Сегодня ровно месяц с тех пор, как я впервые увидела "Хроники Нарнии: принц Каспиан".
Как вышла из кинотеатра окрыленная.
И в честь этого мне очень нескромно захотелось написать что-нибудь самой себе в подарок. Иногда ведь можно, правда?
Всё очень банально. И я писала этого вместо того, чтобы писать вам заказы. Но это было сильнее меня, родные).
Бен Барнс. Драббл. Нет, не так, вот так: Бен Барнс/нжп.
не сложно догадаться, да?читать дальшеЧетыре часа утра – так говорят часы, которые Бен так и не снял с руки. Впрочем, совсем не до этого было… Номер московского Ритц-Карлтон наполняется серо-синим рассветным сумраком как водой.
Вчера утром они прилетели в Москву – на презентацию официального dvd Хроник.
Днем… день он помнит плохо – отрывками, лоскутами, сплошной смазанной линией. Автомобильные пробки, непрерывно улыбающийся Моусли, поклонницы, поклонницы, поклонницы, росписи черным маркером на фотографиях, плакатах, коробках с дисками, обложках книг Льюиса, на обнаженной коже – тем, у кого не было с собой ни фотографий, ни книг… Еще помнит девушку-переводчицу с изумительным английским и четким акцентом.
В сущности, помнить нет надобности – она перед глазами, здесь. Сидит на краю постели, среди сбитых и смятых шелковых простыней, и застегивает пуговицы на белой блузке. -
Еще был вечер. Безбрежный океан шампанского и коньяка. А затем кто-то налил ему водки. И еще. И еще.
Потом они стояли вдвоем за каким-то занавесом – бархатным, винно-алым, тяжелым, пахнущим дорогими духами и пылью – и она смотрела ему в глаза, смотрела и смотрела – как будто впитывала и запоминала, на всю жизнь запоминала.
Потом он целовал её – там же, за этим занавесом – где это все-таки было? – и у неё по щекам текли слезы, и дыхание было теплым, отрывистым – полу-всхлипами. Она запутывала тонкие пальцы в его волосах и что-то шептала – тихо, нежно – на смеси русского и английского.
Он не помнит, как они попали в номер.
Помнит только темноту, луну на тяжелых парчовых шторах и на бархатной теплой коже. Помнит эту кожу под своими руками, помнит россыпь каштановых волос, откинутую назад голову, когда с губ срывался шепот – выдохами, стонами…
- Так рано. Останься, - и услышал собственный хриплый голос.
- Нет. Я пойду. – Она застегнула последнюю пуговицу, заправила за ухо волосы и, повернув голову, улыбнулась одними углами губ. – Надо много успеть. Через четыре часа везти вас в аэропорт.
Бен поднял руку и провел кончиками пальцев по её руке, сверху вниз, от локтя до кисти.
Он ненавидит такие ситуации. Поэтому всегда старается избегать историй на одну ночь.
Что спросить? Не жалеет ли? Глупо…
- Всё было очень хорошо, - вдруг, нагнувшись, на ухо шепчет она, как будто угадав, о чем он подумал. – Не волнуйся.
Не волнуйся. Я не смею думать о тебе плохо. Не волнуйся. Я никогда тебе о себе не напомню. Не волнуйся. Ни в чем не упрекну. Не волнуйся… я знаю тебя. И я пошла сама.
Какие у неё глаза? Он не помнит, а в предрассветной тени не различить. Почему-то жаль.
Она встает, поднимает с пола юбку, медленно одевается, проводит рукой по волосам.
- Ты всё-таки могла бы…
И понимает, что не могла бы.
- Мы сегодня ещё увидимся.
И должны будет делать вид, что ничего не было. Да и было ли? Не сон ли? Не знаю...
Он провожает её взглядом до порога спальни и слышит тихую, на русском, непонятую фразу. И щелчок осторожно захлопнувшейся двери.
Бен трет руками лицо и глубоко выдыхает.
Обычно всё проще, сегодня что-то не так.
Прислонившись спиной к двери, которую только что сама за собой захлопнула – как отрезала, она закрывает глаза и выдыхает.
Зачем? Он всё равно не понял.
Зачем? Она – так, эпизод, он завтра же забудет. У него так, наверное, всегда. В каждом из городов.
Но понимает, что – нет.
Зачем она сказала это никому, кроме неё, не нужное «Я всегда буду тебя любить»?
Потому что кажется, я тебя всю свою жизнь…
Этим утром что-то было не так.upd:
это - подарок мне от Katrusia.
Я ничего об этом не скажу, потому что не знаю, как рассказать - такое.
Говорите мне, что угодно. Чем угодно кидайте. Но я через себя пропустила. Слезами. Невыносимо.
И так изумительно.
Я люблю тебя