Первое и главное впечатление - то же, которое мы в три голоса высказали после Сереже Кемпо: «Двояко» (двойственно, противоречиво, синонимы - наше всё). Это слово можно распечатать на отдельном листе и подклеивать к афишам спектакля. Не просто царапинки по поверхности (как, скажем, по ассоциации с Шекспиром, в недавней Тени ЛИРа Боровикова), а именно четкое разделение на «Да» и «Нет» (с лёгким перевесом «Да»). Есть в нём вещи сильные, отчетливые, рельефные.
Очень хорош Гамлет Александра Петрова. По личному, сугубо индивидуальному впечатлению - ни одного нарекания собственно ему. Из царапнувшего лишь - самый первый монолог, который был - да - с места в карьер. Словно по режиссерской задумке необходимо было с первой же минуты схватить зрителя за шкирку и ткнуть лицом в нутряные, огневые страсти человеческие; я - не люблю, когда меня хватают за шкирку. Монолог был прочитан хорошо, яростно, честно, но - слишком мощно, слишком сразу, после паузы в темноте, после едва отзвонившего последнего звонка это создавало ощущение переигрыша. То скорее нарекание постановщику, чем актёру.
Так же: Гамлет Петрова ни минуты не принц Датский Уильяма Шекспира. {more}Меланхолия, рефлексия, цинизм с мраморными прожилками благородства? Из всего - если только последнее, пожалуй, и то без цинизма. Королевский отпрыск никогда не входил в число моих любимых героев. Я всё могла и могу в Гамлете понять, объяснить, при необходимости - оправдать, всему могу найти причины и подобрать следствия в его поведении, но любить от этого не начну; могу пожалеть, - не могу проникнуться. В Гамлете меня отталкивает обилие слов - и честная нелепость замедленных необходимых действий, заменяемых иными; одним словом, по всем законам переноса раздражают собственные недостатки. Насмешливый сарказм, драматическая меланхолия, тонкая нервичность капризного ребёнка, - всё это Гамлет канона. Гамлет Петрова - сильное, мощное, штормовое чувство, просто и грубое, но не примитивное. Гамлет Петрова - сильные людские страсти. Метание, непонимание, мощь порывов и решений, взросление; нет сухости и нет цинизма, есть ирония и сила, но и ирония лишь прикрывает искреннее недоумение, искреннее негодование, искренние стремления.
Почти ничего от канона - и вместе с тем от канона, несомненно, концентрированность. Густота красок. Срывы. Петров играл великолепно - Гамлета Саркисова, а не Шекспира, но выдерживая в этом прямую и сильную линию. Юность. Стремительность. Ураганная эмоция. Он действительно, полагаю, актёр необыкновенного дарования.
Сразу к слову: Лаэрт Сергея Кемпо был как раз насмешник, острие шпаги, опасный и уверенный, прямой и саркастичный, язвительный и искренний одновременно. Пожалуй, я посмотрела бы на Гамлета Кемпо с удовольствием - в нём как раз было бы циничное, кривящее губы кисловато-горькое, как от лимонной корки, начало (и зерно безумной тьмы - о, это объятие с гробом сестры!). Это не говорит о плохом Гамлете Петрова - см. выше - о нет; это говорит лишь о том, как хорош был бы и Гамлет Кемпо. Да, он остался бы - в том я уверена - не по-шекспировски страстен, и всё же медленное утягивание в темноту дал бы изумительно. Впрочем, его Лаэрт был хорош не менее. Он искренне любил Офелию (о странной подоплёке их взаимоотношений - ниже), он жаждал мести, но принца не ненавидел. Им просто было принято решение, априорное и само собою разумеющееся, от которого было не отступить, и в их поединке заранее не было победителей и проигравших. Гамлет и Лаэрт ещё до встали по одну линию.
Кемпо чудовищно эстетичен. У него прекрасная пластика, он хорош и в статике, и в динамике, он умеет придать движениям небрежность, которая - на контрасте с нарочитой, нервно-выверенной напряженностью Петрова - давала дивный контраст. У них вообще вышла благословленная свыше спайка - отличная сыгранность, связка от бога. Две молодые, равные силы, кульминационно столкнутые лбами в самом финале действа. Воистину, как после сказала - прекрасно и ничтоже сумняшеся - Маша: «Гамлет и Лаэрт были - огонь!». Что тут добавить, кроме: аминь.
Жаль, разумеется, отсутствие точки кипения - дуэли, убранной за кулисы. Когда эмоция идёт по нарастающей, стремится к апофеозу и триумфу самой себя, - её вдруг обрывают, и появляется ощущение недосказанности, вырванного куска. Недоговоренной между Гамлетом и Лаэртом фразы.
Далее о характерах: в сущности, все представленные на сцене персонажи отличались от канонических шекспировских, насколько это в принципе возможно (при общем сохранении ролевой канвы). Простой и страстный Гамлет, хищнически-сильный Лаэрт, нелепый и трогательный (sic!) Полоний, Клавдий, которому сочувствуешь, Офелия, которая кажется рыночной девчонкой, а не дворянкой. Они, вроде бы, те же, знакомые по многовековому сюжету, ничего вывороченного в них нет, - и всё же совершенно иные. У Валерия Саркисова определённо был свой взгляд на каждого из героев великой пьесы - довольно альтернативный. Это не в коей мере не осуждение, он имеет неоспоримое право на своё видение и его представление, однако - проходится в некоторых случаях по коже наждачной шкуркой. То ли его режиссерский глаз увидел в тексте Шекспира то, чего не видели другие, то ли он - додумал.
К слову, додумал он, в частности, и братско-сестринские отношения Лаэрта и Офелии. Поймите правильно: я, с моим приоратом страстей человеческой, этого «На вес золота или крови - грех», этого нутряного людского жара, оправдывающего всё и перешагивающего все границы, готова увидеть влечения даже там, где показывающие их не подразумевали. Слэш, фем, инцестуальная подоплёка - да, да и да, всегда да, потому что эти (псевдо)грехи - единственное изначально людское, до всего прочего данное. Но здесь даже не понадобилось напрягать зрение. Саркисов поступил очень просто - он, убрав подоплёку, дал чистый инцест по-кошачьи отирающейся о Лаэрта Офелии, Лаэрта, оглаживающего её ладонями вовсе не как сестру. Это не то чтобы резало глаз, о нет (как ни удивительно), но это поразило. Он так усилил их нежные взаимоотношения, что перевёл их даже не в Фрейда (никакой подавленности) - в ясную, как день, правду. Поцелуй безумной Офелии (который, давайте признаем, был невероятно, до дрожи чувственнен и достоин запечатления в гифе) - это не прорыв, это демонстрация того, что она могла себе позволить более не сдерживать.
Будучи честной: эта линия мне понравилась. Но суть в том, что у меня осталось не ощущение заигрывания с Шекспиром даже, - ощущение заигрывания с залом. Словно бы Саркисов стремился поразить пресыщенных, усладить довольных. Так в изящно-простое блюдо добавляют чрезмерно много пряностей, и на языке не остаётся вкуса собственно основы, только специи. Отчего-то я подозреваю, что режиссёр поставил Лаэрта и Офелию (а после и Гамлета с Гертрудой, но тут уж, предположим, простительный Эдипов комплекс принца Датского) такими не потому, что видел так, а потому, что намеренно хотел поразить. Намеренность в театре всегда - кровит.
Если зашла речь об Офелии и Гертруде, то: женщины на сцене - извечная боль наша. Я пишу об этом практически в каждом отзыве, и право же - не знаю, что с этим сделать. Органичные и естественные, при этом сильные и забирающие тебя себе женщины на сцене - редкость. Для этого существует целая совокупность причин, я писала о них не раз, но на вчерашнем Гамлете мне в голову пришла ещё одна: режиссёры, кажется, просто не знают, что делать с актрисами; с актёрами - да, с актрисами - нет. Пример с женскими рыданиями на сцене - они практически всегда ядовито-ненатуральны, ни одно «Не верю» не вместит, собственно, неверия. В то время как аналогию этого рыдания, сильную и трагичную эмоцию можно передать иначе, женщина на это способна (сейчас по себе угадает - знанием! - каждая). Сип, хрип, тишь голоса, исказившаяся линия рта - женщина способна быть драматичной до боли без натужного наигранного рыдания, и то будет не замена, то будет оно же - но в куда более достоверной форме. И не вина актрис, что зачастую они вынуждены выражать примитивно-гротескные, шаблонные, ярлыковые эмоции потому, что режиссер не смог подобрать иных проявлений. Это касается любой сценической эмоции и любого действа. Допускаю, однако, что женщина, как ни странно, гораздо более сложный сценический материал, чем мужчина, и с ней тяжелее работать.
Но нарочитый плач Офелии, но бьющаяся в натужных рыданиях Гертруда... Резь. Офелия Толстогановой - бойкая, почти разбитная девочка. Чарующе искренняя лишь в диалоге с Гамлетом, том, где о красоте и добродетели, до и после (но - несомненно - до рыданий). Там на ней проступила, как испарина, боль женщины - недолюбленной, обнадеженной и отвергнутой в одну секунду, почти прикоснувшейся к жаркой тайне - и отброшенной назад.
NB: Безумие Офелии - общепринятость, один из самых красивых мотивов в мировом искусстве. Однако же, если хорошо нырнуть в текст, вдруг можно понять, что она трезвее и разумнее всего подгнивающего Датского королевства. Но сошла ли с ума Офелия постановки Саркисова, я так понять и не смогла. И да, и нет. О Гамлете же - никакой, разумеется, помешанности (каноническому многие ставят, кажется, шизофрению? этот - шизофреничен не был).
Очень хорош был Клавдий Бориса Миронова. Если снять некоторую нарочитость (снова! бич постановки) начала первого действия - прекрасен более чем. Очень хороши герои второго плана - Горацио, Розенкранц и Гильденстерн, актёры и могильщики (Колесников же так и просто гениален). Одним словом, да - замечательные актёры, но странный режиссерский взгляд.
Сильная, в общем-то, динамика самого действия - практически ничего лишнего, органичное и логичное перетекание картин одна в другую, без разрывов. Хорошая подача сильных эмоций, не режущих глаз и ухо (за вычетом данных выше оговорок). И, что едва ли не самое запоминающееся, - великолепное воздействие на анализаторы, как я люблю говорить в последнее время. Картинка - божественная.
Если когда-нибудь я всё же напишу нормальную, удобоваримую пьесу, и найдётся отчаянный смельчак, который решит её поставить, - я хочу, чтобы сценографией занимался этот волшебный человек, Александр Орлов (если уж не сможет Владимир Боер), а костюмами - Андрей Климов. Мне думается, оба поняли концепт едва ли не лучше самого режиссера. Одновременные уважение к эпохе - и вневременность. Историчность элементов - и совершенная современность. Строгость форм и линий - при яркости. При смешивании со светом, строгим, вертикальным, надсценным, это создавало магию. Золотое, медное, серебряное, всплески ало-розового - на черном, при желтом и белом свете. Переливчатые, текучие, при этом - чистые цвета. Игра строгих же теней и будто солнечных и/или лунных бликов. Буквально экстатическое наслаждение от визуальной стороны. Декорации, костюмы и свет не просто дополняли или создавали настроение, - они лепили атмосферу, будто из глины, и дарили наслаждение. В деталях костюмов характера было иногда едва ли не столько же, сколько в игре. Одна эта - о да, это теперь тема на долгое время - монашеская шапочка Офелии - цветаевское: уплочено всеми розами крови за этот просторный покров бессмертия - крик: целомудрие! - похороненное - до! заранее! - целомудрие - «Вашей красоте лучше не общаться с вашей добродетелью...»; Офелия, закрытая для страстей мира уже тогда, когда страсти в ней ещё вскипали. И далее, далее, далее.
Что ещё интересно, режиссёр искренне хотел совместить комедию и трагедию. Насмешить там, где это сделать было можно. Актёры бродячей труппы и могильщики, Полоний - они вели эту святящуюся нить зрительского смеха отменно. Но всё же, кажется, Саркисову не хватило некой тонкости, такой выверенной и талантливой, как, скажем, у Виктюка, Ломкина, в чем-то - как в некоторых постановках Бронной и отдельных вещах отдельных театров. Ему слишком хотелось рассмешить - но если в ложке лекарство, то в чашке - яд. Не в том беда, что было смешно (как сказала потом Сереже Катруся, «Мы любим, когда смешно и грустно»), - в том, что иногда хотелось смеяться там, где это очевидно не подразумевалось. Грань сочетания драмы и комедии всегда опасна, как кромка минного поля.
В общем и целом, несомненное да визуальной и звуковой сторонам (живой оркестр, песенная мелодия волынки - колдовство), динамике, нетривиальной подаче, следованию шекспировскому, хоть и скорректированному, тексту канона. Да актёрам, Петрову и Кемпо в особенности (за ярость и почти любовность связки, за силу игры). При этом - всё же нет подорожника, который я могла бы приложить для себя к многочисленным царапинкам. Из этого и проистекает то, самое первое и самое искреннее, «Двояко». Как ни странно, я едва ли не впервые не могу сказать, хочу ли увидеть это снова.
*
А потом мы дождались у служебного Сережу Кемпо и замечательно с ним пообщались. Об этом уже очень хорошо написала Катруся - и я лишь кратко повторю: невыразимое удовольствие, простое человеческое удовольствие - когда удаётся поговорить об. Когда актёр не боится тебя (отчего-то), не отмахивается, не проходит презрительно мимо, не снисходит, - когда он просто останавливается, чтобы обсудить спектакль, спрашивает и отвечает, и это действительно - беседа на равных в меру сил и возможностей. Радость общения. Кемпо не пытался сбежать, сам отбрасывал повисающие паузы, не то чтобы ждал прощания, был очарователен, прям, харизматичен, искреннен и буквально излучал. Очень рекомендовал «Из пустоты...» - совершенно честно, пылко, с возгорающимися глазами. «Не знаю, что получилось, но нам, актёрам, очень нравится», хвалил Петрова, хоть и «Саша не фехтует», произнёс на прощание «Приходите обязательно, до свидания, Маша, Юля, Катя» и вообще был прост и мил. После таких разговоров - адекватных (насколько это было возможно) и приятных - хочется обмотаться радугой. Вот такой обмен впечатлениями - бесценен.
P.S. Апофеоз:
— Как там поживает Козловский? - улыбается Кемпо.
Мы глотаем звуки:
— Полагаем, хорошо. Давно с ним, знаете ли, не общались.
— М, ну да. А то вы же тогда от меня ему привет передавали, мне от него... Он мне потом звонил по этому поводу.
Мы бы пофейспалмили, но, знаете... нет.
— Завтра будет хороший состав. Другой.
Мы, все вместе, чуть не хорируем: «Татаренков?». Слава богу, мы с Джорджем не успеваем, когда Сережа продолжает:
— Другие король и король. Будет Агриппина Стеклова.
С каких пор Татаренков для нас единственное мерило хорошего состава - одному богу известно.
Но на «Из пустоты...» теперь хочется страстно - втройне. Это обещает быть прекрасным.
P.P.S. И да, мой вид всё ещё вызывает у Сережи волну самокритики. О почто.
Гамлет (премьера), театр имени Ермоловой, 20 декабря.
Первое и главное впечатление - то же, которое мы в три голоса высказали после Сереже Кемпо: «Двояко» (двойственно, противоречиво, синонимы - наше всё). Это слово можно распечатать на отдельном листе и подклеивать к афишам спектакля. Не просто царапинки по поверхности (как, скажем, по ассоциации с Шекспиром, в недавней Тени ЛИРа Боровикова), а именно четкое разделение на «Да» и «Нет» (с лёгким перевесом «Да»). Есть в нём вещи сильные, отчетливые, рельефные.
Очень хорош Гамлет Александра Петрова. По личному, сугубо индивидуальному впечатлению - ни одного нарекания собственно ему. Из царапнувшего лишь - самый первый монолог, который был - да - с места в карьер. Словно по режиссерской задумке необходимо было с первой же минуты схватить зрителя за шкирку и ткнуть лицом в нутряные, огневые страсти человеческие; я - не люблю, когда меня хватают за шкирку. Монолог был прочитан хорошо, яростно, честно, но - слишком мощно, слишком сразу, после паузы в темноте, после едва отзвонившего последнего звонка это создавало ощущение переигрыша. То скорее нарекание постановщику, чем актёру.
Так же: Гамлет Петрова ни минуты не принц Датский Уильяма Шекспира. {more}
Очень хорош Гамлет Александра Петрова. По личному, сугубо индивидуальному впечатлению - ни одного нарекания собственно ему. Из царапнувшего лишь - самый первый монолог, который был - да - с места в карьер. Словно по режиссерской задумке необходимо было с первой же минуты схватить зрителя за шкирку и ткнуть лицом в нутряные, огневые страсти человеческие; я - не люблю, когда меня хватают за шкирку. Монолог был прочитан хорошо, яростно, честно, но - слишком мощно, слишком сразу, после паузы в темноте, после едва отзвонившего последнего звонка это создавало ощущение переигрыша. То скорее нарекание постановщику, чем актёру.
Так же: Гамлет Петрова ни минуты не принц Датский Уильяма Шекспира. {more}