С Днем Рождения, родная, ты чудесный, невероятный человек, мир наградил себя тобою, так пусть он будет к тебе как можно менее жесток и как можно более милостив (дадим ему шанс исправиться). Просто будь счастливой. Обязательно, слышишь? Я тебя очень люблю
Подарок.
Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю, и извиняюсь, зная, что я права.
Жизнь наконец осознала, кто я такая,
жизнь поняла, куда я ее толкаю
и отобрала авторские права.
(с) Аля Кудряшева.
Руки – и в круг
Перепродаж и переуступок!
Только бы губ,
Только бы рук мне не перепутать!
(с) М. Ц.
Жизнь наконец осознала, кто я такая,
жизнь поняла, куда я ее толкаю
и отобрала авторские права.
(с) Аля Кудряшева.
Руки – и в круг
Перепродаж и переуступок!
Только бы губ,
Только бы рук мне не перепутать!
(с) М. Ц.
Скрежет лопаты по асфальту. Снег черными полосами уступает место пустоте тротуара. Дворник, темная тень в темном дворе, работает старательно. Чистая механика движений. Автоматизм привычного действия. Мелкий сухой снег искрится в воздухе, в расплавленном рыжем фонарном свете. Новый день, укутываемый в легкий белый саван, обещает, что что-то ещё возможно, говорит, что люди живучи и всё ещё будет хорошо.
Но с некоторых пор «Всё будет хорошо» – оксюморон.
И женщина, стоящая у окна, зябко поводит плечами, плотнее укутываясь в ткань рубашки, пахнущей дорогим парфюмом, неизбежностью и не-спасением. Она подается вперед, лбом упираясь в холодное стекло, и голова пуста, невозможно пуста и невозможно легка.
***
Девять кошачьих жизней, если подобное действительно имеет место быть, - огромное счастье. Шанс восемь раз всё переиграть по новой. Но человеку выдается лишь одна – чистыми наличными, на руки, разом. И когда на плечи обрушивается – водопадом каменного обвала – вторая, это не по силам. Это не предусмотрено мирозданием. Этого нет во вселенском плане. Эта встреча не была прописана ни в одном распределении судеб, она просто случилась – без причин и без следствий.
Потому что всё разом остановилось в точке, называемой «Здесь и теперь». Здесь – и теперь.
Вероятно, бог долго и громко смеялся в голос, когда человек, с которым она делила жизнь – ту самую, одну, налом, единственно верную – вежливо представил ей на очередной презентации очередного проекта своё новое начальство. Льдистая голубизна глаз полыхнула куда-то мимо времени и пространства, приковав взгляд – невозможность не смотреть – и губы, горячие и сухие, коснулись руки.
Весь оставшийся вечер её не покидало ощущение ожога на коже и предательской слабости, растекающейся до плеча и оттуда – к сердцу.
Есть так много неизученных ядов.
Девять кошачьих жизней, вероятно, - огромное горе.
***
Она была счастлива. Эта правда неоспорима и ясна, как солнечный полдень, и она отхлестала бы по щекам любого, кто сказал бы, что в этой её жизни – правильной, на виду – что-то не так. У неё была карьера, дружная семья, верные подруги и человек, которого она любила, с которым делила одну квартиру, которого кормила по вечерам ужином, а потом льнула спиной к груди, и сильные руки обнимали её бережно и нежно, а голос – тихий, еле слышный – шептал что-то о любви и счастье. О тот самом. Земном и самим собою разумеющимся.
А потом она закрывала за этой жизнью дверь, надежно запирала её на замок и исчезала в начинающейся зиме, растворяясь в темноте автомобильного салона, пропахшего кожей обивки и запахом чужого парфюма. Она никогда не задавала вопроса, для чего ему это, она никогда не спрашивала сакраментального риторического «Почему я?», она не интересовалась, зачем понадобилась именно она – именно ему, и сколько таких – мужних жен с волей то крепче стали, то мягче воска – он уже уводил за пределы обыденного бытия
Всё началось со случайной встречи – одной, второй, третьей – куда она сопровождала того, с кем собиралась на двоих поделить жизнь, а закончилось квартирой в центре города, белоснежностью простыней, в которые она куталась, отходя к окну выкурить редкую сигарету, и его негромким, ласково-насмешливым «Когда мне возвращать тебя обратно?».
Видит бог, она ничего не хотела менять. Видит бог, всё происшедшее было случайностью, а не предопределенностью. Видит бог, она старательно изучала науку о том, как протянуть колючую проволоку между двумя жизнями, запрещая им пересекаться.
Одна была спокойна, привычна и обещала будущее, полное безмятежности. Троих детей, дачу по выходным, семейные воскресные обеды и полвека в законном браке. Вторая была пульсирующей точкой сжавшегося пространства, сумраком раннего утра за окном и абсолютным непониманием, как всё могло сложиться так, а не иначе.
Но – да – жизнь выдается на руки одна. И если вдруг вселенная, решив пошутить, подачкой бросает вторую, надо уметь выбрать, и бог смеется особенно громко, когда где-то она шепчет в тишину, что выбирать невозможно, нельзя, преступно, смертельно…
Она не хочет отпускать одного и не хочет, чтобы отпускал другой. Пока у неё хватает сил – жил – тянуть оба мироздания, она будет это делать, но день ото дня всё легче лгать, всё проще уходить – откуда бы и куда бы то ни было – и всё проще зачеркивать будущее, как перечеркивают – крестом, алыми чернилами – отсчитываемые на календаре дни. И это пугает, потому что она не хочет, чтобы всё было легко, потому что она не хочет, чтобы жизней было две, но, наверное, её просто никто не спросил.
Она ждет, что всё решится само. Что правда – мираж? – однажды вскроется и тот, из единственно правильной четкой жизни, уйдет сам. Что мираж – правда? – рассыплется в пыль и песок, и она станет свободна. Она готова позволить им решить за себя, она даже готова отойти в тень, чтобы не мешать. Она готова сказать каждому из них и «Да», и «Нет», она готова на «Я люблю тебя» двум адресатам – и на «Никогда» - им же.
Только бы лишь.
Только бы.
***
Звук удаляется. Снег, начавший падать с утроенной яростной силой, заново засыпает только что расчищенный тротуар. В окнах дома напротив начинают зажигаться – желто-рыжее пламя, бьющее по глазам – огни чужих жизней. Естественных и прямолинейно-истинных. Она устало перекатывается лбом по холодеющему стеклу и подносит тонкие белые пальцы к мучительно ноющим вискам.
Даже руки, даже легкие волны падающих на плечи волос – кленовая ржавь – пахнут ими. Жизнями, распарываемыми по швам.
И она долго и пристально, мукой, смотрит на прямоугольные огни чужих существований – обжигая взгляд, чувствуя, как пульсирует где-то в подкорке жажда жить просто и ясно – и как колючая проволока, та самая, колет и кровит пальцы.
- Когда мне возвращать тебя обратно? – слышит она за спиной негромкое, тихо-сонное, бархатное, и медленно оборачивается. Льдистая глянцевая голубизна радужки темна в полумраке комнаты и неотличима от черноты зрачка.
Волна второй, тайной жизни обволакивает её с ног до головы – звуками голоса, прозрачностью глаз, теплом тела, вжимаясь в которое она чувствует себя защищенной – как беззащитной. И она, склонив голову, тихо роняет в закристаллизованный воздух:
- Это всё равно.
И даже пытается ответить улыбкой на улыбку.
Ничего нельзя изменить. Нет, ничего нельзя изменить.