Текст всё ещё без названия (молодец, Мора, так тоже всегда делай) - и притом глава не дописана (и дурно вычитана). Но когда будет вторая часть - один Эру ведает, так что пока: что есть. Рейтинг всё ещё детский и пребудет таковым довольно долго. И о боже, для кого я пишу вступительное слово, читает только Шико [lol].
-4.1/3-
-4.1-
И рыжеусого мэтра, и очевидно вошедшего с ним в сговор ди Форлу хотелось обвинить как минимум в лживом преувеличении. К этой мысли Доусон пришёл вечером третьего дня пути, когда олицетворенная расторопность, коей являлся лейтенант Куальто, доложила своему генералу, сколько конкретно миль осталось до Ла-Витты - первого и единственного на юго-востоке приграничья крупного города, обещанного ди Форлой. Генерал выслушал адъютанта, кивнул, а потом снова сравнял своего белорожденного с подводой и, не глядя, протянул руку:
— Дайте сюда.
Доусон воззрился на протянутую ладонь так, словно она сжимала посох Мерлина. Чего хотел эстадец - было решительно непонятно. Однако мэтр Гисела, судя по всему, понял - это Эндрю определил по громкому сопению позади.
— Мэтр, я повторяюсь, а делать этого не люблю. Флягу с антидотом.
Пауза была короткой до неприличия, но остатки чести и совести лекарю, видимо, спасла. После чего в руку ди Форлы перекочевала крохотная походная фляга - много меньше той, в которой хранилась небезызвестная настойка. Генерал, так и не посмотрев на мэтра, крутанул тонкими пальцами накрепко завинченную крышку, потом поднёс флягу ближе к лицу, понюхал, поморщился - и протянул Доусону.
— Один глоток, полковник, - и это была не просьба. Решив, что травить его в любом случае уже поздно, тирадорец флягу принял и, закрыв глаза, быстро глотнул. Это было верное решение, потому что от жидкого огня, горького до вязкости, закружилась голова и перед глазами поплыли нездорово-яркие цветные круги. По телу прошла волна крупной ознобистой дрожи. Кажется, он не мог вдохнуть ещё с полминуты.
— Все тв-вари!.. Что это за дьявольское пойло, ди Форла?
Фляжку из его рук быстро забрал мэтр. Сквозь слёзную пелену перед глазами Доусон различил, что генерал улыбается.
— Вы же слышали. Антидот. Если быть точнее - к тому, чем вас поили шесть последних дней. Чувствуете дивную свежесть и бодрость? - это он чувствовал; сонливость словно вымыло из тела, что, впрочем, учитывая послевкусие, было немудрено. - Мэтр, видите ли, был свято уверен в полезности для вас крепкого и здорового сна, к тому же так вас проще было латать. Доусон, вы не интересовались, что с вашим бедром? - вдруг светски полюбопытствовал эстадец.
— Было не до того, - буркнул Эндрю. - Я, если вы не заметили, преимущественно спал.
Он почему-то досадливо разозлился на самого себя за то, что даже не удосужился в одно из недолгих пробуждений уточнить у достославного мэтра, насколько серьезна рана. Руке ничего не угрожало; вывих вправили, отёк начинал сходить и жить было можно, а левой он и так всегда владел неважно. Но о бедре, боли в котором почему-то (и это отчасти пугало) не чувствовалось, думать не хотелось. В поиске отсрочки было что-то до крайности трусливое, однако пересилить себя не выходило.
— Ну так проверьте сейчас, - пожав плечами, бросил ди Форла, и Доусон, не успев подумать, запустил руку под тонкое одеяло. Он ожидал нащупать бинты, влажные или с подсохшей кровавой коркой, а нащупал только ткань походных бриджей.
Не поверил. Провёл рукой по собственному бедру снова.
Он точно помнил - правое. Кто-то задел его в неумелом, почти случайном выпаде. Зудящая, несильная, какая-то посторонняя боль пришла с опозданием - и он не придал ей значения. И, судя по всему, правильно, потому что попросту не был ранен.
— Какого?..
— Спокойствие, только спокойствие, как любил говаривать мой семейный лекарь. Вас действительно задели, но по касательной; лезвие вспороло кожу и мышцы, но наш славный мэтр, продемонстрировав навыки первоклассной белошвейки, залатал вас в первый же вечер. Можете как-нибудь после убедиться - не осталось ничего, кроме шрама, а шрамы красят мужчину.
У Доусона нервно дёрнулся угол губ.
— Что? - удивился ди Форла. - Не верите? Или думаете, что я проверял лично? Не беспокойтесь, этим занимался мэтр - в одиночку.
Эндрю не стал объяснять. Он предпочел спросить:
— Зачем это было вам нужно?
— Чтобы вы считали себя тяжелораненым? Ну, как вам сказать. Так вы были смиреннее и спокойнее. Не люблю смирных и спокойных, но ситуация как-то обязывала.
— Надеялись, - Доусон усмехнулся, - что, считая себя увечным и будучи опоенным дурманом, я стану разговорчивее?
— Надеялся, - честно признался эстадец, хотя Эндрю ожидал иного ответа. Он приподнялся - уже на обоих локтях - и внимательно посмотрел на генерала. - Мерлина ради, полковник. Военный тайны, как вам было сообщено, действительно не слишком меня волнуют, но должен же я был попытаться. Скажем так, - полоска жемчужных зубов вызывающе сверкнула, - меня интересовало, что именно вы можете рассказать на допросе.
— На черта это вам?
— Любопытство, - пожал плечами лотт. - Когда-нибудь оно меня погубит. Удовлетворены?
Нет, удовлетворен он не был. Он ни дьявола не был удовлетворен, потому что прошедшие шесть дней были шестью днями в сонном мороке, по которому он плыл, как по волнам, шестью днями, наполненными мыслями о том, когда он снова сможет сесть в седло, шестью днями, когда его опаивали сонной настойкой, и сны от неё были живыми и болели, ныли, будто открывшаяся рана - слишком старая, чтобы болеть всерьез, и слишком памятная, чтобы не болеть вовсе. И Эндрю высказал бы ненаигравшемуся эстадцу всё, что думал о нём - и даже, возможно, чуть больше - если бы тот не опередил его с возобновлением беседы:
— Итак, поздравляю с просветлением. Теперь к делу. Вы слышали: до Ла-Витты менее часа пути. Мы войдём в город уже на закате и двинемся дальше утром завтрашнего дня, - тут ди Форла огляделся по сторонам и прищурился, - где, раздери его дракон, носит Куальто? Мальчишку всего лишь отправили подыскать вам лошадь. - И закончил, весело глядя Доусону в глаза: - Оружие я вам, увы, вернуть не могу, но мундир можете получить обратно. А вот, кстати, и Куальто. С мундиром и лошадью. Вы посмотрите, какая красавица!
Гнедая, которую лейтенант Куальто вел под уздцы, действительно была хороша. Это единственное, о чем подумал Доусон.
Думать о том, что за черти резвятся у генерала ди Форлы в голове, он больше решительно не мог.
Ла-Витта оказалась бывшей крепостью, к которой лет эдак двести назад стали постепенно стягиваться поселенцы. Сначала они селились внутри крепостных стен, потом стали и у внешнего кольца обороны. Алиаская и юнжносолэйнская степь на этом берегу Альды переходила в плодородные равнины и люди селились в так называемом Золотом, приречном Эстадо охотно, но в основном к западу от тракта, которым ди Форла вёл свой корпус. Здесь же, почти у самой юго-восточной границы, которая вскоре вышла бы к устью реки и морю, городов почему-то было немного, и Ла-Витта, вероятно, была крупнейшим из.
Этим Доусон занимал голову, чтобы не думать ни о чем ином, когда арьергард генеральского корпуса втягивался в узкие, столь удобные для обороны крепостные ворота. Собственный мундир на плечах казался чужим и неуместным - алая капля, выплеснувшаяся на черное полотно; ему не дали забыть, что он пленник - бедро не чувствовало шпаги, но дали коня и вернули мундир. Это напоминало площадное представление, для чего-то поставленное эстадцем, но смешно не было. Разница между тем, кем он был, и тем, кем его представлял этому городу ди Форла, была огромна. Впрочем, кажется, только для него одного.
Заходящее солнце, густое и желтое, словно мёд, заливало улицы, переполненные людьми. Мальчишки бежали за лошадьми, мужчины склоняли головы, еле сдерживая улыбки, женщины улыбаться не стеснялись - или потому, что их было большинство, или потому, что стеснение им было вообще мало свойственно. Они протягивали всадникам дикие, мелкие розовато-белые розы, и те свешивались с сёдел, чтобы на ходу быстро припасть к винным, призывно изгибающимся в приветственных улыбках губам.
— Тракт, которым мы следовали, - старая военная дорога. Войска традиционно идут ею от от юго-восточного берега на Ларагосу. Город живёт этими днями.
Доусон кивнул. С той минуты, как оказалось, что он вполне может держаться в седле, он чувствовал также что-то абсурдно-нелепое, очень похожее на обиду - и всячески давил в себе это глупое чувство. Ему следовало лелеять в себе что-то другое, от гнева до презрения, но выходила только обида за слишком затянувшееся представление, пустая и детская.
— Перевалочный пункт, - отозвался Доусон. Кажется, это было стремлением поддержать светскую беседу, и ему захотелось дать себе затрещину.
— Возьмите, - вдруг бросил ди Форла, кивком указав ему куда-то в сторону. Доусон, ведший гнедую по краю мостовой - действительно, чего им опасаться, куда тут сбежишь, узкие улицы, толпа - рефлекторно повернул голову. Девчонка, совсем молоденькая, лет шестнадцати, с темной розой в пышных кудрях, тянула ему ветку мелких белых цветов, похожих на сирень, но пахнущих нежнее и тоньше. Он, не подумав, протянул руку и коснулся смуглых пальчиков, принимая подношение. Девушка разулыбалась, процессия уже минула её, а Эндрю продолжал смотреть на цветок в своей руке. Так, словно держал пушечное ядро.
— Она разве не заметила, кто я?
— А кто вы? - полюбопытствовал ди Форла. Рассмеялся - не ему - подхватил в воздухе перевязанный лентой букет мелких роз, обернулся, послал кому-то звонкий поцелуй и вновь вернулся взглядом к Доусону. - Тирадорец? Вражеский полковник? Убивец её братьев? Или как вы там себя поименовали? Заметила, конечно, наши девушки вообще глазастые, - он подмигнул кому-то в толпе, - но вы гость. Вы вошли в этот город не с оружием в руках, но и не связанным, и она приветствовала вас в своём доме. Мы - гостеприимный народ, полковник. Такие уж у нас странности.
Доусон сначала безмолвно ответил «Да, да и да», а после захотел спросить, за какие заслуги он вошел сюда именно что не связанным, но не стал. В воздухе, подобно пыльце, витал праздник, на котором он был лишним - а, значит, предпочтительнее было молчать.
Он безотчетно вертел в руках ветку. Гнедая ступала по брусчатке главной улицы плавно и ровно. Солнечный мёд лился сверху ласковым теплом. Люди улыбались. Под копыта летели розы. По правую руку снова посылал кому-то воздушный поцелуй ди Форла, а вездесущий Куальто - не только воздушный. Где-то выше по улице звонили колокола. Всё было хорошо.
Всё было не так.
И это чертовски выбивало из колеи.
Подозревать донну Алькою, крайне достойного, внушительного вида эстадку в издевательстве не приходилось, поэтому единственное, что позволил себе тирадорец Доусон, это невнятно процедить сквозь зубы нечто неразборчивое, но явно красноречивое. Комната, дверь которой только что захлопнул за ним лично Куальто («Отвечаю перед моим генералом, господин полковник!»), была выдержана, ни много ни мало, в красно-золотых, традиционно тирадорских тонах. Впрочем, золото было кустарное, а красное - скорее коричневатым, но само сочетание в первую минуту резануло глаза.
Вряд ли ди Форла, водворяя его именно сюда, специально выбирал из всех предлагаемых горожанами на постой домов именно подобный. Впрочем, с лотта сталось бы.
Где-то внизу, под его ногами, что-то звякнуло и грохнуло; на первом этаже, кажется, в кухне с комфортом располагался его конвой, возглавляемый лично генеральским адъютантом. Ответственный Куальто загодя проверил, можно ли выбраться из окна спальни, Доусон успокоил его тем, что в ближайшую неделю со своей рукой по стенам лазить не собирается, тот осветил красно-золотое убранство белоснежной улыбкой, пожелал доброй ночи и исчез за дверью.
Плен всё меньше и меньше напоминал, собственно, себя.
Доусон прошел по периметру комнаты, потянулся расстегнуть верхний крючок мундира и только тогда заметил, что за борт оного всё ещё заткнута цветочная ветвь. Глаз примелькался, а из головы вылетело; хорошо же он так смотрелся. Сирень-не-сирень, пахнущая ванилью, отправилась в кувшин с водой. На крышке бюро обнаружились бумага, письменный прибор и стопка книг - все, как одна, по стратегии и тактике. У Эндрю мелькнула шальная мысль написать и каким угодно образом переправить на тот берег письмо, но стоило представить, что именно можно было бы написать, и тянуло нервно смеяться. «Мой генерал, у меня всё замечательно, выспался, отдохнул, гощу в Ла-Витте, я в плену». Мориса бы хватил удар, тихий и скорый.
Он вздохнул, взял в руки верхнюю в стопке книгу - о, ну чем бы это ещё могло быть, как не «Искусством победы» Леотеса ди Рамини - и хмыкнул. Живший полторы сотни лет стратег вполне мог бы собою гордиться - книги более читаемой в Эстадо, наверное, не было, и редкостью она отнюдь не являлась, но Доусону показалось хорошим знаком то, что первой он взял именно её. В конце концов, его лейтенант, уведший три роты солдат восточными воротами, был тёзкой победоносного ди Рамини. Кстати, надо как-нибудь потом спросить у Ратье, правда ли его назвали в честь эстадского полководца. Если оно будет, это «потом».
Он расстегнул мундир, опустился в кресло и раскрыл «Искусство» где-то на середине. Там как раз рассказывалось о семи и ещё одном способе удачно форсировать полноводные реки вроде Альды. Доусон не читал ди Рамини со времён учебы в офицерском корпусе добрую дюжину лет назад; тогда теория казалась убийственно скучной и больше тянуло на практику. Сейчас же основательный эстадец его как-то увлёк. Эндрю дочитал до шестого из способов (подвесные мосты? через Альду? он серьёзно?), когда за окном послышался тихий треск, словно кто-то отдирал от стены побеги дикого винограда, и в стекло постучали.
— Вы перепутали эту комнату с чьей-то, - не поворачивая головы, лишь слегка повысив голос, отозвался он. Может быть, это когда-то была спальня хозяйской дочки. А, может быть, незадачливый некто спутал дома. Грабители же в любом случае не стали бы стучаться, вряд ли в Эстадо они более вежливы, чем их тирадорские собратья. Вариантов было немного, и уж тем более Доусон никак не ожидал услышать:
— Да что вы говорите, полковник?
Ди Рамини выпал бы из рук, будь у него чуть более слабые нервы. Он воззрился на зашторенное окно так, словно из-за оного послышался глас Мерлинов.
— Ди Форла?
— Нет, донна Алькоя с ужином. Так вы будете открывать? Этот виноград не кажется мне надежным.
Эстадо воистину был самой сумасшедшей страной во всей Аране. Самой. Во всей.
Доусон, отложив «Искусство победы», встал и подошел к окну. Когда он отдернул плотную винную штору, из-за витражного стекла, ломающего образы, ему весело помахал рукой вражеский генерал. Эндрю подавил желание ущипнуть себя за запястье и осенить святым знамением, а после дернул щеколду.
— Сразу бы так, - возвестил эстадец, заботливо придерживая горшок с гортензией и забираясь на узкий подоконник. Потом ди Форла спрыгнул на пол и снова улыбнулся Доусону. - Как вы устроились?
— Вы - ненормальный человек, - вкрадчиво сообщил ему Эндрю.
— И слава Мерлину! Как бы скучно я жил, будь нормальным человеком. Вот, подержите, - лотт извлёк из-под самого обычного колета две винные бутылки и всучил их Доусону. - Очень неудобно было забираться с ними по этому треклятому винограду. Никогда ещё не был так осторожен. Ну что вы застыли, как огнедышащая тварь перед святой Пилар? От вашего взгляда я не обращусь камнем, не мечтайте. Бокалы у вас тут есть? - эстадец, крутанувшись на мысках, оглядел комнату. - Ага! Замечательно. Донна Алькоя, - доверительно поделился он, - очень предусмотрительная домохозяйка. Обычно я сам останавливаюсь у неё на постой, но всё лучшее гостям. Не знал, какое вы предпочитаете, белое и красное, потом вспомнил, что вы всё-таки тирадорец, а не солэйнец, и остановился на красном. «Кровь земли», не «Исповедь», но мне оно как-то любезнее, уж не знаю, как вам.
За время произнесения этой тирады ди Форла успел забрать у него бутылкиобратно, подойти к столу, понюхать ветку сирени-не-сирени в кувшине, откупорить одну и разлить по бокалам темно-розовое, почти фиолетовое вино. Эндрю всё это время продолжал стоять у распахнутого окна, и только тогда, когда эстадец обернулся к нему с наполненными бокалами в руках, как-то автоматически закрыл его и задвинул щеколду, а потом ещё и задернул обратно штору.
— Что вы здесь делаете, Мерлина ради? - Доусон принял бокал и опустился на постель; лотт занял единственное кресло, спинкой к окну.
— Ну, - ди Форла склонил к плечу голову, - я проверил, как разместились мои люди, погонял интендантов, отдал множество формальных и никому ненужных приказов, а потом обнаружил, что у меня есть ещё целых два часа свободного времени, которые мне некуда деть. А я терпеть не могу бездельничать - по крайней мере, в одиночку. Поэтому решил бездельничать и пить в вашей компании, а заодно проверить, как вам место ночлега. Кстати, как оно вам?
— Прекрасно, - безотчетно откликнулся Доусон, - хозяйка очень лю... постойте, ди Форла, дьявол вас побери. А в дверь вы входить не пробовали?
На лице эстадца проявилась почти что обида.
— Скучно. Неоригинально. Предсказуемо, как с вороным. Ещё Стефано с докладом... Через окно всяко быстрее. К тому же, тренировка. Такой полезный навык, - и он заговорщицки улыбнулся. Контраргументов в ответ на это просто не нашлось.
— Два часа до чего? - устало спросил Доусон, растирая ладонями лицо. Надо же было о чем-то говорить с этим сумасшедшим, раз уж он сюда пришел, точнее - влез. - Вы сказали: у вас два часа.
— А, - улыбка, кажется, стать ещё шире не могла, но он недооценил эстадца. - Я приглашен на ужин в один хлебосольный дом. На поздний ужин. В тесной компании.
Ну разумеется, глупый был вопрос.
— Я слышал, звонили колокола. Весь вечер. Сегодня какой-то праздник?
— Санта-Пилар-дель-Вино, - почему-то сразу, без шуток и прибауток, пояснил тот. - Святая, как видите, не зря пришла мне на ум. Сегодня день её памяти.
— Я не знаю такой святой, - покачал головой Доусон. Вино в бокале пахло свежо и терпко, влажной землёй и растертым в пальцах виноградным листом. Кажется, всплыло откуда-то из глубин памяти, эстадцы действительно считают эту лозу кровеносной артерией земли и верят, что именно её, живую кровь склонов, закупоривают в бутылки. Она ценится дороже белого «Сока», что логично. И не менее логично, что ди Форла предпочитает её всем прочим.
— Вы же не эстадец, - лотт пожал плечами, возвращая его от виноделия к церкви. - У нас одна вера, но различного в ней едва ли не больше, чем схожего. Благочестивая дева, избавившая древнюю Ларагу - нынешнюю Ларагосу - от огнедышащей твари. Если верить хроникам, тварь уютно обосновалась в окрестностях, пожирала детишек и вообще всячески мешала жить добропорядочным людям. А потом сделалась камнем от одного преисполненного благости взгляда святой, проходившей паломницею вблизи города и проникнувшейся многолюдным плачем. Так вышло, что это случилось в день начала сбора раннего винограда, а уж это в Эстадо праздновали задолго до девы Пилар и её подвига. Так на один день пришлись сразу два праздника - языческий и религиозный. Колокола звонят в честь святой, вино льется в честь духов, охраняющих виноградники. Мы с вами очень вовремя вошли в Ла-Витту, мне нравится встречать этот праздник здесь.
— Храмы и вино, - усмехнулся Эндрю. - Воистину, язычество и чудеса Творца могли совместить только в вашей стране.
— Это комплимент? - ди Форла улыбнулся.
— Это комплимент, - кивнул Эндрю, салютуя ему бокалом. Странно, он ещё не выпил, но язык уже сложно было держать за зубами. Впрочем, он и не стал: - Господин генерал, у вас праздник, понимаю, а я снова о своём, но всё же. Когда вы станете содержать меня сообразно моему положению?
— Что делать? - сдвинул брови тот. - И согласно, простите, чему?
Гибкие длинные пальцы (ему бы гитару, а не шпагу) прокручивали ножку бокала. Поза была обманчиво расслабленная. Взгляд - преувеличено непонимающий, но подыгрывать Доусон не собирался; чем дальше, тем больше он уставал от этой мистерии. Сначала эстадец за какими-то тварями, как ученик лекаря, стерёг его сон, потом как брат родной следовал у подводы с носилками, а после и вовсе выдал мундир, посадил на коня и провёл бок о бок с собой по улицам города. Впрочем, это не помешало ему также попытаться вытянуть из тирадорца что-нибудь полезное, в бреду или полудрёме, но это-то как раз диктовалось обстоятельствами и хорошо вписывалось в общую картину. Это, в отличие от всего остального, было понятно и правильно. Так что, пожалуй, пришло время объясниться.
— Ни на йоту не верю в ваше непонимание, - он залпом допил вино; оно было дивным, лучшим из того, что он когда-либо пил, но смаковать не было времени. - Спектакль был хорош, но затянулся. Я готов в любую минуту проследовать под арест, и покончим с этим.
— Вы под арестом, - безмятежно то ли возразил, то ли напомнил ди Форла и потянулся наполнить его бокал.
— Чушь, - выплюнул Доусон, поднимаясь на ноги и отставляя хрусталь. - Вы увели пленных раньше меня. Безоружными, со споротыми знаками отличия, пешими; вы держите их под охраной где-нибудь в городской тюрьме, это было бы логично, а я...
— А вы страдаете узостью мышления, - припечатал эстадец.
Эндрю стремительно обернулся. Лоттский дьявол почти полулежал в кресле и смотрел спокойно, но как-то недобро. Недобро - но и не зло; так, словно Доусон ляпнул несусветную глупость. Пока тирадорец искал, что сказать, тот продолжил:
— По-вашему, я должен был держать вас за решеткой в темнице сырой и вскармливать в неволе сырцом и водой? Орла этакого? Может быть, ещё и рубище вам вместо мундира выдать? И раскалённой кочергой что-нибудь прижечь? Субстрат мозга, например. Такие у вас представления о плене, в духе героических романов месье де Жуавиля? Вы же не мальчишка, полковник, стыдитесь, право.
— Это, по крайней мере, было бы объяснимо! Обосновано. - Доусон снова развернулся, поднял бокал, опять осушил до дна и резко сорвался с места. Периметр комнаты размашистый шаг допускал. - Драконы б вас побрали, как вы не понимаете, ди Форла... - вдруг тихо проговорил он, устало растирая ладонями лицо.
— Понимаю, - ровно отозвался эстадец. - О, я очень хорошо понимаю. И уже озвучил вашу проблему. В вашей голове определенные пути развития событий четко соответствуют самим событиям. Вы не боялись смерти, это прекрасно. Но вы боялись плена - или, если данная формулировка вам не нравится, не хотели его. Но так вышло, что я слегка подкорректировал ваши планы, и в плену вы всё-таки оказались. О нём вы имеете вполне ясные представления, и это-то мне и не нравится, - эстадец вдруг молниеносно сменил позу - из положения полулежа в положение готовой к броску кобры. - Не нравится, что вы готовы только к одному варианту развития событий. Вариативность. Вам её не хватает. В то время как вы должны быть готовы к чему угодно, от того, что вас сейчас же пристрелят, до того, что завтра вас коронуют в Ларагосском Соборе Всех Святых. Тянуть себя по одной дороге, пробивая её лбом, это самоубийство; выживает тот, кто ждёт всего и ничего одновременно, не ожидая ничего конкретного. Конкретика заставляет людей тупеть. Впрочем, - чеканный звон и приказная твердость ушли из голоса так же быстро, как появились, и ди Форла снова лениво откинулся в кресле, - к самоубийству вы вообще до печального склонны.
— Вам не понять, - покачал головой Эндрю.
— Куда уж мне, - согласился эстадец.
— Вы поэтому устроили этот балаган с лошадьми и постоем? Учите меня мыслить вариативно? - усмехнулся он. Голова начинала кружиться; зря он выпил два подряд бокала залпом. Кровь - коварная штука, тем более, когда ещё не восполнил запасы собственной.
— Это - раз, - кивнул лотт. - Два - вы запомнились мне по Мансару, считайте, что понравились. О вас славно отзывались мои ребята, одному вы проткнули плечо в ближнем бою, да и артиллерия ваша стреляла удачно. Три - я не каждый день мешаю кому-то кончить с собою дважды за неполные пять минут, а это как-то обязывает, согласитесь. Считайте, что я чувствую за вас личную ответственность, - и совершенно серьезно закончил: - бррр.
— Я вам не верю, - помолчав, тихо отозвался Доусон. - Ни твари.
— Это ваша проблема, а не моя, - резко откликнулся тот. - Вам хочется мученического ореола? Твари с две я вам его предоставлю, да и к тому же ваши представления о плене - всё ещё настаиваю, что вы перечитали в отрочестве де Жуавиля - слегка устарели. Они продолжают быть верны только в отношении господ кочевников, но, да, с ними у вас был очевидно неприятный опыт общения.
Доусон, когда ди Форла не успел ещё договорить до конца, вскинул голову. Он стоял в пяти шагах от эстадца, вытянувшись в струну и сжав кулаки, а тот сидел, закинув ногу на ногу и продолжая прокручивать в пальцах бокал. Тишина казалась плотной и дрожала, как десертное желе.
— А вы умеете бить метко и больно не только фехтуя, - почему-то почти шепотом вдруг произнёс Эндрю. - Я оценил, - и поклонился эстадцу. Когда он распрямил спину, глаза у него нехорошо, как в лихорадке, горели. Ди Форла поморщился. - Кто вам рассказал?
— О чём? - без особого интереса уточнил тот.
— Об алиасцах.
— Никто, - пожал плечами лотт. - Но догадаться было несложно. Если бы вы попались нам, я бы знал. Солэйн мы исключаем, как высшую степень абсурда. Гацилию, Высокую Порту и Белогорье тоже - я, опять же, узнал бы. Остаётся Алиас, тем паче, что Солэйн воюет с ним лишь чуть меньше, чем с нами, а Тирадор ему благородно в этом помогает. Итак, Алиас, - он снова пожал плечами. - А методы господ кочевников давно ославлены на всю Арану. - И тут он вскинул голову, взгляд стал острым и жестким: - Когда?
Нельзя было отвечать. Не надо было отвечать. Тогда, лежа на койке в полутемной комнате форта, он поклялся: никогда. Скорее откусить себе язык, чем...
— Восемь лет, - голос отчего-то хрипел. - Прошло уже восемь лет. Давно, - выдохнул он, качнув головой.
— Но для вас - недавно, - возразил эстадец и кивнул в сторону постели, - сядьте. Не люблю смотреть на собеседника снизу вверх. Сядьте и налейте себе ещё вина; от него вы, кажется, начинаете лучше соображать.
Можно было протянуть руку к столу и запустить в лотта подсвечником, но вместо этого Эндрю послушно опустился на постель и наполнил свой бокал из протянутой бутылки; бутылка опустела.
— Как вы догадались? Не об Алиасе, вообще.
— Вы мне рассказали, - дернул плечом ди Форла. - Вы и ваши сны. Не смотрите на меня так, полковник, мы уже условились, что я не пожиратель младенцев, а вы не святая дева. У известного нам обоим мэтра действительно были самые благие намерения, он желал вам исцеления и верил в магическую силу долгого лечебного сна. Не мог же он знать, что вас мучают кошмары. Будь я чуть умнее, а, главное, чуть наблюдательнее с самого начала, мне стоило бы заподозрить что-то неладное, но я дал маху, - эстадец поморщился; промахов он очевидно не любил. - Мэтр слегка растерялся, когда вы стали метаться по постели и бредить об алом солнце, - у ди Форлы острые, колючие глаза, когда он подается вперед ещё ближе, стремительно и опасно. - Он списал это на лихорадку, но с чего бы вам лихорадить? Пришлось стеречь ваш зыбкий сон, уж не подумайте лишнего. По некой придури я, подхватив от вас ланью трепетность, не объяснился с досточтимым мэтром. Признаться, надеялся, что этап со снами вы миновали, но недооценил вашей памяти. Позже, когда позволил момент, мэтр вернулся к своим методам лечения. Они, повторюсь, помогли бы кому угодно, его снадобье из четырех и ещё трёх трав даже поймавшего пушечное ядро соберёт из ошмётков, но его, я уже говорил, не следует пить тем, кому нельзя уходить глубоко в сон. Вам - нельзя. Для вас там - бездна. Пришлось менять состав настойки, убирать канабессу. Оцените: Куальто полдня искал для вас страстоцвет вдоль тракта.
— Ценю, - бесцветно отозвался Доусон. Больше ему сказать было нечего. В объяснениях ди Форлы всё было логично, понятно и бесспорно. Так логично, что хотелось взвыть голос и не быть здесь и сейчас. - Что именно я говорил?
— Только об алом солнце. А ещё обещали выбраться оттуда живым. Вы были капитаном, попав в плен? - спросил он. Любопытства в голосе не было, было что-то ещё, а красно-золотая, приглушенная полутьмой комната начинала медленно смазываться перед глазами. Значит, свой заговор он в бреду тоже шептал. Ну что ж, деталью больше, деталью меньше.
— Только получил, - губы надломано изогнулись. - Они напали неожиданно, как всегда. Атаку отбили, она вообще была какая-то нелепая. Мы с моими ребятами погнали их в степь, не рассчитали, оказалось - нас загоняют, оказалось - там резерв. Не увлекись я, не погони их так далеко...
— Не приди Мерлин, не заключи Солэйн договор с Тирадором, не взойди однажды солнце... Слишком много «не». Остановитесь, пока снова не увлеклись.
Доусон усмехнулся и покачал головой, сцепив в замок руки.
— Вы и вправду древняя тварь, ди Форла. Я поклялся не рассказывать никогда, никому. Это не то, что перекладывают на чужие плечи, и не то, о чем откровенничают спьяну. А поглядите же: стоило вам не уподобиться алиасцам и напоить меня великолепной Кровью - оцените, как звучит, кстати - и вот я уже рассказываю, как на исповеди.
— Ещё нет, - ди Форла откупорил вторую бутылку и потянулся к его отставленному в сторону бокалу. - Но сейчас начнёте. У меня много свободного времени, а у вас - дурных сновидений. Я их злостный противник, чтобы вы знали. Так что давайте обменяемся.
Эндрю поднял голову. Провел рукой по светлым волосам, убирая их со лба. Выдохнул.
И заговорил.
Конский топот и солнце - пока ещё бело-желтое, высокое, безразличное. Алиаская стрела - короткое древко, багряное оперение - в горле Джеймса Кортнея. Ближний бой и мысль, простая и ясная, как день: из кольца не вырваться. Он ошибся, их окружили, солнце запечет и иссушит кровь. И вторая, такая же ясная: он не дастся задаром. Роза, перебирающая длинными ногами; баки в чужой крови, тихое ржание. Слетевшая с плеч голова кого-то смуглого и раскосого, а потом: сильный удар в висок.
Эндрю пьёт, больше не замечая вкуса.
Ди Форла смотрит внимательно и твердо, не мигая.
Оскверненный мундир и веревка, стягивающая запястья выкрученных рук. У него что-то спросили - он плюнул в скуластое бронзовое лицо. Дюжина ударов; камча взмывает в воздух в чужой руке. Вскрик - не вскрик, заглушенное проклятие - на восьмом; это много, это неплохо. Три, семь, десять, двенадцать. Мягкая кожа чужого сапога. Он впервые так отчетливо слышит, как хрустят ломаемые рёбра. Три, семь, десять, двенадцать. Второй дюжины он уже не помнил. Солома колется, но это даже приятно. Это - не боль. Солнце заливает алым. Он придумывает свою молитву.
Эндрю пьет, чтобы не говорить, но всё равно говорит.
Ди Форла смотрит требовательно и страшно.
Издевательски низкая ограда загона и гортанный смех охранников. Мальчишка-лейтенант, брошенный на вытоптанную траву. Лазоревый с серебром мундир и светлая челка над высоким лбом. Он спрашивает имя, ему отвечают. Три, семь, десять, двенадцать. Так капитан армии Тирадора Эндрю Доусон и лейтенант армии Солэйна Антуан Жюстен узнают, что говорить можно только шепотом и только ночью. Открывается рана, но это не пугает. Лазоревый мундир они рвут на бинты. А потом их выталкивают в круг - и он первым качает головой. Три, семь, десять, двенадцать. Так капитан армии Тирадора Эндрю Доусон и лейтенант армии Солэйна Антуан Жюстен узнают, что кочевникам нравится смотреть, как дерутся пленники, и так понимают, что лучше - драться. Краснота солнца стекает в багровый, цвета оперения чужих стрел, обод. Молитва коркой запекается на губах.
Эндрю пьет - кровь. Не земли, живую, отворенную из вен.
Ди Форла смотрит, словно вспарывает кожу.
Крики и тихий, мучительный чужой стон, похожий на эхо. Рубашка, прижимая к животу. Толчок в плечо. Солома и изломанное тело на ней. Багрянец под поджатыми ногами. Кукла без шарниров, у куклы - мертвые глаза мертвой святой. Мужчина? Капитан армии Тирадора Эндрю Доусон уже не помнит, кто он. Он всё понимает. Он шагает вперед. В спутавшихся волосах куклы - солома. У неё нежная щека и детский овал лица. Он ничего не может сделать для себя (мо-лит-ва), но может для неё. Опущенные ресницы и искусанные губы, по которым он читает имя (так - нужно). Он знает: она ему разрешила. Большой левой, большой и указательный правой. Он знает: она его простила. Солнце меняет форму, оплывает, смеётся. Три, семь, десять, двенадцать. Больше нет боли. Больше ничего нет. Даже молитвы.
Эндрю пьет, как умирает. Быстро, не помня.
Ди Форла смотрит, как убивает. Быстро, запоминая.
Зарево над кочевьем. Светлая прядка на мокром от пота лбу. Свист стрел и бесконечная, залитая чернилами степь. Мертвый среди живых и живой среди мёртвых. Невыпитый брудершафт и взятый долг. Огненные отблески в золоченых кожаных доспехах на подбитом зверье. Глаза пегой, разумнее глаз людей, тоскливые и скорбные. Обещанная охранительница-ночь. Не человеческая, запекшаяся кровь. Глаза пегой, разумнее глаз людей, тоскливые и скорбные; мёртвые. Песня степи. Светло-желтый цвет эскалоны. Недочитанная молитва.
Эндрю пил.
Ди Форла смотрел
Время совершало круг.
— Восемь лет, - закончил он; голос звучал глухо, словно слова тонули среди вызванных теней. - Это было давно.
— Но не для вас, - совсем иначе повторил ди Форла. - Тогда я сказал вам, что никогда и ни перед кем не извинялся за то, что помешал наложить на себя руки. Признаться, сейчас совершенно серьезно раздумываю над тем, стоит ли извиниться перед вами. Не за ваши сорванные попытки, полковник. За короткую минуту, в которую вам показалось, что будет повтор, - эстадец поднялся на ноги, прошел по комнате, вернулся обратно. - Этого вы ждали? Плетей? Скотства? Не отвечайте, это так, риторика.
Доусон смотрел на чужой профиль, только чтобы зацепиться за что-то взглядом, - тонкий, узкий; так и просится на монету. У эстадца на носу горбинка и подрагивают ноздри, а глаза, кажется, светятся в темноте.
— Вы много помните. И много думаете. Но не умеете использовать это себе во благо, - и вдруг спросил: - вы нашли тот полк?
— Солэйнский? - сразу понял Эндрю. Вздохнул, кивнул, снова растирая ладонями лицо. - Да, это оказалось несложно. Жюстену дали капитана посмертно.
«... в бою. И я тому свидетель».
— Что ещё? - требовательно спросил ди Форла, повернув голову. - Есть что-то ещё. Говорите. - Так ведут допрос, а не говорят за бокалом вина, но и на допрос, и на застольную беседу это похоже меньше всего, и ему хватает, казалось бы, совершенно иссякшей выдержки, чтобы усмехнуться и покачать головой:
— Вам не понравится.
— А вы рассказываете эту историю для того, чтобы она мне понравилась? - изогнул бровь эстадец. И тогда Доусон произнёс, не открывая глаз, почти не разжимая губ:
— Я с ней обручен.
Перед глазами становится темнее; приходится открыть и посмотреть. Ди Форла стоит перед ним, загораживая комнату и свет.
— Сестра? Племянница? Ну не дочь же.
— Сестра. Младшая, - подтвердил он, встал, обошел лотта и подошел к окну. Поднять руку и отвести в сторону плотную тяжелую штору не сложно, а, впрочем, за окном всё равно почти темно; пара фонарей, редкие прохожие, где-то - шум многоголосья. Праздник, вспомнил он. Сегодня здесь праздник. - Я обручен с Джорджианой Эгр. Мы решили, что...
— Что так хотела бы её мёртвая сестра, которая уже ничего и никогда не будет хотеть.
Он обернулся молниеносно; тело ещё слушается. Успел набрать воздуха, но не успел сказать.
— Ваше благородство граничит с идиотизмом. Вот вам простая истина, запишите её на своём лбу: мёртвые не должны стоять между живыми, равно как и сводить их. Мёртвым вообще не место среди живых. Но если вы убедите меня, что обручились с девицей Эгр по большой и чистой любви, так и быть, возьму свои слова обратно.
Он не заметил, как ди Форла оказался за его спиной. Впрочем, отродье Дьявола, что с него взять.
И убедить его он ни в чем не мог, потому что было не в чем.
— Я нашел её семью, - заговорил Доусон, продолжая смотреть в окно и не видя даже ломкого витражного стекла. - Мать и Джорджиану. Она была сестрой милосердия, знаете. Беатриса. Ухаживала за ранеными. Алиасцы напали на лагерь. - «Алиасцы напали». Это сроднило их, а, в сущности, что за лирика. - Я стал приезжать, нечасто, когда мог. И лгал им. Говорил, что она умерла на моих руках - это ложью не было - но не говорил, как. До сих пор не сказал.
— Но с девицей обручились.
— Я бывал там слишком часто для постороннего, - он еле заметно пожал плечами. - И был им должен.
— Я поспорил с самим собой, вы знаете? - без тени шутки произнёс ди Форла за его плечом. - Только что, на ящик «Исповеди». Что вы произнесёте эту фразу.
— Я не столь непредсказуемым, как вы, - усмехнулся Эндрю.
— А жаль, - искренне отозвался эстадец. - Не помешало бы. Дальше можете не говорить, вам мнится, что вы убили девушку, вас терзает чувство вины и вы намерены искупить грех браком с сестрой покойницы. Только вы то ли не учитываете, то ли предпочитаете не думать о том, что, каждый раз целуя вашу супругу на брачном ложе, вы будете видеть вместо неё мёртвую. Впрочем, возможно, целовать супругу вы и не собираетесь; это, бесспорно, спасает положение. То-то вы обручены уже сколько там? Пять лет?
— Четыре года.
— Да вы не спешили. С венчанием тоже тянуть собираетесь? Лет восемь?
— Мы должны были венчаться следующим апрелем. Джорджиана хотела в Неели.
— «Должны были»! Ещё идите укутайтесь в саван и самолично заприте за собой дверь усыпальницы. Впрочем, я действительно надеюсь, что не выгорит. Вы уж простите, но мысль о женитьбе при посредничестве покойной барышни лично мне отчетливо противна.
— Я когда-нибудь убью вас, ди Форла, - пробормотал Доусон. - В этой жизни или в следующей, но убью.
— Скажите ещё: за то, что у меня нет ничего святого. У меня его действительно нет, к слову. Мученическая смерть ещё не повод тянуть за собой пару-тройку живых. Впрочем, это на вашей, а не на её совести, и на этом закончим. Переодевайтесь.
— Что? - Эндрю обернулся. Эстадец за его плечом, прищурившись, усмехнулся - тонко и словно прикидывая что-то в уме.
— Я говорил вам, что приглашен сегодня на ужин. Два часа ещё не истекли, но, думаю, любезная хозяйка не обидится, если мы нанесём ей визит чуть раньше назначенного времени. Нет, полковник, вы не ослышались, я отчетливо произнёс «мы», у меня всё в порядке с дикцией. Изначально я собирался оставить вас коротать вечер в обществе старины Леонтеса, но теперь - баста. Вас нужно отсюда вытянуть, пока вы не решили повеситься на шнурке от гардин или обручиться ещё с кем-нибудь. Вы идёте со мной - и, если угодно, считайте это злоупотреблением полномочиями и изощренной вражеской жестокостью. Так что вы слышали. Переодевайтесь. Должна же у вас тут быть сносная рубашка; шнуровку вашей уже не спасёт даже Творец.
Самое смешное, что сносная рубашка, бриджи для верховой езды, новые сапоги и добротный черный колет действительно покоились в изножье постели. Всем этим успел разжиться в городе предприимчивый лейтенант Куальто - никак по прямому приказу начальства. Но это, впрочем, поводом ещё не было.
— Не думаю, что моё появление будет уместно.
— Бросьте! - отмахнулся эстадец. - Меньше вязнущей в зубах скромности, больше легкомыслия. Вот уж не думал, что придётся проповедовать это вам.
Эндрю тоже не думал. Узнай кто в ставке Грайе, что полковник Доусон отказывается от «Позднего ужина в тесной компании», решили бы, что он тронулся умом и заделался в святые, но сейчас, после недавнего разговора, не хотелось ни вина, ни общества, ни женщин. Хотелось махнуть той мэтровской настойки и уснуть без сновидений, но тут некстати вспомнилось, что его безмятежный сон был, кажется, заслугой генерала, а не лекаря, и настроения это не улучшило. Зато прибавило хорошо знакомой по бою весёлой злости.
Он во второй раз за этот вечер обошел лотта (почудилось - или от того пьяно пахнет чем-то дымным?), остановился у постели спиной к нему, повернул голову и, глядя в пол, спросил, пытаясь не кривить губы:
— Будете смотреть?
— Буду, - отозвался ди Форла. И тогда Доусон, подняв и заведя за спину руки, потянул вверх рубашку. Снял, отбросил и снова повернул голову. Генерал процедил сквозь зубы что-то по-эстадски.
Всю спину тирадорца Эндрю Доусона, от самой шеи и дальше, пересекали белые неровные рубцы, словно кто-то густо водил по коже кистью с белой, дурно подсыхающей краской, заходя на бока, не экономя, накладывая один мазок на другой под произвольными углами, накрывая рубец рубцом и создавая жуткий, дьявольский рисунок. Ниже рубцы не исчезали, уходили за пояс бридж.
Три, семь, десять, двенадцать. Камча взлетает в воздух. Круг. Ещё. И ещё.
Скрипнула половица. Ди Форла двумя скользящими шагами подошел вплотную, так близко, что расстояние было скорее иллюзорным, чем реальным, - Эндрю чувствовал обнаженной кожей тепло чужого тела. Эстадец вдруг поднял руку, медленно, осторожно, будто собираясь огладить шею норовистой лошади, опустил ладонь ему на плечо, провёл подушечкой большого пальца по рубцовому росчерку. В первую секунду Доусон не вздрогнул только потому, что осадок от самообладания ещё кружился где-то за грудиной. Чужое прикосновение не было ни приятным, ни наоборот, оно просто бередило ненужное, потому что даже женщинам он уже много лет не давал впиваться ногтями в свои плечи и оглаживать шрамы; касания будили спящую в рубцах память, тут же взлетающую в воздух ядовитой пылью.
Надо было вытерпеть.
Ди Форла огладил шрам снова; после чужие пальцы, почти не касаясь, скользнули на середину спины - Доусон невольно свёл лопатки - и ниже, вдоль позвоночника, до самого пояса, замерев на ткани. А потом эстадец так же быстро убрал руку и отступил на шаг. Спину неожиданно обдало холодом в теплой комнате.
— Посмотрели? - бесстрастно поинтересовался Эндрю, натягивая новую рубашку. - Достойный эпилог для столь интересовавшей вас истории? - Он резко дернул шнуровку, чуть не вырвав с мясом, и, наконец, повернулся лицом.
— Вам хочется донести до меня, что любопытство - грех? - Губы эстадца изгибались, но это ни о чем не говорило; он, гибкий, стремительный, весь из жильной лозы, был похож на готовую гнать добычу гончую. - Не выйдет, предпочитаю грешить впрок. Вы знаете, что от тех, от кого вы ушли живым, люди в принципе живыми не уходят?
— Догадываетесь, почему? - усмехнулся Доусон.
— Наглядно лицезрел. Потому и спрашиваю. Вы многого о себе не знаете, господин вражеский полковник, - ди Форла молнией качнулся вперед, подобрал колет и швырнул его Эндрю в лицо, - и я намереваюсь - проклятое любопытство и неблагодарная гуманность - кое-что из вас вытащить. Не через всю эту канитель с картами, борделями и лихостью в драке. Ну да что я вам объясняю, это как слепому твердить о красоте храмовых витражей. Идёмте, - он подхватил тирадорца под руку и стремительно повлёк его к двери, - и уберите с лица это выражение, вы опять точь-в-точь святая Пилар. Надо подарить вам список с её иконы.
Эстадец был бесцеремонен, снова - разговорчив и скор на движения, но Доусон видел: он всё ещё - гончая. Или огнедышащая тварь - примерно в той же степени, в какой он сам - святая дева. Тварь, очень недобро скалящая идеальные белые зубы. И отпечаток прикосновений всё ещё горит, болит там, где кожа касалась кожи - не так, как обычно болят шрамы.
— ... тут сидите, Стефано?
Пока он пытался подавить явное и глупое желание передернуть плечами, сбрасывая прикосновение так, словно оно было отрезом ткани, ди Форла уже сволок его вниз по лестнице и остановился на пороге кухни. Один из трёх солдат попытался быстро сунуть под стол початую винную бутылку, но та звякнула о бок товарки, обе упали и пустая выкатилась как раз под ноги генералу. Ди Форла быстро наклонился и подхватил её.
— Мой генерал! - лейтенант Куальто, подскочив первым, спорно оправлял перевязь. На мальчишку было жалко смотреть. - Сегодня праздник - и...
— Вот именно, - подхватил лотт. - А у вас тут «Сок земли». Сегодня! Сейчас! Ещё и поите этим других? Стефано, вы не эстадец. Моё разочарование не знает границ. Только красное, только Кровь. Давайте, берите своих товарищей и пример с меня - и идите вон. Какая-то прелестная барышня сегодня полквартала шла бок о бок с вашей лошадью; что же вы, не найдете в одном маленьком городке одну маленькую цветочницу? Или не одну. Это приказ.
— Слушаюсь, мой генерал! - рьяного желания объясниться и хоть сейчас пойти на гауптвахту в глазах лейтенанта больше не было. На смуглом лице расцветала неприлично широкая улыбка. - Прикажете выполнять?
— Прикажу, - небрежно кивнул тот. - Но чтобы к восьми часам вы были свежее майской розы, равно как и ваши люди. Я изъясняюсь внятно?
«Его люди», застывшие навытяжку, потихоньку отмирали. Янтарное вино, ни в чем не повинный Сок, продолжало выплёскиваться из упавшей бутылки.
— Предельно, мой генерал!
— Так чего же вы ждете? - ласково поинтересовался он. Куальто уже, отдав честь, рванул к двери, когда ди Форла закончил, кивнув на винный розлив: - Но предварительно уберите за собой. Идёмте, полковник, - повернулся он к Доусону, снова подхватывая его под руку.
— Вы распускаете солдат, - улыбнулся Эндрю, когда они миновали полутёмную прихожую.
— Отнюдь, - совершенно серьезно возразил эстадец. - Нет ничего хуже солдата, пусть и самого верноподданного, который вынужден коротать такой вечер в карауле. Даже с собутыльниками и добротным Соком. Всегда следует убивать двух зайцев одним выстрелом, если есть возможность, - он распахнул дверь. - Ну так вы идёте?
Вопрос был очевидно риторическим. И Доусон шагнул на улицу.