У нас всех, я думаю, есть идеализируемые исторические образы. Те, кого в истории этой дивной цивилизации мы любим не потому что, а вопреки, чаще же - вообще без видимой рациональной причины, просто так как. Какая-то деталь, какой-то факт, за фактологичность которого за давностью лет никто не может поручиться, проходит по касательной к чему-то личному; чаще всего к тому, что вообще боишься трогать. И мы романтизируем их, эти свои исторические любови.

Собственно, к чему. Вероятно, вернувшись на днях из Италии, Ри слишком много проговорила со мной о Риме, поминая Медичи, а где Рим и Медичи - там и другие знатные фамилии. И на этой волне я возобновила просмотр Борджиа; второго сезона не видела вообще. А где Борджиа, там - Лукреция.

Внебрачная дочь Папы, жена троих и любовница - скольких?, как с мужем жившая с родным братом, роковая женщина или жертва; всё, включая Чезаре, - было чем? Чем и кем она вообще была? Из чего вязались узлы? Своя рубашка ближе к телу - или большая и светлая, разделяй и властвуй - или чистая похоть, трезвый расчет - или удобство. Кто видел и знал - от тех ничего не осталось. Один-единственный сохранившийся портрет - вероятнее всего, не её. Смерть в тридцать девять лет. Красота, ум и хватка - или полное их отсутствие. Орудие или рука. Отравительница или отроковица. Мне, в сущности, всё равно. Где-то выше сказано про романтизированный образ. Всё собралось вместе - эпоха, запретные влечения, звучные имена, память, пределы.

Это началось задолго до вышеозначенного сериала. Помню как сейчас - с одной-единственной цветаевской (как и многое) строчки, с её «Брата». «... Что́ по ночам шептал // Цезарь — Лукреции».

Цезарь - Лукреции.

Закрыть глаза. Увидеть картинку.