Ладно, никаких эпиграфов из «А если, сударь, я скажу, что люблю вас». Первоначально: я не знаю, как могла пропустить столь заметные на афише буквы, складывающиеся в «Жан Ануй», и при произнесении имени автора со сцены мы с Катей переглянулись. Опрометчиво судить по одной пьесе, но Ануя мы рядили по Эвридике - а это хоть и больной темами, но не самый художественно сильный текст (впрочем, пьесе важно быть выигрышной на сцене, не на листе). Коломба в этом отношении, впрочем, выгодно отличается - в тексте, произносимом со сцены, чувствуется бойкая динамика - при наличии какой-то подкожной поэтичности. Сплетение слов даёт актёрам возможность - «Раскрыться» не совсем то, избитое до кровоподтёков слово, - распахнуться.
Моэмовский Театр и Театральный роман Булгакова, перенесённые из сферы искусства в сферу очень простой личной истории - а нет ничего острее проходящегося точно по впадинкам между ребер, чем эти простые истории (банальные проекция и интроекция слишком велики). В сущности, Коломба - при вывернутом нутре театра, при показанной полости багряного его тела - это прежде всего вывернутость чувства, чем обстоятельств. Не театр разлучает Жюльена и Коломбу, - форма могла быть любой, театр лишь сгущает сок красок. Их разлучает - как ни странно - недолюбленность. Парадокс: взаимно любящие люди - друг другом
недолюблены. Не объективно - субъективно. Оба считают, что дают друг другу сполна - много, слишком много, больше, чем возможно, - но всё же меньше, чем требуется другому. Коломбе нужно быть женщиной, на отречение
в абсолюте она не готова (Жюльену необходимо беспримерное понимание и принятие; некрасовский тип, следующий в Сибирь). Он же впустил её в свою жизнь (что для него - безгранично много), но не впустил в себя, за все пуговицы, на которые был застёгнут. Они жаждали друг от друга слишком много
проявлений вовне (мотив отречения проходит через сюжет пьесы тонкой алой линией).
Воистину: любви оказалось недостаточно.
{more}Ануй вообще удивительно раздражающе угадывает женщин (самое тонкое и самое царапающее в них). Любить высоко и сильно, кажется, мужчина может лишь на расстоянии (впрочем и без гендера - любить вблизи стократ сложнее), - женщина же в это время ждёт. Ожидание - удел, втравленный со времен Евы в кровь, как в кожу втравливается татуировочная синь. Это не оправдывает осеннего костюмчика светло-коричневого цвета - о, ни в коей мере - но и обвинить молодую женщину, недополучившую того, что причиталось её юности, нельзя тоже (ни душой, ни телом она ведь ни во что не вовлеклась - только отчаянностью и жаждой).
Дело в итоге действительно не в том, изменила ли Коломба Жюльену. Дело в том, что недоверие змеиным двуострым языком мелькнуло между ними - и ничем уже не убрать, не смыть, не вытравить. Злоба детства разрушила его веру ей - и оскорбленность без вины виноватой разрушила её к нему доверие. Вера приобретается тяжело, с кровавым потом, - и теряется с пугающей подспудной простотой. Вытягиваемая жила.
Сразу: нам с Катрусей действительно очень редко нравятся актрисы. Сценическая эмоция женщины всегда тяжелее, неестественнее (по целому ряду причин, от самих актрис зачастую не зависящих). Но Алёна Ибрагимова - это что-то совершенно замечательное. Будто, услышав наш стон о рыданиях на сцене, некто наверху смилостивился: сейчас Я покажу вам, как искренне и по-настоящему, не вырывая из себя переигранную эмоцию с корнем, может плакать женщина. Слёзы юности - заря и слёзы! - по молодому нежному лицу. Впрочем, не в том суть, я зацепилась за факт, как за совпадение. В общем и целом Ибрагимова - золотник. На неё смотришь и шепчешь: верю. Тебе. Твоей Коломбе. Её девичьей наивности. Её восторженности. Её усталости молодой женщины, успевшей за три месяца жизни хлебнуть желанного (жаждала? пей!). В переключаемости её эмоций, в их смене и динамике так много жизни (нежная стихийность). От легкости облака - до закостенелости познавшей. Замечательная, блистательная девочка, - овации.
Как ни странно, Вера Бабичева, которая порой царапала нас в Белке, здесь, в Коломбе, была чрезвычайно органична (то, когда с языка срывается «На своём месте», и это не звучит комплиментом, хотя и является им). Всё, от высокомерной капризности знаменитой актрисы до слёз матери, вдруг - так поздно и так во времени - заговорившей с сыном, - было правильно.
Жюльен Дмитрия Сердюка. То, что делает на сцене этот человек, из спектакля в спектакль для меня - булавочный укол. Как пловцы колют иглой в сведенную мышцу, так вихревая, бьющая актёрская сила Сердюка колет мне в - в сущности, тоже в сведенную и тоже мышцу - прицельно в сердце. Вопрос ли это амплуа? Думаю - и не думаю одновременно. Разумеется, да: мучительную трагедию одиночества, внутреннего конфликта, сумасшествия и/или человеческого страдания он играет так, как, наверное, смогли бы ещё лишь немногие. При этом разумеется же: нельзя не ощутить, что он больше и всеохватнее этого.
Его Жюльен далек от идеала до чудовищности - но женщина во мне понимает женщину в Коломбе, пошедшую за его саркастичной закрытостью, внешней холодностью, внутренней больной чернотой отвергнутого до рождения. Жюльен Коломбе - не верил изначально. Он ждал от неё подвоха ещё до того, как ушел служить, потому что ждал его годами ото всех (его готовность любить вечно - его знание о вечной к ней любви! - есть в нём что-то компенсаторное, от чего ещё больнее), впитал этот подвох и эту обманутость с молоком матери, первой же и преподавшей урок: мир не станет тебя гладить, только щипки, милый, терпи. Была какая-то облегченная успокоенность в его знании о её якобы измене (была и разумеющаяся ярость): подтверждение получено, любимая женщина не стала исключением. Как он хотел этого исключения! И как сам - ему - сопротивлялся.
Ничто не оправдывает ни его обвинения (объяснить и оправдать - вещи разного порядка), ни этого удара по лицу (мужчина - ударивший - женщину - мужчиной автоматически - быть - перестаёт). И вместе с тем это «Мама, я несчастен» бьёт так сильно, что - аххх - перехватывает вдох. Он встаёт комом в горле - и не выдыхается, плотный, будто резиновый мяч, до самого конца. До аплодисментов. Весь финальный монолог. Всю минуту зальной пустоты, когда - вместо того, чтоб аплодировать - сидишь, уткнувшись лицом в ладони.
Ануй гениально совместил боль и смех - в дозах не гомеопатических, сильных. Хина и сахар, сахар и хина по ложке попеременно. Трагикомедия в самом прямом, буквальном смысле - лоскут сдираемой кожи, лоскут искреннейшего, до влаги в глазах, смеха. И всё же последнее прикосновение к твоему нутру - болезненное. Закрепляется оставленность людская - среди суеты сует и смеха, под которым постепенно вскрывается подложка: всё, по сути своей, очень смешно - и глубоко не смешно.
Егор Сачков начинает прочно входить в число наших любимцев - всегда прекрасен, умеет быть характерен и комичен без лишней нарочитости. Именно в Коломбе для меня вдруг раскрылся Юрий Тхагалетов - когда в нём появилась простая, человеческая, даже скорее людская жуть.
Простота, по сути, самой постановки компенсируется двумя неоспоримыми вещами - объективной и субъективной: первая - актёрская игра, блистательная до желания прижать к груди ладони и смотреть, смотреть, смотреть,чувствовать, чувствовать, чувствовать. Вторая - извечное умение находить личные, свои темы. Одной любви мало, - говорят воплотившиеся на сцене герои. Одной любви мало. Слишком многое предшествует до - и слишком многое нарастает после. Я же, как бывает порой, слишком полно пропускаю через себя увиденное, а, пропустив, не умею отпустить. Нить тем и восхищения свивается в моём мозгу горячим клубком - на часы, на сутки.
Мы с Катей сходили бы на Коломбу снова. Она - в основном чтобы поймать в роли Армана Александра Боброва - о, это был вихрь связки его и Сердюка (хотя, о боже, ни одной царапинки, - как хорош был Дмитрий Гурьянов! И в сахарной сладости избалованного и любимого мальчика, и в идущем трещинами влюбляющемся мужчине, и в яростно внутренне обманутом - о, она, невинная девочка, обманула обоих - ничего при этом, по сути, не обещав). Я сходила бы - просто.
По сути, этот спектакль - спектакль о настоящем и лживом, естественном и искусственном. О вере и недоверии. Слишком ли тесно они переплетены у женщин? Слишком ли безапелляционны у мужчин? Не то - и не другое. Просто вера. Просто неверие. Просто есть.