Есть такое забавное состояние: когда тебе черт знает во сколько вставать на практику - и, если по-хорошему, то нужно уже спать, но не вот сейчас, а минут через двадцать, и эти двадцать минут тебе нечего делать. А в груди тонко и ядовито тянет -тоска, тоска, мысли, мысли (много - и все ненужные, личные; наружу лучше не вытаскивать). И не хочется ни разговоров, ни книг (ни одна не пойдет), ни-че-го. Эти же двадцать минут нужно как-то убить, саму себя - с этой внутренней ночной болью - добить; всё-таки ночь плохо влияет на жаворонков, всё рассудочное смывает подчистую, вдруг вскрываются эмоции - как нарывы: старые, болезненные, яркие, как солнце на воде.

Я в такие "двадцать минут" рвусь читать Цветаеву., это почти мазохистично, и мне становится ещё хуже, но это почти лекарство - довести боль до той кондиции, когда уже - всё, перехлёст, по горло и дальше, задохнулась и захлебнулась. Тогда становится так плохо, что уже как бы и хорошо. Очистительный катарсис через нерв.

А сейчас сижу и буквально вжимаю собственные бедра в стул: сиди, сиди, ни шагу. Потому что если сейчас я воспользуюсь старым рецептом, то просто тихонечко издохну, а сейчас нельзя, ну вот никак нельзя, потому что ощутимых и серьезных причин - нет. Я, видимо, считаю, что перегорать можно только и исключительно по важному общемировому поводу, за всё остальное мне стыдно и как-то неловко (девичья дурость, мол, чувствительность, мол, - стыдно, стыдно, сильные терпят, сожми зубы и терпи, ведь мир любит именно сильных). Но ведь иногда просто - бывает. Накатывает. Ночь - лучшее после алкоголя средство для снятия барьеров между сознанием и бессознательным.

Собственно, я и этот лишенный смысла пост пишу только ради того, чтобы отсидеть эти двадцать минут, как, наверное, отсиживают срок тюремного заключения. Или можно пойти почитать письма её... Что-то невинное. Анне Тесковой, например. Или всё-таки - спать.

Утром станет проще. Утром станет - как всегда. То есть, как надо.