Шар Судеб. Окделл, Робер, вопросы чести и ещё немного всех и вся
Я поражаюсь таланту Камши в отношении того, как на протяжении восьми книг можно делать из и без того ограниченного персонажа ещё более ограниченного. Не превращать историю взросления в историю положительного развития (не синонимы). Ричард Окделл до глубины души поражает меня своей невежественностью, узостью сознания, дикой, варварской жестокостью мыслей и – теперь уже окончательно – поступков. Я многое – и долго – прощала и могла ему прощать за воспитание, за отца, который никогда не был ни истинным Повелителем, ни настоящим мужчиной; за мать, больше похожую на ударившуюся в религию летучую мышь; за всю упадническую надорскую атмосферу, за вбитый в голову идеализм. Но проблема в том, что с определенного момента Ричард перестал быть наивным глупым мальчиком, нуждающимся в защите и обучении, если вообще им был.
Проблема не в том, каким - из чистого материала, мягкой глины – стал этот мальчик. Проблема в том, что никто не делал его таким, каким он стал, он был таковым изначально. Вся гниль, что становилась видна от книги к книге, не приобретенная, а своя, родная, внешние условия её только выявляли. У него было немало шансов что-либо изменить, жизнь давала и великолепных учителей, и поучительные уроки, но нет. Если бы он меньше ненавидел (за что? За чужие слова) Алву и больше смотрел и слушал (не через призму себя, а со стороны, здраво), он понял бы многое, но нет, Дикон всегда был нацелен на одного себя и только на себя. Катарина совершенно верно обрисует это, говоря о его «скорлупе», в которой он – центр, в которой он – слеп, глух и потому глуп.
Он мог учиться – и, прежде всего, учиться думать и делать – а вместо этого тянул из чужого, местами лживого прошлого сказочную рыцарскую идеологию, примеряя роль рыцаря на себя и не понимая, что рыцарство Алана, на которое, он, например, равняется, - не рыцарство. Словами Франциска: «Я не Человек Чести и мне не нравится, когда на протянутую руку отвечают ударом». А это было бы в духе Ричарда, унаследовавшего от предка нежелание и неумение разбираться в сути и смысле вещей. Он фанатик по существу. Только фанатик способен, руководствуясь высшими идеалами, ничего не понимания и ни о чем не думая, попытаться отравить человека, который не причинил ему никакого зла (Ворон брезглив, господа, на счастье Окделла, а потому пощадил – «Это было так забавно – растить своего убийцу…»), а потом в припадке оскорбленного самолюбия убить беременную, якобы безумно им любимую женщину и её фрейлину. Нельзя любить Себя больше Неё. Ричард любил только себя и никогда – истинно – Катарину-Леони Ариго-Оллар.
Видят боги, никогда я так не ненавидела Окделла, как когда он рассуждал о том, что сделал бы это снова, когда отрекался от «святой шлюхи» и приказывал сжечь икону Октавии. Никогда мне так не хотелось, чтобы его не стало, как в эти моменты – хотелось до дрожи, до одури, до дрожащих рук, до шипения сквозь зубы от отвращения, мерзкого и липкого. Меня поразил уровень того, как можно показать человеческую жестокость и, главное, тупость, да простят мне это выражение. Тупость эмоциональную, интуитивную и деятельностную.
И – нет – у него нет ни единого оправдания. Да и вряд ли когда-то были. Я долго поддавалась тому, чему до сих пор поддается Эпинэ – жалости. Ах, бедный мальчик. Ах, несчастная забитая сирота. Да нет же – и давно нет. Окделл уже давно взрослый, самостоятельный, со своей головой на плечах и готовностью (вернее, неготовностью) нести ответственность. Вот последнего он, не смотря на все свои убеждения, делать не умеет категорически. Как не умеет ни учиться, ни помнить (по-настоящему помнить), ни быть благодарным. Не было ничего вернее слов Йоганна Катершванца: «Дружба не считает, даже если дружба кончилась, но мы с Норбертом много вспоминали. Мы хотели понимать, где было начало. Окделл брал сперва от нас пяти Старую галерею, потом от меня – выход в четверку, потом от других людей много всего и привыкал…». Он брал ото всех. От Алвы (о, насколько же немало!), от милости Марианны, не могшей отказать Ворону; ото всех тех, кто считал его несчастным и обиженным судьбой. И никогда и никому не считал себя обязанным, кроме мифической Чести, которой у него сроду не было. Гордыня – была. Чести и благородства – ни на йоту. Подавляющее большинство людей в этих книгах лучше, честнее и благороднее его. Талигу повезло с тремя Повелителями из четырех, без паршивой овцы не обошлось. Все они – Рокэ, Робер, Валентин – хороши и плохи по-своему, но Окделл – настолько труха, что это почти шедеврально. «Окделлы ничего не забывают» - «Только клятвы и добро». Потому что, как ни странно, он действительно видел много добра. От Алвы (да, у того всё по-своему, но добро было), от хорошо отнесшихся к нему Савиньяков, от Катарины, от Робера, но ничего не понимал, не ценил и не помнил. Возможно, Скалы и помнят. Но такая память – не память.
Я не хочу для него ни счастья, ни ума, ничего. Я хочу для него пустоты или небытия. Он всеми силами пытался это заслужить – и заслужил. Ричард Окделл – типичный пример механизма гиперкомпенсации, а ещё бесчеловечности и ограниченности. Почти восхищающих. Как бы подчас противоречиво я не относилась к Катарине Ариго-Оллар, я никогда не прощу её Окделлу. Я могла бы простить попытку отравить Ворона, но не бесчеловечное убийство Катарины. Потому что Алва не нуждается в жалости или спасении, а Катари была беззащитна. И мне плевать, чья она дочь - Пьера-Луи Ариго, Горацио Капотты, Августа Штанцлера или кого-либо ещё; она женщина, пытавшаяся быть королевой для своей страны, она женщина, сумевшая в чернейшую минуту стать регентом агонизирующего государства, она женщина, бившаяся за себя, свою семью, своих любимых и свою землю. Она достойна уважения, Окделл не достоин даже жалости, потому что та тоже имеет пределы. Он достоин только брезгливого – в духе Ворона – милосердия. И – да – теперь, сейчас, после ШС я могу поверить, что между Катариной и Алвой было что-то больше ненависти через зависимость. Что – она говорила правду – он мог быть просто другом, что – да – их толкнули друг к другу, а они друг друга нашли. Что – да – это могло быть чем угодно, но ко всему прочему было и любовью. Потому что её тоже можно понимать по-разному.
Окделл умеет клясться – горячо, красиво – но не умеет блюсти этих клятв. Умеет говорить, но плохо умеет делать. Умеет требовать, но не умеет, не любит и не знает, каково это – давать отдачу. Умеет ждать дружбы, но не умеет другом быть. Если бы это понадобилось его мифической Чести, он предал бы, убил бы, солгал бы, всадил бы пулю в того, кто ему верил. И это хуже всего. Он хочет любви, но не способен на неё. Потому любить это – раз – выбирать не смотря ни на что; любить это – два – когда другого ставишь выше и дороже себя. Для Ричарда бесценен только он сам и его недоидеалы.
В этом отношении мне хочется сказать об Арно Савиньяке, потому что в первую минуту я поморщилась от того, как он выступил в защиту Окделла. Но потом пришла простая и ясная мысль: виконт Сэ не был бы собою, не вступись резко и решительно за человека, которого считает своим другом и в которого верит. Это делает его истинным Савиньяком, и не его вина, что он плохо представляет себе, что такое истинный Окделл. Я могу понять: ему хочется верить в дружбу, верить так именно потому, что когда-то в друге роковым образом ошибся его отец – и это стоило Арно-старшему жизни. Но я очень надеюсь, что когда-нибудь – чем раньше, тем лучше – виконт Сэ узнает о том, что представляет собою Ричард. И перестанет, наконец, быть на ножах с Валентином (и желательно, чтобы это было обоюдно). Хотя бы просто потому, что если люди одинаково достойны, честны и чужды подкожной подлости, они не должны стоять по разные стороны. Друзьями им, конечно, не стать, но не быть врагами – это уже без меры много.
О Робере. Воистину, есть люди, которых несчастными делает то, что обычно дает право на счастье. Как ни высокопарно, честь и совесть, причем совесть, которую Иноходец пытается распространить на весь Талиг, один. Не понимая того, что не несет вины и ответственности и за половину того, что на себя берет, что не может платить по счетам Ракана. И это выжигает его изнутри, а он – в придачу ко всему – как истинный самоубийца отказывается от того единственного лекарства, что могло бы держать его на плаву. Встретить женщину, полюбить её – и отстранить. По мотиву, который я так люблю и который так меня выводит из себя единовременно. Извечное «Я оставляю, потому что без меня будет лучше/безопаснее». Но, о боги, кто дал тебе право решать за двоих?
Любить, быть в истинной дружбе, быть верным долгу – всегда значит выбирать. Это вопрос принятия решения. Решения каждого. «Любить» равнозначно «выбирать» - и повторять этот, тот же самый, выбор всегда – вне зависимости от обстоятельства, даже если выбор неоднозначен, даже если он равнозначен, даже если выбор очевиден в обратную сторону или его вообще нет. Выбирать всегда. Так дай женщине – для начала – выбрать. Ты проклят? Прекрасно. За тобой след в след идет смерть для любимых? Что ж, печально. Мне без тебя будет лучше? А кто тебе это сказал, откуда ты можешь знать? Возможно, оставшись с тобой, мне суждено сдохнуть в первой же канаве. Но я сдохну в этой канаве с тобой, ради тебя и с твоим именем, уж простите меня за пафос.
Мужчина имеет абсолютное право защищать женщину. Женщина имеет абсолютное право быть с мужчиной слабой, сильной она может быть и без него. Он может брать на себя ответственность за её безопасность, её жизнь, все её проблемы, принять за себя все трудности её решений, но одно он должен оставить ей. Дай мне право выбрать. Выбрать тебя. Это будет мой, только мой – и больше ничей – выбор, я одна несу за него ответственность и я одна решаю мириться с его последствиями, знаю и принимаю их. А потому не надо решать за меня, оставь за мной хоть одно – единственно важное, сугубо личное – решение. Даже мужчина не имеет права выбирать за любящую женщину. Она одна ведает, идти ей за ним или же нет. Особенно если знает, как это нужно им обоим.
А потому если Робер не опомнится и не одумается, я разочаруюсь хотя бы в налете справедливости, имеющемся в Отблесках. Потому что Иноходец Эпинэ заслужил счастья, человеческого тепла и спокойного сна.
Мне было, к слову, безмерно приятно, что Арлетта как-то сразу его признала и приняла. Графиня Савиньяк для меня – показатель. Она великолепна во всем, она умна. Она умеет и смотреть, и видеть; и слышать, и слушать. Она разбирается в людях; да, она не разгадала Борнов, но все имеют право на ошибку. Это не отменяет прочего. И я рада, что она видит, каков Эпинэ. Мне нравится, что в какой-то степени она ставит его в одну связку с «Росио».
Иноходец, он безмерно замучен. Это не преувеличение. Он обретал и терял. Умирали те, кого он любил. Он делал, что мог, но всегда считал, что делал недостаточно. Он думает, что ошибался больше меры. Так объясните же ему кто-нибудь, что люди не всесильны. К тому же, Робер из тех, кто спасается делом и работой, но беда, опять же, в том, что это должна быть подходящая, правильная, спасающая деятельность, а не замена её, не её видимость и попытка. Да, на нём держится Оллария, на нём и на Карвале, но если бы Эпинэ был при армии – это помогало бы ему больше и спасало бы действеннее. Он прирожденный военный, и мне жаль, что ему приходится делать то, что ложится на плечи такой тяжестью, потому что – воистину же – если этого не сделает он, этого не сделает никто.
Радует меня Руперт фок Фельсенбург. Слава богу, в этой книге хватает достойных людей. Мне нравится и его верность своему адмиралу, и то, как он думает, и то, что он делает. Нравится его не односторонний взгляд на вещи, нравится, что он видит в людях суть, а не ярлык. Плен – или то, что можно было назвать таковым – не научил его слепой ненависти. Да, и Вальдес, и Райнштайнер, и Арно Сэ, и Жермон Ариго – для него враги, всегда ими будут, - и это верно. Но он знает им цену и знает, что это за люди. И как когда-то сказала Великолепная Матильда, обращаясь в Борну и Темплтону – пусть, встретившись на поле боя, мы узнаем друг друга. Фок Фельсенбург – узнает. И такой никогда не ударит со спины. Ротгером Вальдесом нужно родиться, Ойгеном можно стать, а быть собой – необходимо. Он – есть. И я немногого хочу так, как жизни и свободы для Ледяного Олафа. Потому, что так было бы правильно. А ещё потому, что этого хочет Руперт. И хочет Вальдес. Dixi.
О том, что радует, говорить приятнее. А потому скажу и о том, как глубоко симпатичен мне Жермон Ариго. Воистину, это тот случай, когда за предательство родной матери можно быть благодарным – настолько, насколько это – в извращенной форме - возможно. Торка сделала его. Как человека, солдата и генерала. Он умеет понимать - и это ценно. Ценно то, как он разглядел Валентина, ценно то, как он относится к людям, ценно то, каков он есть. И мне жаль смерти Катарины ещё и потому, что он остался – вновь и теперь по крови навсегда – один. Впрочем, в этом цикле я всё ещё верю в возможность счастья для его героев. Хоть для кого-то.
В общем же, я люблю ОЭ за то, что это, бесспорно, фэнтези, но при этом всё-таки книга о людях, о том, какие они есть, какими они могут, должны или решаются быть. Последние книги, насколько я могу судить по отзывам, ругают за обилие войн и батальных сцен, а я довольна и считаю это правильным. Нигде яснее, чем на поле боя, не поймешь, что представляет из себя человек, насколько он следует – в силу мер и возможностей – своему долгу, как понимает его и как чтит; как относится к людям и себе. Всё нутро становится явным, всё скрытое – очевидным. Только на войне и в условиях её можно понять, кто такие в действительности Ворон, Валме, Эмиль Савиньяк, Джильди, что представляют из себя фок Варзов и Ноймаринен, Ариго и Придд, Альмейда и Вальдес, Лионель и Чарльз Давенпорт, фок Фельсенбург и Кальдмеер. Война выявляет, даёт и берет.
Говорят – там мало любви. Там есть любовь. Достаточно одной мысли Робера о Марианне, достаточно упоминания Эрвином Ноймариненом в письме Катарины, достаточно же ведь совсем малого (дело - в качестве, а не количестве), и заставьте же уже Марселя написать Франческе Скварца…
@темы:
Отблески Этерны,
Книги,
Мысли вслух,
Точка зрения,
Черным по белому
-
-
06.07.2010 в 23:32ЗЫ. Пришла по ссылке от kate-kapella Очень бы хотела процитировать, но отзыв принадлежит автору.
-
-
07.07.2010 в 00:36спасибо!
-
-
07.07.2010 в 21:51отличный отзыв, под многим, если не под всем, подпишусь =))
спасибо
-
-
12.07.2010 в 14:37Спасибо за приятные слова).
belana, tigrjonok
Благодарю
Приятно сойтись с кем-либо во мнениях.
-
-
15.07.2010 в 15:43А это - просто симптом интересного явления.
Дик Окделл в некоторой степени - гомункулюс. Искусственное существо, старательно вылепленное вначале маменькой, а потом и собствеными усилиями ради соответствия некоторым идеалам.
Беда в том, что скульпторы бесталанны, а у материала не хватает ни умения, ни силы держать заданную форму.
-
-
15.07.2010 в 19:20Аналогия со скульптурой крайне уместна, соглашусь с вами. Хотя бы ещё и потому, что искусственное создание лишено динамики, изменчивости - качественной, количественная-то наличествует. Конечно, постаралась и Мирабелла, и окружение, и идеалы, но потом, впоследствии, когда в жизни столкнулись реальность и идеалы, - можно же было попытаться видоизмениться, принять реальность во всем её обилии полутонов, но так ведь нет. Это всё, конечно, из сферы "если бы да кабы", но меня ведь поражает даже не то, каков Окделл, а то, насколько в нём стойки все эти идеалы и предрассудки. Они же не меняются, а только крепчают под воздействием обстоятельств. Это практически феноменально).
-
-
16.07.2010 в 09:07Сам идеал представляется ему весьма смутно и фрагментарно, скульптор неумел, а сил не хватает...
Какие уж тут перемены...
-
-
16.07.2010 в 20:59Вот и получается, что - к худшему. Жаль.
Мне, с моими человеколюбивыми наклонностями, вообще жаль судьбы, собственноручно загубленные по дурости. Пусть и вымышленные, пусть бы и книжные. Потому что, увы, подобное всегда имеет место и в реальности.
-
-
19.07.2010 в 09:09