтому и для этого. Чтобы давать им надежду, чтобы была хоть какая-то справедливость для разделенных и разведенных по разным сторонам, чтобы милосердие было - во всех мирах. Потому что, в общем-то, это всё, что мы можем. Капля веры и умения жить, а не выживать, для тех, что осужден ждать, обретать и терять в каком-то неразрывном круговороте.
но кто может быть мудрее любящих и любимых?
Воистину. Ведь - так и только так... Любимые и любящие слепы, видят уже, но дальше. И, может быть, знают будущее.
Этот круговорот года - расцвет и увядание - так похож на то, что между ними - Питером и Каспианом - происходит. Тоже - расцвет и увядание, встречи и уходы. Как все те многочисленные мифы о смене времен года - помнишь, в которых кто-то всегда ждал чьего-то возвращения.
Это тебе, родная, спасибо огромное