Ать.— Ты его хочешь? Я видел, как ты на него смотрел, потому и пристаёшь к нему.
Не могу перестать ржать [лицоладонь].
Не могу перестать ржать [лицоладонь].
upd: Так, появился Эванс. Вернее, появились две вещи: Эванс и вопрос - у меня. Вопрос таков: сколько можно слэшить всё, что движется? Доколе?
Зачем он говорит ему «Колись, малышка, давай»?! ЗАЧЕМ, О ЗАЧЕМ.
А ВЕДЬ ДАСТ. ВОТ СЕЙЧАС КАК ДАСТ. А ПОТОМ ЕЩЁ РАЗ, ЕЩЁ РАЗ, ЕЩЁ МНОГО-МНОГО-МНОГО-МНОГО-МНОГО РАЗ (с). [рукалицо].
— Две вещи...
МЫ ПРЕДОХРАНЯЕМСЯ И ВО ВТОРОЙ РАЗ Я СВЕРХУ.
upd2: Сопротивление было изначально обречено на провал. Всем текилы в этом баре.
Ладлоу/Дискант, почти R, драббл.
***
У Тома тяжелая ладонь. Тяжелая ладонь на затылке Пола, он надавливает, заставляя опускать голову ниже, брать глубже - рефлекторно, забываясь, и Пол делает так, как он просит, не прося, Пол закрывает глаза, вдавливает пальцы ему в бёдра и пропускает в горло; Пол просто знает: иногда Тому Ладлоу, лучшему копу Города Ангелов, оставленного ангелами, нужно что-то большее, чем водка и тридцать восьмой калибр, что-то больше трехгодичной памяти, сбитых костяшек и паранойи. И за этим чем-то он приходит к нему.
В первый раз он сказал «Привет, Диско», и Пол даже успел протянуть ему бутылку пива - впрочем, оба не сделали ни глотка и оба отлично понимали, что он пришёл не поговорить - даже если и собирался или думал, что собирался. Ладлоу отставил пиво в сторону, сжал зубы, выдохнул, а потом сгреб его за шиворот и толкнул к стене. Кажется, они сшибли торшер - и, кажется, Пол улыбнулся в стену, в слой желтой краски, потому что знал, что всё это рано или поздно случится. И вжимался лбом в стену, комкал в пальцах воздух, царапая краску ногтями, дышал ртом и языком ловил капли собственного пота.
Все нормальные люди сублимируют либидо. Тома Ладлоу нормальным не назвал бы никто; он сублимировал мортидо. Пол не имел ничего против. Пол лишком много и слишком хорошо понимал, в конце концов, он никогда не жаловался на мозги.
— Начерта тебе это?
Пол молчит и закрывает за собой дверь ванной комнаты. Он не очень хорошо понимает, как ответить.
Во второй раз Пол пришел сам - спокойный, прямолинейный, откровенный, с упаковкой презервативов в бумажнике и смазкой в кармане куртки; он переждал «Пошел ты в жопу, Диско», почти разбитое о дверной косяк ребро ладони Ладлоу и не случившийся благодаря его хорошей реакции прямой в челюсть; он знал, что нужно Тому и что нужно ему - и знал, что останется. В конце концов, адрес, по которому тот его посылал, был как раз кстати.
Третий раз случился в кабинке туалета, и Том зажимал ему ладонью рот, второй рукой сминая пиджак на его пояснице, и спущенные брюки мешали, и невозможно было прогнуться сильнее, так, как хотелось, и надо было тихо, осторожно и быстро, а из этого оба умели только быстро. Кажется, они оба становились психами.
После третьего Дискант перестал считать.
— Если тебе легче, когда ты меня трахаешь, - трахай меня.
— Просто заткнись.
И Пол затыкался. И опускался на колени простым, деловитым движением, и разводил его ноги в стороны, и молния на ширинке вжикала отчетливо и слишком громко. И Том отставлял бокал.
Наверное, раньше он никогда не спал с мужчинами. Наверное, ему не следовало знать, что Дискант - тоже. Наверное, у его губ всегда должен был быть горьковатый водочный привкус. Пол не знает. Они не целуются.
... У Тома тяжелая ладонь. Этот всегда быстрый, лихорадочный, какой-то пыльно-грязный секс - единственное, что перебивает ему ночные кошмары, алкоголь и драки ради драк. Единственное, в чем он иногда осторожен до мучительности и так нелепо и непохоже на себя боится ошибиться. Единственное, в чем он никому не хочет причинить боли, и эта ладонь давит опасливо, почти нежно, и Пол понимает: Ладлоу отпускает себя.
Вот здесь. Сейчас. Подаваясь бедрами вверх. Трахая его в рот.
Поэтому он позволяет. Поэтому он говорит - негромко и четко, подняв голову: «Трахни меня». Поэтому он неровно и ломано улыбается в сгиб локтя, давясь воздухом. Поэтому он надеется, что когда-нибудь сможет, произнося это, смотреть Ладлоу в глаза больше трёх секунд. Поэтому он хочет думать, что когда-нибудь распознает этот привкус - водочная горечь, солёность крови с вечно разбитых губ.
А пока они не целуются.