Бета: нет.
Фандом: ориджинал.
Размер: драббл.
Предупреждение: написано за десять минут, необдуманно, и, кажется, ждать от этого глубоких мыслей не следует.
читать дальше
Минуты. Часы. Убитая жизнь.
И нервы, как струны, дрожат на ветру.
И дым сигаретный, и рваная мысль -
Растает весь этот морок поутру.
Истерзанный вздох, искалеченный стон,
И губы, и руки - как битая ваза -
Вино, словно кровь, и потрескан фарфор.
Тепло нас еще не убило ни разу... (c)
И нервы, как струны, дрожат на ветру.
И дым сигаретный, и рваная мысль -
Растает весь этот морок поутру.
Истерзанный вздох, искалеченный стон,
И губы, и руки - как битая ваза -
Вино, словно кровь, и потрескан фарфор.
Тепло нас еще не убило ни разу... (c)
Для тебя.
Все.
Минуты, часы, убитая жизнь, искалеченные нервы, порванные и искромсанные. Идешь по улице и чувствуешь, как за воротник задувает колючий ветер, поводишь плечами, и становится вроде бы легче.
На минуту. На секунду. На еще один искалеченный миг.
Я привыкла к игре на этих странных струнах, называемых нервами, я привыкла к холодному ветру, задувающему за воротник пальто (так, что там, пальто… шкурка подбитой в подворотне собаки), я привыкла к сигаретному дыму, утекающему сквозь пальцы, и к слякоти на улицах, и к потрескавшимся от холода губам, и к рукам – ледяным, и покрытым сеткой мелких трещинок – опять же, от холода.
Еще один истерзанный день, еще одна истерзанная ночь.
Еще один истерзанный вздох, еще один искалеченный стон.
Еще одна минута, еще одна сигарета. Еще целое утро в запасе, а утро – это там много.
Десятки смятых листов бумаги в клетку светлыми комьями выделяются на сером пыльном полу, копеечная шариковая ручка строчит и строчит, кажется, вовсе не моей рукой – новое письмо. Письмо, пропахшее дымом дешевых сигарет и столь же дешевыми духами – восемьдесят рублей в магазине за углом.
И все, что происходит, тоже дешево, низко, и тонет в чаду грязного столичного воздуха.
Еще одно недописанное письмо, еще одна пачка сигарет, еще одна ненужная роза, купленная на последние деньги.
Еще один рваный вздох, еще одни убитые сутки.
Еще, еще, еще, еще… тяжесть и смрад этого полу-чувства каждую секунду и каждый час требует от нас еще. Еще жизни, еще сил, еще упрямства.
И каждый раз, садясь писать письмо, которое в сотый раз так и не допишу, я с отчаянием умирающего от удушья человека жду, чтобы от меня перестали требовать еще меня самой.
Для тебя.
Бесполезно.