Встретила сегодня на остановке свою бывшую одноклассницу. Бывает, люди не меняются со временем, и это - её случай. Не знаю, так ли сильно изменилась за минувшие пять лет я, но она - ни на йоту. Спортивные сандалии на ремешках, розовые носки в рубчик, полуспортивные брюки, олимпийка, ни грамма косметики, гладкий русый хвост, никаких украшений. Всё тот же отстранённо-равнодушный, серьёзный взгляд. И дело не в том даже, как она выглядит; я безнадежно пытаюсь передать через описание внешности суть. Она была, разумеется, отличницей, болезненной девочкой, неделями не ходившей на уроки; одиночкой. Поздний и, вероятно, более чем долгожданный ребёнок, не гулявший дальше своего двора. При этом не была ни забитой, ни отстранённой; скорее наоборот - в ней была даже какая-то странно преломлённая, непосредственная бойкость общения. Стать она хотела патологоанатомом. В одиннадцать лет прочитала Божественную комедию Данте, и боже, я не знаю, зачем помню об этом.

И вот стояла (мы не поздоровались) и думала о том, как она жила и живёт. Прекрасно понимая головой, что ни то, что я как-то иначе выгляжу, ни то, что веду, возможно, несколько другой образ жизни, ещё ни о чем не говорит, не ставит нас на какие бы то ни было разные уровни. Но всё-таки никак не могла отделаться от какой-то тихой, подспудной жалости, в которой она, вероятно, совершенно не нуждается. Её образ жизни - если он такой, каким я его себе представляю - это её частное дело, её и семьи, и он может быть ей более чем комфортен. В конце концов, я тоже домашнее книжное животное, но всё же куда-то выхожу и что-то неординарное в моей жизни бывало.

Через десяток минут поймала себя на мысли: моя соболезнующая жалость - это жалость к её двадцати с хвостиком, которые просто-напросто протекают не так, как я себе представляю юность-молодость. Вот за это-то и пожалела. Подводя итог: как же мы всё-таки склонны измерять чужую жизнь по своей (или некой абстрактной, общепринятой) мерке.