«Ты его правда любишь?» - спрашивает у меня Наденька. Она сидит в углу постели, свернувшись калачиком, смотрит на меня с нежной жалостью и периодически щедро подливает в мой бокал чередующиеся ром и колу. «Да, - шепот неженственно хриплый, дерёт горло, - да, люблю». Лицо - мокрое, чужое гостеприимное розовое кружево съезжает с плеч и нервно оправляется рукой с нервно же обломанными ногтями. Пауза перед ответом - не от сомнения, а от невозможности протянуть эти слова через собственное горло - даже когда говорятся не прямому адресату. Страх озвучивания. Я говорила это однажды - одному, одной - и ничем хорошим тогда и в том контексте не кончилось, и на все свои «люблю» - нутряные, истинные - я наложила печать, забила слова, как двери, досками. Чтобы больше никогда, потому что - опасно. Потому что это кончается плохо. Потому что мои «люблю» - разрушительны.

Когда я впервые не шепотом, не в сердцевине психоза и слёз, не иносказательно, а прямо и твёрдо говорю это ему - в губы, смежив веки, боясь посмотреть в глаза и увидеть там отчуждение от слов, я говорю это еле-еле, с трудом, как хлебный ком голодающий, проталкивая их по гладким стенкам глотки. Они мне стоят скручивающего спазма, внутреннего кровотечения и иссушающего, безумного страха (помешательства!): сейчас я скажу, произнесу это вслух - и всё закончится. Потому что слова эти - от меня кому-то - сигнал к концу, спичка, поднесённая к стогу сена. Точка невозврата, дальше которой - неизбежная катастрофа. Теперь ничего не отменить, не отмотать, - сказано, заверено, «без возврата и без отзыва». Мои «Я люблю тебя» - тяжелые, как обломки скалы, никогда не говорящиеся потому что надо или потому что жалко, выдавливаемые с сукровицей, кровью, болью (доверилась! доверилась тебе, как никому! доверилась и сказала - выдавила - выстонала - гной из раны выжала).

Доверилась, решив уже никогда и никому не вверяться и не доверяться (не суждено - и Бог с этим, книги-кошки). А, впрочем, такие решения всегда опрометчивы, потому что ещё до признания всё уже было, это «люблю» уже было воплощено и явлено задолго, на самом старте, потому что он уже был воплощен во мне, сущь, един («У тебя действительно больше не было мужиков, пока ты с ним и долго до?» - «Нет» - «Почему?!» - «Не хочу»).

(А когда открыла после глаза - увидела напротив чужие, и там был свет, а не отчуждение; целительность памяти).

... Кольцо моих истерик - трёхдневно. Когда случается что-то - по моей интерпретации - дурное, запускается последовательность: первые сутки истерикоза, слёз, алкоголя, воя в чьё-то плечо - второй день отходняка, тишины, философствований и раскладывания по полочкам - третий день памяти и веры, воспоминаний обо всех чужих (его! не чужих) «Люблю тебя» - и вот тогда, на этот третий, замыканием кольца и защитной реакцией психики приходит безусловная успокоительная вера, как та, которой Савл уверовал в Христа. Просто вера. Знание - без подтверждения. Знание, которое само себе - подтверждение.

Потом следует - вне кольца - день четвёртый, подтверждающий веру. Или - запускающий новый круг. Посмотрим. Увидим.