воскресенье, 26 декабря 2010
Сублимируйте - и спасены будете.
Оно как две капли воды похоже вот на
это, но ведь пришла зима. А зима - это, знаете ли, то, что многое меняет.
читать дальшеЗима была ранняя, напавшая из-за угла, за одну ночь вошедшая в город, вытребовавшая ключи от всех дверей и подходы ко всем порогам. Зима была ранняя, пришедшая на смену задержавшейся, уже какой-то статичной осени, радостная, как чужая улыбка, и болезненная, как тонкая игла укола. Зима была ранняя, свежая и новая, а сеть капилляров под кожей – прежняя, и по линиям этой сети капилляров внутри тела медленно и четко проступали трещины – как по стеклу.
В принципе, она, глядя в окно на нанесенные за ночь сугробы, вообще не понимала, как ещё жива.
***
- А если она уедет?
- И? – она удобнее устроила трубку между плечом и правой щекой, нервно пытаясь застегнуть молнию на пальто.
- Если она детей заберет?
- И? – В зеркале – неровная линия губной помады по нижней губе (на кончике мизинца остается винно-вишневый мазок) и сизые венцы кругов под глазами. Ранняя зима, раннее утро и звонок, заставший за кофе, напавший так же, как метель, которой, кажется, не было начала и не будет конца.
- Издеваешься? Ты не можешь не понимать, о чем я тебя спрашиваю; ты в состоянии ответить нормально?
- А ты в состоянии по-человечески со мной разговаривать?
Он молчит – и она молчит тоже, думая, что надо больше спать и лучше есть, глаза тусклые – не коньячные и не чайные, так, цвета очень грязного снега, как патиной покрытые. Надо больше спать – без снов, без снов вообще; надо лучше есть – хотя бы чувствуя вкус, хотя бы не забывая, что между кофе и кофе должно существовать что-то ещё. Что-то ещё, кроме…
- Встретимся, - вдруг тихо, на грани шепота просит он, - я хочу тебя увидеть.
Она прижимает телефонную трубку к меху воротника, закрывает глаза и впервые в жизни хочет убить человека.
За окном всё ещё снег. Под кожей всё ещё – сеть трещин.
***
- Я чего-то не понимаю, - говорит Лиза так уверенно, словно требует с кого-то извинений за это. – Нет, я явно чего-то не понимаю. Ты понимаешь?
- Не думаю.
- Вот, - авторитетно кивает Лиза, услышав, очевидно, желаемое, и продолжает выбирать из псевдо-цезаря каким-то образом попавшую туда морковь. – Ты не думаешь. Это точно. Он жену чего, сплавляет, что ли? Аля? Аль, ты меня слушаешь?
- Лиз.
- Ну?
- У него голос изменился.
Лиза заправляет за ухо огненно-рыжую прядку, поджимает губы и смотрит жалостливо и брезгливо – как и положено медичке, ещё не научившейся держать лицо, но уже знающей, что человек – это, в сущности, много требухи и ничего, совершенно ничего интересного.
***
У неё – швы. Вдоль всего тела; в обхват груди, где сердце толкает кровь, вокруг шеи, когда перекрывает вдох, ни сантиметра тела без стежка и ни минуты тела – дела – мысли без боли, но анестезии нет, никем ещё не придумана, никем ещё не найдена, и это учит простым вещам. Например, что всё можно терпеть, а человек приспособляем до крайней степени, до последнего рубежа, за которым только – тихо. Тихо-тихо. Благословенно тихо.
И ничего, и никого, и затягиваются порезы.
На его щеке остается неловкий, стыдный какой-то вишневый след, она здоровается скованно, не зная, куда девать руки и можно ли поцеловать – в губы. И не целует.
Автомобильный салон пропах его туалетной водой, сигаретным дымом и немного бензином. Ещё, почему-то, мандаринами, и она думает: зима, ранняя зима.
- Аля, - зовёт он, не сводя глаз с дороги – профиль этот, чеканно-резкий, один неизменен во всем мире, как неизменна была ещё недавно опостылевшая осень, и она поворачивает голову на зов, перекатываясь затылком по коже обивки – чтобы просто смотреть. – Аля, я устал.
И она закрывает глаза.
***
- Раньше ты не курила.
- Раньше ты не возил меня домой, - она выныривает из полутьмы, садится на постели – узкая спина, ломкие плечи – и он считает кончиками пальцев её позвонки, сверху вниз и снизу верх, пока она затягивается забранной из его руки сигаретой. Дым горький, крепкий и теплый, а больше ей сейчас ничего не нужно.
- А-аля…
Она откидывает голову, стеганув по плечам темными, угольно-черными в полумраке комнаты прядками, и дым струится вокруг. Из-под дрожащих ресниц глядя в окно, она отмечает уже как-то привычно и автоматически: снег. Мелкий. Быстрый. Всё бывает, де-во-чка, всё бывает. Видишь, зима пришла. Видишь, видишь…
Никого не слушай, девочка, ни на кого не смотри.
Она хочет это запомнить – неудобно сбившуюся простыню, чужую неженскую сигарету и то, как он тянет первую букву её имени, и как коротко, будто без сил, выдыхает это конечное «ля» - как последнюю ноту, как играют завершающий аккорд. Она ничего не хочет забыть, она готова забрать всё, что предложат, даже если швов и трещин станет трижды больше, а обезболивающего так и не подадут, как подали бы милостыню.
- Аля, Аленька, ты же ничего не ждала?
И эту привычку – задавать вопросы, в которых спрятаны ответы, она тоже помнит. И, оборачиваясь – фонарный световой отблеск в морионовых глазах – бросает, всё ещё держа между тонких пальцев тлеющую сигарету:
- Только милосердия.
Ночь длинная. Зима – долгая. Есть ещё живое место на теле, есть, есть, и она больше не думает о том, можно ли – в губы, и целует, как падает. И руки, обхватывающие её плечи, ласкают, а не бьют, но всё-таки кажется, что, - наотмашь.
***
Лиза говорит отрывисто, но много и долго – в основном эпитетами, в основном – недопустимыми в печати. Она курит Вог, вечно заправляет за ухо яркие непослушные прядки – медь, ржавь – и хмурит брови. Погода давно успокоилась, снега нет третий день и, кажется, ждут потепления.
- Аля, - зовёт она по имени – совсем не так, как звали раньше, как звал. – Аля, она же как для тебя пришла – зима эта. Что теперь опять делать-то? Ждать, что ли? Ещё объявится?
Она забирает из чужих пальцев сигарету – почти привычка, ещё почти можно избавиться – затягивается (вкус почему-то – горше) – и медленно качает головой.
- Не по-людски как-то… - Вдруг шепчет Лиза, знающая ведь, вытвердившая, что люди – это совершенно ничего интересного.
- Не по-людски… Не по-бо-же-ски.
Ни милостыни, ни милосердия.
И трещины, наконец, перестаю соединять давно нецелое, и расходятся швы. Она вся осыпается – изнутри – битым стеклом. Как наколотый на тротуарах лёд.
Зима, девочка. Запоминай.
Ми-ло-сер-ди-я! Бо-же...
@темы:
Ориджиналы,
Графоманство,
Сбившийся вектор направления,
Гет