Мне сегодня вставать бог знает во сколько. Оцените мой подвиг.
Автор: Moura.
Название: Ничего не.
Тип: RPS.
Пейринг: Барнс/Моусли (о боги, как давно я не писала этих имён рядом, однако же).
Рейтинг: около R.
Размер: мини.
Посвящение: С любовью, - всем вам, от кого это - ещё не ушло. И к кому это - уже вернулось. А в особенности Мелкому, в процессе разговора с которым оно начало медленно проступать.
читать дальшеЕсть беспутные, нет беспамятных:
Горы времени - у горы!
Марина Цветаева.
В конечном варианте Покорителя Зари у Уильяма Моусли всего одна сцена. Только одна, и та - эпизодом. Уилл любит атмосферу съемочной площадки, он счастлив видеть их всех, он без ума от своей работы и он благодарит бога за, что у него всего одна сцена.
У него крепкие нервы, очень крепкие, но не железные.
Нет ничего проще, чем протянуть руку, сделав два шага вперед, и пальцы двадцативосьмилетнего британца Бена Барнса смыкаются на ладони двадцадцатидвухлетнего британца Уильяма Моусли. Кажется, рукопожатие – единственное, что не изменилось с тех времён, а улыбки – улыбки они могут надеть всегда. Они же актёры. Профессионалы.
Пальцы же эти по-прежнему сильно-тонкие - скрипача или пианиста.
***
- Ты – что? – он падает лицом в подушку и трясется от несдерживаемого хохота, настолько искреннего, что нельзя даже обидеться.
- Играю, - нехотя подтверждает тот, надевая рубашку и оглядываясь через плечо.
- На?..
- Фортепиано.
- Фот… форте… пиано!..
- Прекрати ржать, придурок.
- Ты полон открытий, - взвывает он.
Заставить Моусли заткнуться можно только одним способом – и он сразу расслабляется, размякает, теряет хватку, руки у него сразу – суетные, скорые и очень неловкие, тянут только надетую рубашку обратно, прочь.
У Барнса через три часа самолёт в Берлин. У Барнса пальцы скрипача или пианиста. И он играет, как умеет, зная, как – надо.
***
Съемки короткие, он прилетает в Австралию всего на два дня – отсняться, обнять Джорджи и улететь обратно. У него немного работы и черная полоса на кастингах, но он по-прежнему улыбается классической голливудской улыбкой, то и дело убирает с глаз светлую челку и предпочитает делать хорошую мину при плохой игре. Он прилетает на два дня, а остается на две недели, потому что, закрыв за собою дверь и вжавшись затылком в стену, понимает, что ничего не понимает.
Тогда, полтора года назад, они договорились быть взрослыми разумными людьми – вернее, Бен говорил, а он слушал и кивал. Жизнь разводила их сама, гладко, как по маслу, глаже, чем когда-то свела, и он решил, что так надо, и ему действительно стало легче. Ушло что-то тяжелое, как отпущенный на дно камень с шеи, и так было правильно, видит бог.
Память отпустила быстро. Жизнь взяла своё ещё быстрее. Молодость скора на эксперименты и на амнезию, а он - молод.
… Уильям Моусли прилетает на два дня, а остается на две недели, потому что, черта с два, ничего не закончилось.
***
«Громче», - просит Бен – жаркий шепот на ухо – и он слушается, отключается, опускает все рычаги. «Громче», - требует, - и Уилл отпускает себя, как ныряет, не успевая вдохнуть. Он стонет в голос, выхрипывая знакомое до автоматизма, механически срывающееся, стекающее с губ имя, и чужое тело вжимает, вбивает его в разворошенную постель. Движения быстрые и резкие, почти болезненные, но он ни за что не хотел бы сейчас ничего другого.
Они встречаются в последний раз, в безликом гостиничном номере где-то в Глостере, Глостершир, Англия. И если Барнсу нужно, чтобы он кончил с его именем, Уилл готов ему это предоставить.
***
- Это был бы хороший фильм.
- Что? – Моусли поднимает голову и щурит глаза. Бело-голубой фонарный свет, падающий на кусок вытоптанной земли, окруженной трейлерами, слепит глаза, но чужой – столь отчетливо прорисовываемый – силуэт он узнает всегда. И Барнс ставит на землю стаканчик с кофе – он пьет этот чертов кофе, адски крепкий и адски сладкий – сутками напролет, и, наверное, годам к сорока посадит сердце – и опускается на ступеньку рядом.
- Это был бы хороший фильм, если бы в нём снимался ты, - поясняет он.
- Ничего, не провалится, - усмехается Моусли куда-то в землю, думая о том, что вторая неделя на исходе, а он всё ещё ничего не может понять.
- Работать с тобой – это было бы честно. Тогда – было.
«Тогда очень много – было, и какого черта…» - думается Уиллу, но он не может закончить фразу даже мысленно – и потому молчит.
- Ты вообще не меняешься, мелкий, - вдруг тихо, повернув голову, почти на грани шепота произносит Барнс, и надо вспоминать, что оба – актеры и оба, конечно, профессионалы.
- Ты тоже.
И Бен негромко, глухо смеётся, мягко, на выдохе.
***
По прошествии месяца Моусли готов был признаться, каясь, - да, его ведёт от голоса Барнса. Натурально. Вчистую. И когда, качнув бедрами, входя, он вдруг начинает что-то шептать Уиллу на ухо, того пробивает крупной ознобистой дрожью. И первое, что он выдавливает из себя, отдышавшись спустя полчаса, это:
- Мне нравится, как ты говоришь.
- Как я говорю – о чём? – приподнявшись на локте, насмешливо прищурив глаза – цвета крепкого, очень крепкого кофе – улыбается Бен.
- Говори о чём угодно, хоть о ядерном реакторе, - плохо соображая, отзывается на свою голову Моусли, лишь бы что-то сказать, а эта скотина запоминает. И при следующей встрече, выбив первое шипение сквозь зубы, наклоняет голову и, касаясь губами уха, начинает рассказывать – псевдо-вдумчиво, совершенно издевательски, щекоча дыханием шею. Уилл ничего не запоминает, кроме плавно-протяжных движений в этом мучительно, мучительно медленном ритме – и отрывков фраз.
«Управляемая цепная ядерная реакция»… «Выделение свободной энергии»… «Растворы солей чистых делящихся изотопов с водяным отражателем нейтронов»… «Микрочастица должна получить извне какое-то количество энергии возбуждения… Слышишь, мелкий?» - на выдохе, и вместе с иронией в этом голосе (бархат по коже и яд – под) – собственное, трудно сдерживаемое уже желание. И Уилл, вжимаясь затылком в матрас, искусав губы, более чем готов дать ему подобную энергию, сколь угодно, - и подается вперед сам, теснее и ближе, и чужая речь сходит на рык-стон. Почти жаль.
Ему в ту ночь вообще кажется, что в итоге он кончил именно от голоса.
***
Больше, чем улететь, и даже больше, чем ничего не помнить, ему хочется спросить: как ты? Задать этот идиотский, банальный, застревающий между зубов вопрос. Спросить, чтобы услышать: всё отлично, - и больше не страдать паранойей. Или какой-то другой шизой, Моусли вообще плохо разбирается в человеческой психологии, он просто знает, что ему зачем-то надо, чтобы его, наконец, отпустили на волю.
Эти посиделки на ступеньках трейлера под стеклянно-синим небом совсем не похожи на свободу. Но так как когда-то уйти – ещё не значило завершить, он не уходит и сейчас. Один раз не помогло, второй поможет вряд ли.
У Барнса всё тот же острый, цепкий черный взгляд, хищный прищур и глянцево отражающие любой блик непрозрачные зрачки. У Барнса всё та же ловко-неловкая, текучая грация большой шкодливой кошки. Только теперь им намного сложнее сидеть вот так, плечом к плечу, касаясь бедром и коленом, потому что было время, когда можно было поступать легко и просто. Можно было тянуть вверх, заставляя встать, толкать за дверь трейлера и запирать дверь изнутри. Тогда вопросы с растекающимся по телу жаром от чужого прикосновения решались элементарно. Сейчас ничего нельзя.
Мертвых надо хоронить. От призраков надо избавляться. Надо, да не можется. И тогда он всё-таки спрашивает это мальчишеское - и мысленно бьется головой о ступеньку:
- Как ты?
- Мелкий, - зовёт вместо ответа Бен. – Ты бы летел домой, а?
Моусли кивает. А потом решает, что надо что-то делать со всем этим, потому что ничего, ничего не изменилось.
… и у Барнса – конечно, разумеется – вкус кофе и требующие, жадные губы, которые не отпускают. Так много злости и жара – когда долго ждешь. И пьешь, дождавшись, не теряя ни глотка. Потому что, может быть, следующий переход под солнцем будет гораздо, гораздо дольше.
Оказывается, руки всё помнят, тело не отчитывается мозгу о движениях. Моусли толкает ногой дверь, поворачивая ручку замка, а дальше всё быстро и слишком много. Слишком много Бена, глаз и губ, слишком горячо от чужого тела, а пальцы – холодны, и Уилл греет их дыханием, губами, собою; нервно рвет пуговицы рубашки, путается в брюках и матерится шепотом сквозь зубы. Бен вдруг смеется – хрипло, как-то полубезумно, и это окончательно замыкает контакт.
Моусли толкает его на постель слишком сильно, потому что не чувствует сопротивления, и спешит, накрывая собою, срывая с ремня пряжку, ему не хочется, ему просто нельзя упустить ни минуты, потому что потом ничего – ну, видят боги, ничего – может не быть. Напротив вспыхивают тлеющими углями чужие глаза – ожог, обжиг – и он вжимает его плечи в постель, а Бен всё разрешает, и это какой-то чертов ни то ад, ни то рай, в котором они поменялись местами.
Всё слишком быстро, сбито и больно, но никто из них не произносит ни слова, потому что так хорошо, как сейчас, может быть только в бреду. И когда у Уилла подламываются руки, которыми он упирается в постель, и когда у Барнса искажается – судорога, слом, голод – лицо, и когда обоих распепеляет на этой проклятой постели, пахнущей средством от моли, - тогда всё встаёт на свои места.
Потому что ничего никогда не кончалось.
***
- Ну, хоть с телешоу мне ручкой маши, - отшучивается Уилл, допивая из чашки холодный, Барнсом оставленный на прикроватной тумбочке кофе.
- Обязательно попрошу Ларри Кинга при случае передать тебе привет, - Бен закидывает на плечо спортивную сумку – на нём, с его чертовыми аристократическими повадками, в которых он даже не отдает себе отчета, та смотрится, как приснопамятный Луи Витон.
Моусли сидит на постели, одетый только в край полускинутой на пол простыни, и вертит в руках чашку. Они так и смотрят друг на друга – минуту, а, может, две, оба намеренно вымотанные и пустые, - непрозрачно-черное в прозрачно-голубое – и молчат. В какой-то момент Бен сбрасывает с плеча сумку, делает три широких быстрых шага вперед, обхватывает его затылок ладонью и целует – с силой, крепко, долго. Как запечатывает.
Это – звучит.
И звучит явно не как «До встречи». Потому что встречи больше не будет.
***
Барнс произносит всего одно слово, но многажды, речитативом, как на неостановимом повторе. Короткое, на выдохе, «Уилл». Как ключ к замку. Как сорванный сургуч.
Потому что ничего, - да, теперь Моусли знает это достоверно, - ничего никогда не заканчивается. Даже если никогда длится – час, даже если никогда длится – ночь, даже если никогда – вообще не бывает. И он не загадывает.
Сидней – Нью-Йорк – Лондон.
Ему легко улетать.
@темы:
Графоманство,
Полуночное,
RPS,
Ben and/or William,
Фики,
Слэш
-
-
28.12.2010 в 01:04это потрясающе. очень тепло. спасибо, что пишите такие вещи.
ЗЫ даже аватарки мне подыгрывают.)
-
-
28.12.2010 в 01:07И не вы одна, а мне потом так жаль было разочаровывать людей их исчезновением).
Давайте - на "ты", если вы не против).
И - мне очень приятно, спасибо большое).
-
-
28.12.2010 в 01:10-
-
28.12.2010 в 01:15прекрасно, идеально, так-как-виделось! кажется, что и по-другому вернуться друг к другу они не могли - только таким неожиданным шагом вперед, только так.
Ты вообще не меняешься, мелкий этим "мелкий" выбило напрочь весь воздух из легких.
варианты фраз про "не заканчивается" свивали мысли в клубок, и казалось, что вместе с Уиллом и Беном хожу по какому-то замкнутому кругу, снова и снова возвращаясь к началу.
спасибо!
-
-
28.12.2010 в 01:31-
-
28.12.2010 в 01:38Lin the duck
Ли-и-ин...
fiery-solveig
Вот эта фраза - вернуться друг к другу - меня сейчас как двести двадцать пробила. Я только секунду назад поняла, что это и есть действительно возвращение их друг к другу. И такие они - если живут где-то в параллельном мире - не вернуться - не могли. Потому что что-то всегда не отпускает.
Эти прозвища и эти имена - яко печать на сердце, я сама заново влюбляюсь).
Это тебе - спасибо огромное за прекрасные слова). За проход по их следу - кругу - повтору.
-
-
28.12.2010 в 01:45-
-
28.12.2010 в 01:46-
-
28.12.2010 в 01:48*обнимает-обнимает-обнимает* Так жаль, что на этот раз до лета такое море времени.
-
-
28.12.2010 в 01:53не хочу давить, но... ты же будешь еще создавать их совместные миры? их ведь нельзя вот так оставить))) влюбленные, как магнитом, притягивают ошибки, которые только авторы умеют исправлять)))
-
-
28.12.2010 в 01:58Переплывём. Подцепим по дороге ещё пару фандомов, поистерим долгими зимними ночами в бесконечных комментариях, - и переплывём это море). Я лета без вас уже не мыслю.
Скучаю.
fiery-solveig
Именно потому, что знаю: так - вообще никого оставлять нельзя. И именно потому, что хоть выдуманные ошибки должны исправляться. Всё - будет. Пришла вторая волна). Лю-бовь.
-
-
28.12.2010 в 02:01-
-
28.12.2010 в 02:04Да, к лету мы, скорее всего, все будем в другом фандоме. Все равно будет хорошо, но как-то грустно сейчас(
-
-
28.12.2010 в 02:08Прошлых фандомов не бывает, а если и бывают - то эта история не про нас и не про нарнийский танк. Оживим. Скроссоверим, в конце концов). Но, да, хотелось бы - сейчас, когда на волне, чтобы всё это с кем-то делилось - в живую...
-
-
28.12.2010 в 02:13Дадада, и будет все у нас по кругу
-
-
28.12.2010 в 02:14Как будто сейчас не так).
-
-
28.12.2010 в 02:19Спасибо.
-
-
28.12.2010 в 02:55Мораааа...*выдыхает*
вернее, Бен говорил, а он слушал и кивал.
дадада..именно так бы оно и было, потому что...Боже, потому что Уилл бы просто не смог бы сказать. Сорвался бы, разбился, разрыдался.
выхрипывая знакомое до автоматизма, механически срывающееся, стекающее с губ имя,
Господи, Господи, Господи.... *зажмуривается*...стекающее с губ...Боже...
Это был бы хороший фильм, если бы в нём снимался ты
И так больно от этих слов. Все сжимается внутри, сердце в крошку, в капли, вдребезги. Звонким хрусталем в ушах. Бооооже.
Ты вообще не меняешься, мелкий
Мелкий, мелкий, мелкий...эхом. Режет. Сильно режет. *прокусил губу*
- Мелкий, - зовёт вместо ответа Бен. – Ты бы летел домой, а?
...
Бен вдруг смеется – хрипло, как-то полубезумно, и это окончательно замыкает контакт.
Моооора. Нельзя так убивать.
обхватывает его затылок ладонью и целует – с силой, крепко, долго. Как запечатывает.
*закрывает глаза* Мора, Мора, Мора...
я не знаю. Что со мной делается, что со мной творится от этого фандома, от этих слов и фраз, от этих мыслей.
Морааааа...
*сжимает Мору в объятиях*
милая...
спасибо.
-
-
28.12.2010 в 11:34Эти посиделки на ступеньках трейлера под стеклянно-синим небом совсем не похожи на свободу. Но так как когда-то уйти – ещё не значило завершить, он не уходит и сейчас. Один раз не помогло, второй поможет вряд ли.
Ооооо. Вот это вот просто оооо.
И какой-то оптимистичный конец для тебя, Мор =))
-
-
28.12.2010 в 12:10Пальцы же эти по-прежнему сильно-тонкие - скрипача или пианиста.
И вот на этих словах дергает, дергает за сердце так сильно, потому что, понимаешь, оживает все, заново - они - и для друг друга, и для меня - потому что вспоминаются мгновенно все сцены, увиденные, продуманные, прожитые ими где-то там, написанные, представленные нами, от этого вот кадра - вспышкой: по-прежнему соединенные пальцы, по-прежнему сбивающие с ног ощущения, по-прежнему...
«Громче»
И если Барнсу нужно, чтобы он кончил с его именем, Уилл готов ему это предоставить.
*тихо сползает вниз*
- Мелкий, - зовёт вместо ответа Бен. – Ты бы летел домой, а?
Я здесь разревелась.
Такое - вроде бы, да, взрослые, отжили, успокоились - но от одной этой фразы, от одного этого "мелкий" все предохранители, все курки спускает, срывает, как волной - той, с картины - сквозь стену...
И как и от той, что с картины, от этой волны то же ощущение - не
"тонем",
не
"помогите",
а
"вернулисьвернулисьвернулись", на одной ноте, на запястьях, на шее, в груди...
*закрыла горящее лицо руками и сидит*
Да нет таких "спасибо", которых я бы тебе еще не сказала, и которых бы хватило, чтобы ими действительно поблагодарить.
-
-
28.12.2010 в 12:51Барнс произносит всего одно слово, но многажды, речитативом, как на неостановимом повторе. Короткое, на выдохе, «Уилл». Как ключ к замку. Как сорванный сургуч.
- отдельно.
Есть такие вот имена, которые только так - выдохом или стоном - и звучат. И русскими буквами пишутся твердо и обычно, но произносимые по-английски...
Уилл - такое имя. И Эван вот еще.
-
-
28.12.2010 в 13:46-
-
28.12.2010 в 17:38вы просто по всему любимому осторожно так прошлись и хочется сидеть много-много, долго-долго, вдумчиво перечитывать, составляя в голове визуальный ряд
-
-
28.12.2010 в 18:45Видят боги: то не знание, а чувство. У меня с моим - в собственной груди - сердцем - так же. То же. И я благодарю тебя за этот - всеми смыслами сердечный - отклик. Ты мне столько нежности принесла на этих словах - как на щите. Спасибо
.Мелкий.
Мелкий, родной мой, ну, что вы со мной делаете...
Ты мне утро сотворил и своим комментарием - тоже.
Меня целый день рвёт на лоскутья от отсутствия ваших рук, глаз, голосов, я уже сутки как не в себе, как сама не своя, это возвращение - оно чертовски, чертовски болезненное, как нырок без воздуха, но я его никому, видит бог, не отдала бы и ни на что не променяла бы. Это снова - счастье в порядке чуда: делить - с вами. И чтобы тонко натянутое в груди - звенело, но не рвалось. Потому что - не одиночество.
.Боже, потому что Уилл бы просто не смог бы сказать. Сорвался бы
... поорал бы, побил посуду, пошвырял бы в чемодан вещи и ушел, хлопнув дверью. А потом - сутки без сна. И бокал - стекло холоднее льда. И звонки с брошенной трубкой...
Мелкий, мелкий, мелкий...эхом. Режет. Сильно режет. *прокусил губу*
Этим прозвищем - их, нежным - меня обратно как втолкнуло.
Это такое неуходящее, неостановимое прошлое - и наше, и их - что - не знаю, что сказать ещё.
Целую - крепко). Спасибо.
-
-
28.12.2010 в 18:54это все - слишком живо, слишком опять, чтобы не быть правдой.
Это больше правды, это - по каждому нерву. Такое больное, совершенно нежданное старое-новое счастье).
И ведь - да - оказалось, что здесь - ничего не изменилось тоже. Клянусь и каюсь: меня за три года немногое выбивало из этой вселенной в какую-то параллельную, немногое и немногие, но они выталкивают - неизменно. Ладонями в грудь. И - да - ничего не уходит. Потрясывает от представленных жестов, придуманных - в чужие губы брошенных - слов, ото всего. Сказка, Ник).
Такое - вроде бы, да, взрослые, отжили, успокоились - но от одной этой фразы, от одного этого "мелкий" все предохранители, все курки спускает, срывает, как волной - той, с картины - сквозь стену...
Ты понимаешь, это же вообще - больное, всё это - больное. Оно мне не только там, оно мне здесь, в живой жизни, по лицу режет: вроде всё отстраняешь, забываешь, живёшь дальше, а прошлое стоит и сторожит за углом. Меня, наверное, потому так и ведёт по ним, что все мотивы - свои, близкие. Мне по сути пейринга ближе - нет.
Нет ближе - ими проживаемого.
не "тонем", не "помогите", а "вернулисьвернулисьвернулись", на одной ноте, на запястьях, на шее, в груди...
И это тоже - оттуда, из недавнего прошлого - как ты ловишь.
Как ты их ловишь. Как ты додумываешь.
Я по этому скучала).
Уилл - такое имя. И Эван вот еще.
Они на всех языках, мне кажется, - сплошь выдыхаемы.
Нет таких спасибо, чтобы тебе - вам - их сказать. Нет - таких - спасибо.
-
-
28.12.2010 в 18:57Это тогда дорого стоило - и стоит сейчас ещё дороже. Благодарю. Таким словам - цены нет.
Их хочется оправдывать).
R.H.Remy
Очень приятно, я рада, что вам понравилось
Там всё и моё любимое - тоже. Погладила себе все фетиши).
-
-
28.12.2010 в 19:17Я аж расплакалась вчера, пока читала. Дважды.
-
-
28.12.2010 в 20:33в точку. в самый эпицентр сказала.
у меня именно это. все, что было остальное. тоже..хватало, сжимало, цепляло, проживал и был.
но чтобы настолько.
настолько неописуемо, непередаваемо, невозможно...и реально.
только они.
они.
они.
они и мы.
-
-
28.12.2010 в 21:29Спасибо за такое "ооооо"
И я решила рушить стереотипы, в конце концов, пора дотягивать жизнь хотя до относительно переносимой).
Впрочем, кто сказал, что через день я не выдам вам страшный ангстище со смертью и слезами?
AyaKudo
Я, правда, не знаю, что тебе сказать.
Мне просто очень живо и тепло внутри, до горячего - из глаз.
И много нежности. Очень много нежности.
Спасибо за всё. Люблю.
.Мелкий.
тоже..хватало, сжимало, цепляло, проживал и был. но чтобы настолько. настолько неописуемо, непередаваемо, невозможно...и реально.
Это правда как-то очень, слишком живо.
И дорого, как ничто.
И фандом, и они, и люди.
-
-
29.12.2010 в 00:42