Вот так, с места в карьер, сразу о человеке: Максим Керин, щепкинец двенадцатого года выпуска, - нечто почти феноменальное. К черту фап, ко всем чертям излюбленный фанатский радикал, - глядя на него на сцене воешь внутренне – громко, надрывно – от того, насколько до страшного восхитительно он играет. Хочется запереть Керина в угловой комнате самой высокой башни и запретить когда-либо играть ещё что-либо – чтобы не раздарился, не растратился, не выдохся. Абсурдное, иррациональное, на уровне животных инстинктов восхищенное желание спрятать это под стеклянным колпаком, пусть такое и не укрыть стеклом.

Сложнее всего играть уход от нормы – физической, психической, бытовой. Поэтому самая высокая актёрская работа – играть больных, умалишенных, голодных, тех, в чьём состоянии ты никогда не был. Грань слишком зыбка, слишком тонка, четверть шага в сторону – оступ, падение. Максим Керин на сцене не делает и десятой этого шага. Я люблю роман Киза и боялась за главного героя, за воплощение – и ни на секунду не почувствовала хотя бы тени от тени разочарования. Притом, что актёрская работа в ЦдЭ – это работа тяжелая. Чарли постоянно бросает от эмоции к эмоции – и актёру приходится следовать за ним, поминутно из умственно отсталого перевоплощаясь в почти гения, из безобидного ребёнка – в агрессивного взрослого, от нежности ласкового щенка переходя к обретению человеком себя в минотавровом лабиринте жизни. Это так же необыкновенно сложный спектакль – психофизически. Он требует напряжения тела, умения перебросить его из состояния в состояние на уровне соматики в полном соответствии с внутренним ощущение себя. Нервная система должна три с половиной часа сходить с ума. Я не понимаю, как после этого можно стоять на сцене живым.

{more}