Автор: Moura.
Фандом: The Hobbit (вселенная The Lord of the Rings).
Название: Память о настоящем.
Тип: слэш.
Пейринг: Трандуил/Бард.
Рейтинг: PG.
Размер: мини.
Примечания: 1) Сиквел к тексту Память о будущем; 2) всё ещё фапаю высоким штилем; 3) там только говорят, серьёзно, рейтинга как не было, так и нет; 4) но есть Элронд в роли шиппера; 5) о почто.
{read}
***
«Зачем ты здесь?», - мог бы спросить Элронд, и Трандуил, щедро, как алмаз, бросив тонкую полуулыбку, ответил бы: «Обсудить наш союз», но, слава Эру, они уже не первое столетие освобождены от условностей. Они могут говорить о судьбе Дол Гулдура, который, даже освобожденный Белым советом, ещё нескоро очистится от тёмных тварей. Могут о том, что разведчики Имладриса считают себя выше и опытнее стражников лесных рубежей, а он, владыка Сумеречья, не желает терпеть высокомерие подданных Элронда. Они даже могут, вспомнив древнейшие времени, сделать вид, что их обоих заботит судьба Средиземья, но дело в том, что Трандуила она не заботит ничуть - пока не затрагивает границы его владений. Сейчас его гораздо больше заботит рисунок собственной судьбы. В этом рисунке, как в искаженном созвездии, есть сияющая неверным светом точка, псевдо-звезда. У неё имя, суть и годы жизни человека. С кем ещё он может поговорить об этом, как не с полуэльфом?
Вопрос повисает в воздухе. Трандуил, сын Орофера, ни с кем не привык говорить о своей судьбе. Ноша каждого есть ноша каждого - он усвоил это сам и внушил сыну.
— Ты вернул то, что принадлежало тебе, - пальцы Элронда удерживают ножку кубка, как рукоять меча, - и также вернул давний мир между своим народом и народом Эребора.
Голос ради звучания. Факты ради предлога. Трандуил не слишком высоко ценит мир с наугримами, недонародом ремесленников и рудокопов, он всё ещё помнит надменный, сверху вниз - как смел он? - взгляд Дубощита, и Элронд это знает. Но владыке Ривенделла хочется потешить его тщеславие, чтобы вывести на разговор о главном, и он позволяет ему это.
... О главном?
— Назвал полурослика Другом Эльфов, - перечисляет тот - и, кажется, где-то на самом дне бьёт, как ключ из-под земли, тихая незлая ирония, - заключил союз с людьми Эсгарота.
Итак, вот оно. Слово прозвучало, как удар гонга, и Трандуил поднимает голову, влекомый вслед за этим словом.
— Союзы с людьми всегда приносили нам скорбь и славу, и я не знаю, что выше - общие деяния или потери, которые мы несли. Мы находили победы - и слёзы. Впрочем, знаю, ты единственный из ныне живущих считаешь, что цена всегда была оправдана. - Речь слишком длинна для посвящения людям и, пожалуй, слишком горяча, даже если так не показалось бы никому вокруг, но они с Элрондом читают в умах друг друга достаточно давно. Так давно, что успевали основываться и распадаться великие царства.
— Не я единственный, - покачав головой, отзывается Элронд. - О нет.
— Вы так любите их, Пришедших вторыми, - продолжает он. - Я никогда не понимал, за что, и не смогу понять.
— Разве? - Подначивая то ли тоном голоса, то ли изгибом надбровных дуг. - Скорее не желаешь, чем не можешь. Дурной из меня был бы наследник, не помни я деяний предков. Или ты забыл, - улыбка тонкая и усталая, полупрозрачная, как цветное стекло, - что кровь Берена и Туора течёт во мне? Я не был свидетелем их дел, но я хранитель их памяти, а она поистине славна. Не при мне бы тебе сомневаться в людях.
— Страсти большинства людей ничтожны, - морщится Трандуил, - помысли низки, а великое - проходяще, ибо их троны рушатся.
— Троны Дориата и Гондолина тоже не выстояли вечности, - негромко напоминает Элронд. - Впрочем, говори себе всё это, - просто заканчивает он. - Говори это себе с каждым восходом солнца, это облегчит твою ношу. Ты видишь будущее, сын цветущей весны?
Вопрос звучит неожиданно.
— Редко, - нехотя качает головой тот. - Реже и туманнее, чем ты, и гораздо хуже, чем она. На моём пальце нет великого кольца, а кровь в моих жилах не так памятна. Мои видения размыты - и потому я не люблю их.
— Тогда я скажу тебе, - и предупреждающе выставляет ладонь: - Даже если ты не желаешь слушать, услышь: Он хоть и привёл их Вторыми, но возлюбил не меньше, а больше нас; он вверил им Дар, которого нам не вверил. На протяжении всех эпох от аданов зависело больше, чем от нас, хоть сила наша и превосходила их силу, мудрость наша - их мудрость, но никогда - наше мужество их мужество. Уже очень давно, мой друг, история этого мира - это история людей, так есть и так будет впредь. Близится время, когда их воля решит судьбу обитаемого мира. Мы с тобой сможем лишь не мешать. Так подумай: достаточно ли этого для того, чтобы считать Вторых - достойными? Ведь именно это ранит твою гордость.
Пауза, синяя, как сумерки, и острая, как серп восходящей луны, ложится между ними на вымощенный самоцветами пол. Трандуил молчит слишком долго.
— Они лишат нас наших владений. Они изгонят нас - и забудут о нашей славе. Они станут сильнее нас, ибо станут единственными. Как я могу простить им это - и как я могу это принять? Во мне, в отличие от тебя, не течёт кровь майаров, поэтому, вероятно, мне не достаёт мудрости уступить людям и признать их равными. Даже если мне предстоит уйти.
— Разве ты не признал ещё? - Элронд бросает ему вопрос без вопроса, как делает слишком часто, и, встав, обходит его кресло, застывая за спиной - недвижный, как изваяние, крепкий, как доспех, полный древней, знающей силы. - Я не хочу обидеть тебя своими словами, - голос ниже, тише, мягче, - я лишь умею смотреть - и знаю твоё лицо так давно, что мы не станем считать лет. Ты торговал с ними, ты помогал им, будто одаривал милостью, и ничто не могло потревожить твоего покоя долгими веками, но случилось нечто - и люди стали беспокоить тебя. Не случайность и не каприз привели тебя на поле той битвы. Их судьба, их право, их желание быть равными - об этом или всё же об очищении Дол Гулдура и наших воинах прибыл ты говорить со мной?
— Мелочно то, что тревожит меня. - Белое знамя над башней его дворца, сданный форпост на самой границе; капитуляция. Никому бы больше. Никогда бы. Лишь тому, кто, будучи другом, может говорить от лица и людей, и эльфов.
— Никто из нашего народа, - пальцы Элронда сжимают его плечо до боли, - не мог предвидеть, чем станет для него встреча с лучшими из числа людей. Что тебя пугает? Он не хочет твоего царства, твоих богатств, твоей славы, он не посягает даже на твои знания. Он лишь - первый из тех, кого ты счёл достойным внимания. И ныне же, - хватка ещё крепче, - давай условимся: я знаю, о ком говорю.
Жар, недостойный выдержки предков, ударяет в голову; это так похоже на битву, так ей сродственно, так пьянит, что Трандуил еле удерживается от того, чтобы не податься вперёд, избавляясь от чужой руки. Углы его губ подёргиваются вверх, как у волка, учуявшего кровь, и хочется ответить резкостью - он часто отвечал так желающим добра. Но правитель Имладриса знает слишком много, видит слишком далеко, а он - слишком уж одинок внутри себя, там, куда не допускает никого больше.
— Я сказал тебе, что вижу реже и туманнее, чем ты и она, но это и не видение даже, а знание. Я ведаю, что он вплетёт свою нить в мою судьбу, и не желаю этого.
— Не желаешь или страшишься? - Уточняет союзник, друг и нежданный - столь ожидаемый! - советчик.
— Я не боюсь врагов, - он поджимает губы.
— Но наследник королей Дейла - не враг тебе, а друг. По меньшей из мер, желает им быть. Ты влечешь его, как легенда древности, ставшая явью, как золотой песок на дне ручья, как песня ветра среди крон. Ты для него выше - и больше, и ценнее, чем та доля сокровищ, что он отдал тебе. Не потому ли отдал, что знает: есть вещи дороже золота? Скажи мне, - буднично продолжает Элронд, отойдя на шаг, но так и не дав ему опомниться, - что больше смущает тебя. Его низкий род? Но первые из союзников эльфов не имели титулов вовсе. Твоё старшинство? Но среди своего народа ты почти молод. Урон твоей гордости? Но смирить её - польза для тебя.
Трандуил оборачивается достаточно быстро для того, чтобы дать откуп возгоревшейся крови, но недостаточно для того, чтобы выдать себя.
— Не говори со мной о моей пользе, потомок Эарендила. В нём не польза моя, а потеря. Смотри, - шепчет он, - как я честен с тобою.
— Зачем же ты пришел ко мне? - Вопрос ласков - и жалеющ. - Тебе стоило бы идти к ней, если ты желаешь увидеть свою судьбу, но не прислушиваешься к словам. Я могу лишь рассказать тебе, она могла бы показать. Её зеркало не лжет.
— Но подтверждает и предопределяет.
— Только развилки наших дорог, - качает головой Элронд. - Она сказала бы тебе то же самое: зеркало показывает лишь то, что может быть. Может, но будет ли? Определённости или выбора ты жаждешь?
— Выбора, - Трандуил поднимает голову, встречаясь с ним глазами, - которого меня уже лишили. Я не хочу смотреть в её зеркало.
— Своеволец.
— Потому что знаю, - с нажимом продолжает он, - что оно покажет мне. Нить этого человека сплетена с нитью моего будущего. Он станет предвестником моего заката. Нет, Элронд. Я не хочу ни подтверждений в её зеркале, ни её понимания.
— Но ищешь моего, - улыбается Элронд.
— Ты - свидетель моих потерь. - Он признаётся нехотя, закрыв глаза, воскрешая образ за образом - прекрасные и жалящие, как ядовитые цветы. - Хотел бы, чтобы было иначе, но время не повернуть вспять. Ты видел, как я потерял ту, которую любил - навсегда, и предпочел не вспоминать об утерянном, потому что эта боль не вылечивается. Ты долго смотрел, как я теряю своего сына. Расскажи мне, на что ты смотришь сейчас. Может быть, в этот раз я услышу тебя.
— Сейчас ты не нуждаешься в моих глазах - оставайся по-прежнему слеп, не просил бы совета. Впрочем, упрям ты, как и раньше. А теперь, - он негромко вздыхает, - идём. Здесь тебе могут спеть о судьбах тех Перворожденных, чьи жизни переплелись с жизнями Вторых - в старые, но не всегда добрые времена. Пусть это утешит тебя. Всё повторяется, Трандуил.
«Ты должен был опровергнуть мои страхи», - почти произносит тот. Но, кажется, время людей действительно слишком близко, и в его власти только одно: принять свою судьбу, позволив смертному вмешаться в неё. Он долго оборонялся - и пал последним. Ниже, глубже, сладостнее и ядовитее тех, кто прежде него называл людей своими друзьями.
Её зеркало показало бы мне не дружбу, муж её дочери. Она зрит всё, что отражается в нём, но есть вещи, которые я никому не хочу показывать, ибо знаю их, думаю о них, горячусь ими. Они не для её глаз. Ни для чьих глаз.
Но я получил свои ответы.
***
Высокие молчаливые воины, красивые нездешней, холодно-золотой красотой, продолжают привозить провиант. Их холёные руки кажутся вовсе не пригодными для грубой работы, но они исправно помогают восстанавливать Эсгарот, и видно, сколь многое они переняли в своё время у гномов Эребора, ходивших некогда вдоль Мен-и-Наугрим. Бард Лучник, ставший Бардом Первым, королём Озёрного края, из окна своего будущего тронного зала смотрит, как восстанавливается из руин дорогой сердцу город. Вместе с ним и его людьми над краем порхает чужая, незримая и властная, одаривающая рука, без которой было бы втрое тяжелее справиться. Он помнит сияние звёздных перстней на пальцах этой руки - и она будто сейчас держит его за локоть. Он вообще помнит, кажется, слишком многое, хотя разве есть, что?
Гонцы из Сумеречья, посланцы своего высокородного государя - напоминание о том, чью гордость и чью помощь он хотел бы, да уже никогда не сможет забыть. Так чудеса нельзя выкорчевать из памяти.
— Отец, - звуки эхом отражаются от стен. Он быстро оборачивается.
Сигрид, как и ему самому, всё ещё неловко в мехах и вышивке; она крепко сжимает ладони замком и поводит плечами. В её глазах - тревога глубже тревоги, и Бард с тоской думает, что детям, видевшим Битву Пяти Воинств, не забыть её никогда - на радость или на горе.
— Милая? - Он старается улыбнуться как можно теплее, но ничем не изгнать слишком ранней морщины между её бровей и этих резко-угловатых движений нервных рук; на секунду Барду мнится, будто он снова смотрит в зеркало, и сравнение ему вовсе не нравится; он устал от зеркал.
— Гонцы от короля Трандуила. Новые мастера прибыли предложить свою помощь в восстановлении города. Они говорят - это дар...
— Ты им не веришь? - Он улыбается одними губами, с тихой грустью. Ибо я - не верю, хоть и жажду.
— Они как сказка, - шепчет дочь, - как колыбельная песня, которую давным-давно пела мама - Тильда и Баин не помнят, но я помню. Я не знаю, что нужно сказке от нас, и боюсь в неё верить. А ты?
Сердце ребёнка, плоти от его плоти, чует: что-то грызёт и изъедает его изнутри, как ржавчина. Барду хочется шагнуть к ней, обнять её, прижать к себе, успокоить, сказать: «Я бестревожен, будь бестревожна и ты», но он не смеет. В его дочери сильна и памятна та же кровь, что и в нём, и сердце будущей женщины добавляет ей чуткости. Она видит его тревогу, но не может успокоить. Никому не успокоить никого - пока он не обретёт что-то, не имеющее названия. Пока он он обвяжет вокруг своего запястья ту самую нить, протянувшуюся между ним и владыкой, чьи милости настораживают.
— И я боюсь, Сигрид, - Бард подходит и всё же берёт её за руку. - Но иногда мы не можем выбирать друзей. Даже если они кажутся нам ожившей легендой, даже если мы боимся их, даже если они слишком хороши для нас.
Она кивает, эта будущая прозорливая жена счастливого мужа, провидица из его, Барда Убийцы Дракона, рода, а он оглаживает переливающиеся бусины браслета на её запястье.
— Что это?
— Кошачий глаз, - она, не привыкшая украшать себя, неловко прячет скромный браслет под опушку рукава. - Отводит дурное.
Бард кивает вместо ответа. Он не может сказать дочери, что непроницаемое холодное сияние этих камней приходит к нему еженощно - чужим взглядом в его снах. Всё, каждый звук, каждый шаг, каждый предмет, будто вступив в заговор, возвращают его память к - союзнику? другу? врагу? - решение так и не было принято. Может быть, это-то его и тревожит. Кто ему - государь Лихолесья? Кто он - государю?
— Они потребуют свою цену, - вдруг говорит Сигрид, и её острый подбородок указывает на окно. Посланцы Сумеречья ничего не просят за свою помощь, и он не смеет ответить: «Я уже заплатил», потому что ей ещё рано знать, как раз и навсегда платят вечной преданностью. Жаль, что он не знает одного: нужна ли эта преданность тому, кому он готов её пообещать.
Как не знает и содержания письма, привезённого высокими молчаливыми гонцами. Призыв и обоюдная плата читаются между его строк - на языке, знакомом по случайности и в память о славных предках. Оно не для чужих глаз.
***
— До тебя, Бард Лучник, ни один человек не ступал под эти своды. - Он сообщает об этом столь небрежно, что Барду ещё больше хочется, вжав голову в плечи, отступить в тень. Таинственные пути, по которым его провели, как шпиона, запретив смотреть, великолепие сокрытых чертогов, голос Трандуила, властного над каждой здешней тенью, - всё говорит ему, что здесь он чужой, что здесь он лишь капля в водах Внешнего моря. Представшее перед его глазами для этих глаз не создано, призвано напомнить, кто он и откуда. Но, возможно, именно поэтому он лишь расправляет плечи шире. Не отступив перед Смаугом, неужели отступит перед давящей роскошью и единоличной властью?
— Это великая честь, Владыка. Я благодарен тебе за то, что ты удостоил меня её. Это доброе продолжение для уже начатого: мы вместе очистили этот край от зла, мы можем поступать так и впредь.
— Мысль о непоследнем союзе всё ещё не даёт тебе покоя, Убийца Дракона? - Трандуил улыбается, разливая, как любезный хозяин, вино, и багровая лента, словно кровь, бьёт о золотые стенки кубков. Его пальцы, когда он передаёт кубок Барду - жест странно знакомый - холодны до неестественного. Бард вздрагивает.
— Ты помог возрождению моего края. Ты охранитель этих земель, по своей воле или нет, - он шагает вперёд, будто стремясь не дать Трандуилу отступить. - В Лихолесье ещё много злобных тварей, твои воины истребляют их, но и мои люди отважны, ты это видел. Вместе мы сможем наносить врагу урон куда больший, пусть только стража лесных рубежей иногда покидает их, уходя чуть дальше.
— Ты хочешь предложить мне военный союз, Бард Первый, король людей? Союз - мне? Против орков Дол Гулдура?
Каждый из вопросов не требует ответа. Бард отвечает на каждый же - и больше того:
— Против них - и против любых иных тварей, пауков и чудищ. Да, я предлагаю тебе военный союз. Так же, как ты предлагаешь мне торговый в послании, переданном твоими гонцами. - На секунду брови собеседника взлетают верх, и Барду мнится что-то, похожее почти на уважение: а ты не так прост, Лучник; я, впрочем, подозревал. - Мир во время мира, - тише продолжает он, - и помощь во время войны, если она случится. Вот мои слова.
— Я не вступаю в союзы, - тени и свет от факелов играют на чужом лице, добавляют жизни алебастру и мнимой теплоты - холодным глазам. - Только если это обещает мне выгоду. Чем выгоден мне союз с людьми Эсгарота?
— Твоим добрым именем, - сердце стучит, будто безумное, норовисто бьётся о рёбра; от собственной смелости шумит в ушах, - честью. Возможно, славой. Ты хранишь своё королевство ото всех и каждого, но, может быть, настало время для друзей. Иначе я не понимаю, для чего помогать нам и торговать с нами, - он хмурится, - потому что не верю, что ты гонишься только за выгодой, не дракон же ты, гонящийся за золотом. Скажи мне, если я ошибаюсь.
Трандуил смотрит на него так внимательно и непроницаемо - ничего не угадать за этим взглядом - что короткий озноб пробегает вдоль спины.
— Ты считаешь, - медленно, будто сцеживая слова, начинает он, - что я ищу твоей дружбы, Лучник?
И тут силы иссякают. Бард устал разгадывать неразрешимые загадки. Его плечи опускаются и он качает головой, глядя на маслянистую, непрозрачную гладь на дне кубка:
— Я не понимаю, чего ты ищешь, Владыка. Объясни мне, если сочтешь нужным. Твои мастера строят наши дома. Твоим хлебом кормятся мои люди. Твои воины обходят наши рубежи дозором. Расскажи мне, для чего, если не ради нашей дружбы. Помню, ты не понимаешь нас. Но вот и я совсем, совсем не понимаю тебя.
Понимаешь ли ты себя сам?
— Вашей дружбы, - углы чужих, отчерченных тонко и узко, губ дёргаются, - я воистину не ищу. Не твой народ и не твоё племя, ты любопытен мне. Человек, позволяющий себе становиться между гномом и его войной, между эльфом и его врагом, между драконом и пепелищем. Вас немного осталось таких. Других я и не встречал.
На секунду ему кажется, что где-то здесь, в одном из углов зала вдруг звучит глуховатый, негромкий смех друга. Так Элронд без злобы посмеялся бы ему в лицо - слепцу по собственной воле, сдавшемуся гордецу, всё ещё прячущемуся за сказками о любопытстве.
— Что же? - Бард, неровно усмехнувшись, разводит руками. - Будешь изучать меня? Прикажешь рассечь до внутренностей?
Теперь друг перед мысленным взором не смеётся, он качает головой с привычной укоризной - и Трандуил не может, как бывало прежде, отмахнуться; Песня звучит всё громче, и громче, и громче. Даже если Человек уйдёт, ему никуда не деться, не запереться в этих чертогах, не отгородиться закрытыми границами, не спрятаться в лесах. Полотно ткётся неостановимо.
— Что же ты будешь делать, Владыка? - Почему-то шепотом, почти неслышно договаривает Бард, не сводя с него глаз - и опускает руки. Он не может произнести вслух всего того, о чём хотел бы рассказать и напомнить: об их беседах у склонов Одинокой горы, когда казалось, что говоришь с изваянием, но собеседник был - и внимал, о снах, которые приходят в ночи и тревожат, насылая ускользающие, манящие, смущающие видения, о том, как в этих снах он тянется за чужой рукой, выскальзывающей из его ладони - её нужно согреть, эту тонкокостную руку, унизанную мерцающими камнями, и удержать. Если бы можно было передать свои видения молча, немо - Бард рискнул бы, его уже ничто не пугает, он и так жалко хватается за торговый договор, как за приглашение, в отчаянии надеясь, что верно прочёл в нём призыв. Но перед ним Трандуил из Сумеречья, и сам лес окружает со всех сторон, и свет дрожит, и тишина такая полная, абсолютная, будто они одни на сотню лиг вокруг, и он ничего больше не может, только говорить в надежде быть услышанным: - Что бы ты ни решил - вступать с нами в союз или нет, сделать меня пленником - о, ты ведь можешь? - или другом, это неважно. Я не требую от тебя обоюдной клятвы. Я здесь, чтобы сказать: вот он, я, Бард, называемый Убийцей дракона, и я предлагаю тебе свою верность, Трандуил, владыка Сумеречья, в мире и войне, потому что ты помог моему народу, когда он в этом нуждался. Так принято у нас, Последышей - помнить и быть благодарными.
Трандуил подходит ближе - скользящим, неслышным шагом, но последнего, достаточного для того, чтобы подать руку, не делает.
— Неужели твоя верность, - чужой голос тих и вкрадчив, - покупается так легко?
И снова нужно быть терпеливее.
— За кровь, пролитую рядом. По-твоему, это малая цена? - А дальше кто-то тянет слова с его языка, те слова, которых он никогда бы не произнёс, лелея остатки собственной гордости, но которым, возможно, суждено было прозвучать в этом зале: - Я не принёс бы подобной клятвы любому из королей. Я и приношу её - не любому и не каждому. Тебе, Владыка. Может быть, такова моя судьба.
— Что ты знаешь о судьбе? - Вдруг чеканит тот, подаваясь ближе, и глаза его остры и холодны, как далёкие звёзды. - Что ты можешь знать о ней, Последыш, сын смертных?
Сейчас, - отчаянно звенит в его голове, - сейчас что-то станет мне ясно. Что-то проявится передо мной, как в зеркале Галадриэли.
— Я знаю только одно, - удивлённо вскинув голову, отзывается Бард, и чужое, дивное, вечно юное лицо плывёт перед его глазами. - Что моя судьба сейчас - передо мною, и я принимаю её. С битвы у Одинокой горы моя жизнь и моя смерть неотделима от твоей. Я дерзок, но разве ты не слышишь, что я прав?
Трандуил выдыхает воздух долго и мучительно. Люди так опрометчиво и так просто произносят слова, в мощи которых не отдают себе отчета. Он надеялся, что другой поможет ему в его борьбе, но другой не помог, подтолкнул. Бард Человек, Бард из рода королей Дейла, смертный и быстроживущий, принял судьбу как будто играючи, а один бороться он не сумеет - не в этот раз, только не со звуками Песни. Нужно сделать то, чему его никто не учил, нужно сдаться, но он не знает, как. И тогда Бард снова помогает ему, поднимает и протягивает руку, обхватывает пальцами его запястье, касается ладони - человеческим, ободряющим жестом поддержки и помощи, жестом самоубийцы, немыслимым ни от кого другого.
— В моих снах, - будто про себя говорит он, - твои руки были холодны, как лёд. Я не верил, что это правда.
— В твоих снах? - Переспрашивает Трандуил, и нить натягивается до звона.
— Они туманны и в них не было ничего, кроме наших неоконченных разговоров, - хмурится Бард. - Ты лишь смотришь на меня, как на низшего, и я не могу удержать в своей руке руку союзника. Вот и всё. Но здесь и сейчас холод этих снов отступает.
— Жаль, что ошибки не было.
— Прости, Владыка?
Но Трандуил смотрит в сторону, не на него - словно говорит с кем-то другим, а потом поворачивается снова. Бард хочет и не может разжать пальцы, удерживающие чужое запястье - это становится неловким и смешным, но тело не слушается его.
— Друзья, которые всегда правы, хуже врагов, Бард, Победитель дракона, не рискуй заводить таких.
— О нет, - усмехнувшись, отзывается тот, - не заведу, если получу друга в твоём лице, Владыка.
Слова вылетают быстрее, чем он успевает их поймать, и так ожидаемо всё - от презрительного прищура до быстрой и милосердной смерти, но у лихолесского государя только вздрагивают крылья носа.
— Помнится, ты хотел поклясться мне в верности, король Озёрного края? Я, Трандуил, сын Орофера, владыка Сумеречных эльфов, принимаю её. И лучше бы мне никогда не встречать твоего племени, - тихо договаривает он.
— Как и мне твоего, - вторит Бард. - Но мы встретились.
Ты пришел в мою жизнь и в мои сны, и как мне теперь выпустить твою руку, если расстояние тревожит меня, но близость к тебе - успокаивает? Ты себялюбив, но мудр, и я жду, что ты расскажешь мне, что со мной, а моя клятва будет залогом остроты моего слуха.
Всё вокруг - подтверждение того, что это явь, а не сон, и собеседник - непознаваемый, подобный стройным среброкронным древам, имеющий над ним власть карать и миловать, не уходит и не отсылает. Трандуил здесь - и вдруг наклоняется, закрыв глаза, как наклонялся бы к цветку, влекомый против воли чужим живым теплом.
Запах кружит голову, заполняет ноздри, как ароматы цветущих садов Лотлориэна; от человека пахнет пылью долгой дороги и металлом, живой подкожной жизнью, солью зовущего моря, чем-то стремительным и слишком, слишком быстротечным - настолько, что Трандуил не успевает запомнить и удержать - и понимает, что не успеет никогда. Всё в человеке чужое, всё незнакомое, всё жаждет познания. Он падает в своё поражение, как в бурлящий поток непокорённой стремнины, клонится к Барду ниже, закрыв глаза, вдыхает, сдаётся и всё ещё терпит чужие пальцы на своей руке.
— Если это твоя магия, то разрушь чары, - то ли советует, то ли просит, то ли в отчаянии приказывает Бард. - Я никогда не искал союзников и государей.
— Чар нет, адан. Над любыми чарами я был бы властен, ибо тоже никогда не искал союзников - и равных.
— Тогда что заставляет меня клясться, а тебя - выслушивать?
Ответ нужен мучительно - и он следует.
— Выбор, - на мгновение Трандуил становится прежним, знакомо-отстранённым, с этим презрительным взглядом сверху вниз - будто у учителя, поправляющего несмышлёного ученика. - Ведь ты пришел сюда сам. Мой зов не был приказом, ты мог бы ослушаться. Всё, что было делами правителей, передали бы посланники, всё, что не было ими, могло бы остаться без ответа.
— Не могло, - качает он головой. - Неужели ты не видишь, Владыка? Ты открыл мне дивный мир, о котором я до того лишь слышал. Ты вошел в жизнь моего народа - и в мою жизнь, а с этим я ничего не в силах сделать, - и он улыбается. - Между мной и тобой много недоговоренного, не для уст, ушей и глаз посланников. Это знаю я - и знаешь ты. Видишь, - Бард заглядывает в чужое лицо, - я не мог не прийти. Но ты мог бы не звать.
«То, что я могу и чего не могу, не вопросы твоего ума», - говорит кто-то внутри его головы, и Трандуил не сразу понимает: этот голос принадлежит ему самому, столь недавнему, ещё не узнавшему в человеке своего рока. Он и должен бы сказать, как сказал бы прежде, но говорит лишь:
— Значит, мы выбрали оба.
Это не слова короля и не слова Перворожденного. Это печать, наложенная на договор. Бард смотрит в его лицо прямо, как не многие смели, и чужие глаза такие яркие, горячие, полные невысказанных слов и запечатлённых образов, что Трандуилу хочется накрыть их своей ладонью, потому что они слепят. Люди ничего не умеют прятать, он всё читает в этих глазах, всю тревогу и все виденные Лучником сны, из которых тот запомнил лишь малую часть.
С этой минуты, - понимание четкое и обезоруживающее, - мне придётся принять любой твой выбор, человек. Гордись этим в меру.
***
Ты был прав, мой старый друг. Судьба - это не то, что будет, но то, что может быть. В этот раз я не пожелал и не сумел отступить, потому что не мог позволить человеку быть отважней. Он уйдёт за пределы мира, видя и слыша меня, так и не узнав настоящей потери, хоть и будет считать иначе. Мне же чрезмерно многое придётся унести с собой за Море, но не это ли мы прокляты раз от раза выбирать?
Не долгую ли, долгую память о том, что нельзя удержать навечно, как не удержать за хвост сияние небесного пламени.
Я больше не желал выбирать её. Но всё же выбрал снова.