Я думаю, душа за время жизни
приобретает смертные черты.

Иосиф Бродский.

Горбунов и Горчаков - это два часа в мировом пласте Бродского. Его невозможно не узнать - и не нырнуть как-то тоже нельзя. Мы с любимой женщиной вышли из зала с очень разными впечатлениями: Наденька - с мыслью, что что-то не так, и нужно посмотреть ещё раз, потому что она ждала, что её возьмёт сильнее и катарсис будет ощутимее. Но периодически она уходила внутрь себя, а гештальт так и не закрылся. У меня же - наоборот. Было ли мне странно? Было, но не настолько, и эти два часа я плыла по ночному морю - и катарсис свой (часть его) получила. В сущности же, это ведь Бродский - он никогда не закрывал гештальты, в нём ничего и не должно быть понятно (понятно и понято - очень разные слова, оказывается).

Здесь нужно сказать, что ГиГ - это два часа в пространстве стиха. А существовать столь длительное время в таком пространстве невероятно сложно - как для зрителя, так и для актёра. Человеческое внимание вообще может быть сосредоточено на чем-то не более двадцати секунд, затем наступает пауза, после снова - усиление концентрации. Стихи же - та материя, держаться за которую нужно без выключений, чтобы не упустить нить. Находиться в постоянном сердечном и мозговом напряжении два часа практически невозможно, и иногда нить действительно обрывается, ты ныряешь в себя, и желтый свет сцены плывёт перед глазами, и после ты испуганно выныриваешь обратно: что, что, что я пропустила? Но спектакль играется настолько изумительно, что общая канва не ускользает от тебя никогда, маячки расставлены, буйки - вот они, на периферии; плыви, не утонешь.

{more}