Записи с темой: ЛИЧНОЕ, ЛИчное, ЛичНое, ЛичноЕ (161)
суббота, 30 января 2016
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Встретить человека, чтобы уже никого не встречать после (всеобщая цель - и редкая гордость). Награда. Наказание. Цикута в нектаре - рано или поздно; вопрос времени. Ощущаю - густоту - нектара - по гортани.
понедельник, 04 января 2016
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Любить - это труд. Без банальных, навязших в зубах, как левый Орбит без фольги, сентенций. Это действительно грёбаная каторжная работа, отбывание срока на галерах, шахты, лагеря. Но: галеры, которые стоят того, чтобы грести - до кровавых воспалённых мозолей, до изнеможения и обезвоживания, до истощения и потери памяти, до голодной анемии и лёгких радостных галлюцинаций, до кошмарных снов. Давайте будем честны: по-хорошему, что такое любить?
Выбор - раз. Всегда. Везде. Первостепенно. Выбирать, когда вариантов тысяча - и можно растеряться среди их сияющего калейдоскопного блеска. Выбирать, когда вариант всего один и выбор болезненно-неизбежен. Выбирать, как Буриданов осёл, когда вариантов классически два - и оба или жизнь, или смерть. Выбирать всюду, каждое мгновение, каждую минуту в каждом месте, игнорируя эйнштейновскую теорию относительности и материю, изгибающую время, выбирать ежесекундно, в каждой точке на смятом листе времени и пространства, выбирать легко и играючи, шутя и улыбаясь, со смехом ангельским и помешанным, просто потому, что другого выбора нет и не может быть, потому что когда мы произносим в одном предложении «любить» и «выбирать», мы понимаем, что это априори своего рода оксюморон. Любовь всегда определяет выбор, у неё есть всего один вариант для вас/нас/всех - и потому что, и вопреки, и в жерле вулкана, и на равнинах Тосканы. Всегда и только один вариант, который знаешь заранее («То, любимый, я, любимый...»). Предпочтение его (её) другим - механическое, автоматическое, ничего не требующее - и есть любовь в первооснове своей.
Второе - сначала производное - прощение. Это тем паче тяжело для нас, современных людей, детей, зачатых в яйцеклетке века XX от сперматозоида века XXI, плюс-минус десятилетие. Мы не знаем ни жалости, ни сожалений, мы с рождения жестокие, циничные, интеллектуально натасканные на декаданс твари, вместо крови у нас ирония, вместо лимфы - сарказм («Потому что бить людей ногами - незаконно», да?), вместо всех желочей тела - умение отпускать, вскормленное страхом быть преданными первыми. Мы заранее знаем, что всё будет плохо - обязательно, и потому не прощаем обид. Зачем? Человек синонимичен предательству, а, следовательно, одиночеству. Мир, в котором мы существуем, лишен милосердия к ближнему своему - того самого, что принёс нам блаженный Сын человеческий две тысячи лет назад, жестко связав руки своему ветхозаветному Отцу. Он смог, а мы нет. Смешная-несмешная такая шутка - ну, в смысле, напрасность жертвы, понимаете? Мы не милосердны. Наша память стёрта. Забыли главное: любовь - прощает. Когда может и когда не может (особенно). Она прощает всё, и говоря «всё», полагаю, что и я, и мироздание (честь и шизофрения - говорить от его имени) имеем в виду именно всё. Одна очень хорошая девушка написала как-то нечто вроде: прости ему, Господи, пусть убивает меня, буду любить даже тогда, ибо не ведает, что творит... Любовь женщины - это именно «Прости ему, ибо не ведает, что творит». Аминь.
Третье - снова наперво производное - сила. Против всего, против всех, разрывая жилы и распарывая кожу, продираясь сквозь заросли жесточайшей, колющей дикой розы (цветёт - именами погибших), сбивая ноги, сквозь горький чертополох канувших, оставляя лоскутья одежды и комья волос, - идя насквозь, как свет, - прорываться без остановки. У этого есть цена. У силы - есть цена, ибо любящий семижилен не просто так, а задатком. За всё в этой жизни нужно платить. У любимой моей Марины (имя - как знак родства, потому что ничего нет у людей ближе имени) осталось это. Дай нам поту. Дай нам поту, крови, слёз, желочей, сил, тока от нерва к нерву, чтобы вынести - и выкупить. Помню период, когда плакала столько, что не просыхали глаза - и гнойники набухали желто-белым в углах глаз. Я тогда однажды шла по улице - темень, снег - и вдруг на злом и искреннем всхлипе попросила у Него: дай мне выкупить! Дай мне выстрадать, выплакать его у Тебя, у былой жизни, у быта, у всего и всех. (Ещё любящая - лавочница, вы знали?) Моя молодость, мои неистраченные силы, мои непролитые слёзы, моя накопленная больная нежность - всё за него, задатком, авансом, процентами, кредитом коммерческого банка, постоплатой, чем скажешь. Платить за любимых - легко, просто, невесомо. Только дай - мне - его - выстрадать. Умирать и плакать - это всё, что я могу, но разве Тебе - мало? Ты всегда брал этим - возьми же и у меня (глас - многих). Сладостно благодарю и сладостно же опасаюсь, что Он - услышал (не Сын, Отец. Сын - был бы добрее, но сделки заключаются - с Отцом, а любовь - всегда сделка с небом).
Выбор. Милосердие. Цена.
Если вы рискуете говорить о любви, вы говорите именно об этом и ни о чем больше.
Выбор - раз. Всегда. Везде. Первостепенно. Выбирать, когда вариантов тысяча - и можно растеряться среди их сияющего калейдоскопного блеска. Выбирать, когда вариант всего один и выбор болезненно-неизбежен. Выбирать, как Буриданов осёл, когда вариантов классически два - и оба или жизнь, или смерть. Выбирать всюду, каждое мгновение, каждую минуту в каждом месте, игнорируя эйнштейновскую теорию относительности и материю, изгибающую время, выбирать ежесекундно, в каждой точке на смятом листе времени и пространства, выбирать легко и играючи, шутя и улыбаясь, со смехом ангельским и помешанным, просто потому, что другого выбора нет и не может быть, потому что когда мы произносим в одном предложении «любить» и «выбирать», мы понимаем, что это априори своего рода оксюморон. Любовь всегда определяет выбор, у неё есть всего один вариант для вас/нас/всех - и потому что, и вопреки, и в жерле вулкана, и на равнинах Тосканы. Всегда и только один вариант, который знаешь заранее («То, любимый, я, любимый...»). Предпочтение его (её) другим - механическое, автоматическое, ничего не требующее - и есть любовь в первооснове своей.
Второе - сначала производное - прощение. Это тем паче тяжело для нас, современных людей, детей, зачатых в яйцеклетке века XX от сперматозоида века XXI, плюс-минус десятилетие. Мы не знаем ни жалости, ни сожалений, мы с рождения жестокие, циничные, интеллектуально натасканные на декаданс твари, вместо крови у нас ирония, вместо лимфы - сарказм («Потому что бить людей ногами - незаконно», да?), вместо всех желочей тела - умение отпускать, вскормленное страхом быть преданными первыми. Мы заранее знаем, что всё будет плохо - обязательно, и потому не прощаем обид. Зачем? Человек синонимичен предательству, а, следовательно, одиночеству. Мир, в котором мы существуем, лишен милосердия к ближнему своему - того самого, что принёс нам блаженный Сын человеческий две тысячи лет назад, жестко связав руки своему ветхозаветному Отцу. Он смог, а мы нет. Смешная-несмешная такая шутка - ну, в смысле, напрасность жертвы, понимаете? Мы не милосердны. Наша память стёрта. Забыли главное: любовь - прощает. Когда может и когда не может (особенно). Она прощает всё, и говоря «всё», полагаю, что и я, и мироздание (честь и шизофрения - говорить от его имени) имеем в виду именно всё. Одна очень хорошая девушка написала как-то нечто вроде: прости ему, Господи, пусть убивает меня, буду любить даже тогда, ибо не ведает, что творит... Любовь женщины - это именно «Прости ему, ибо не ведает, что творит». Аминь.
Третье - снова наперво производное - сила. Против всего, против всех, разрывая жилы и распарывая кожу, продираясь сквозь заросли жесточайшей, колющей дикой розы (цветёт - именами погибших), сбивая ноги, сквозь горький чертополох канувших, оставляя лоскутья одежды и комья волос, - идя насквозь, как свет, - прорываться без остановки. У этого есть цена. У силы - есть цена, ибо любящий семижилен не просто так, а задатком. За всё в этой жизни нужно платить. У любимой моей Марины (имя - как знак родства, потому что ничего нет у людей ближе имени) осталось это. Дай нам поту. Дай нам поту, крови, слёз, желочей, сил, тока от нерва к нерву, чтобы вынести - и выкупить. Помню период, когда плакала столько, что не просыхали глаза - и гнойники набухали желто-белым в углах глаз. Я тогда однажды шла по улице - темень, снег - и вдруг на злом и искреннем всхлипе попросила у Него: дай мне выкупить! Дай мне выстрадать, выплакать его у Тебя, у былой жизни, у быта, у всего и всех. (Ещё любящая - лавочница, вы знали?) Моя молодость, мои неистраченные силы, мои непролитые слёзы, моя накопленная больная нежность - всё за него, задатком, авансом, процентами, кредитом коммерческого банка, постоплатой, чем скажешь. Платить за любимых - легко, просто, невесомо. Только дай - мне - его - выстрадать. Умирать и плакать - это всё, что я могу, но разве Тебе - мало? Ты всегда брал этим - возьми же и у меня (глас - многих). Сладостно благодарю и сладостно же опасаюсь, что Он - услышал (не Сын, Отец. Сын - был бы добрее, но сделки заключаются - с Отцом, а любовь - всегда сделка с небом).
Выбор. Милосердие. Цена.
Если вы рискуете говорить о любви, вы говорите именно об этом и ни о чем больше.
пятница, 01 января 2016
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
В канун этого Нового года нас каким-то немыслимым чудом - с помощью соцсетей - нашли мамины родственники («Кто это такая?.. Из Лебедяни?.. Лебедянь! Господи!»). В последний раз мы виделись на похоронах моего дедушки, маминого отца - это было в 1997-м году, мне ещё не исполнилось и шести. А после они пропали, как это нередко бывает. Вся эта большая семья с Рязанщины - трое дедушкиных братьев, связь с которыми и без того не была прочной. Мама хорошо и четко помнит только дочь одного из дедушкиных братьев, свою двоюродную сестру Веру - они были подругами до замужества Веры, а чуть позднее - и до маминого замужества. Дальше, как говорится в народе, «замужняя подруга - отрезанный ломоть».
Помню ли я Веру и её отца, дедушкиного брата? Странно, но помню отчетливо. Они приехали на дедушкины похороны той самой зимой 1997-го, я ещё плохо понимала, что произошло, читала засыпающему дяде Ване перед сном Успенского - и запомнила, как Вера пару раз отводила меня в детский сад. Главное и первостепенное воспоминание о Вере - былинная красота. Та самая, чистая, русская, ростовая красота женщины, чья кровь не знала примесей - высокая, осанистая, широкая в кости, но не полная, а именно статная молодая женщина и её красота, светлые - голубые? серо-голубые? ясные - глаза и черная, толстая, шелковая коса через плечо; Господи, откуда она взялась такая в разгар кошмарных девяностых? Не с плаката даже - с васнецовской иллюстрации, с лубка. Да, фантазия, да, стремительная любовь ребёнка, но я запомнила её почти девушкой, моя память сохранила сказочный образ, а ведь ей тогда было уже - сколько? Около тридцати, плюс-минус, её сыну было уже восемь. Но отчетливо отпечаталось именно это - черное на ней (похороны!), вороная коса, крупные черты открытого, невероятного, картинного лица, улыбка, преисполненная ласки. Она словно привезла с собой - тогда, в декабрьскую скорбную Москву - немного глубинного, почти старорусского тепла.
Вконтакт. Моё имя введено латиницей, не кириллицей даже. Она должна была вспомнить мамину фамилию в замужестве - раз. Разочароваться, не найдя, и предпринять новую попытку (подключить сына? мужа? братьев? кого? Боже, сколько их - этих братьев разной степени родства?..), начав искать посредством латиницы - два. Найти, разумеется, узнав - три. Совсем другая, так страшно и сильно постаревшая Вера. О, куда она ушла, эта песенная красота, где плотность, текучесть, невероятность той реки-косы через плечо? Время. Безжалостное время. И всё-таки даже смотря на неё нынешнюю, постаревшую, выкрашенную, располневшую, я вижу - ту. Ту, сказочную, василисопремудрую, еленопрекрасную, неповторимую Веру. Мягкость и нежность её совершенно девичьей, мудрой улыбки, когда она сдавала меня воспитательнице в детском саду, её ладонь, её образ - цельный, полнокровный, как великие реки общей и родной земли.
Чем старше я становлюсь, тем яснее вижу на фотографиях своё сходство даже не столько с маминой породой, сколько с породой её отца - Рязанщина! Страшная щедрость, тёмная и тяжелая страстность старой русской крови, корни которой глубже и старше календарей, жадность и отчаянная наполненность больших светлых глаз, рисунок крупного, с чуть монгольской горбинкой, носа (не примесь! дань), жар будто вечно зацелованных губ, упрямство, почти бесящая упёртость вздёрнутого подбородка - всё широкими мазками, не щадя, не экономя, расходуя задаром, но без предъявления счёта.
Никакого национализма. Больше этой крови - признаюсь, как на исповеди - я поэтически и западнически люблю сотую своей европейской, польской - доставшуюся от папиных предков из западной Белоруссии и Речи Посполитой - крови, отзывающейся Цветаевскому «Моих прабабушек-полячек сказалась кровь!». Гордыня, тонкая линия, вздрагивающие от обиды, словно у породистой гончей, крылья носа - Мнишек! Ведьма-Марина! Но всё же есть что-то неоспоримое, не поддающееся сомнению и сожалению в этом новообретении, в воссоединении с материнской кровью. Будто кто-то запустил ладонь в чернозём за моим рёберным забором. Вера! Ах, красивая, из Слова о полку Игореве, темноволосая, дивная Вера с гладкой косой... Она навсегда останется - такой. Никакие фотографии, цифры, сроки ничего не решат. Голос крови громче голоса времени. Память восстанавливает летопись. Вот и всё.
Помню ли я Веру и её отца, дедушкиного брата? Странно, но помню отчетливо. Они приехали на дедушкины похороны той самой зимой 1997-го, я ещё плохо понимала, что произошло, читала засыпающему дяде Ване перед сном Успенского - и запомнила, как Вера пару раз отводила меня в детский сад. Главное и первостепенное воспоминание о Вере - былинная красота. Та самая, чистая, русская, ростовая красота женщины, чья кровь не знала примесей - высокая, осанистая, широкая в кости, но не полная, а именно статная молодая женщина и её красота, светлые - голубые? серо-голубые? ясные - глаза и черная, толстая, шелковая коса через плечо; Господи, откуда она взялась такая в разгар кошмарных девяностых? Не с плаката даже - с васнецовской иллюстрации, с лубка. Да, фантазия, да, стремительная любовь ребёнка, но я запомнила её почти девушкой, моя память сохранила сказочный образ, а ведь ей тогда было уже - сколько? Около тридцати, плюс-минус, её сыну было уже восемь. Но отчетливо отпечаталось именно это - черное на ней (похороны!), вороная коса, крупные черты открытого, невероятного, картинного лица, улыбка, преисполненная ласки. Она словно привезла с собой - тогда, в декабрьскую скорбную Москву - немного глубинного, почти старорусского тепла.
Вконтакт. Моё имя введено латиницей, не кириллицей даже. Она должна была вспомнить мамину фамилию в замужестве - раз. Разочароваться, не найдя, и предпринять новую попытку (подключить сына? мужа? братьев? кого? Боже, сколько их - этих братьев разной степени родства?..), начав искать посредством латиницы - два. Найти, разумеется, узнав - три. Совсем другая, так страшно и сильно постаревшая Вера. О, куда она ушла, эта песенная красота, где плотность, текучесть, невероятность той реки-косы через плечо? Время. Безжалостное время. И всё-таки даже смотря на неё нынешнюю, постаревшую, выкрашенную, располневшую, я вижу - ту. Ту, сказочную, василисопремудрую, еленопрекрасную, неповторимую Веру. Мягкость и нежность её совершенно девичьей, мудрой улыбки, когда она сдавала меня воспитательнице в детском саду, её ладонь, её образ - цельный, полнокровный, как великие реки общей и родной земли.
Чем старше я становлюсь, тем яснее вижу на фотографиях своё сходство даже не столько с маминой породой, сколько с породой её отца - Рязанщина! Страшная щедрость, тёмная и тяжелая страстность старой русской крови, корни которой глубже и старше календарей, жадность и отчаянная наполненность больших светлых глаз, рисунок крупного, с чуть монгольской горбинкой, носа (не примесь! дань), жар будто вечно зацелованных губ, упрямство, почти бесящая упёртость вздёрнутого подбородка - всё широкими мазками, не щадя, не экономя, расходуя задаром, но без предъявления счёта.
Никакого национализма. Больше этой крови - признаюсь, как на исповеди - я поэтически и западнически люблю сотую своей европейской, польской - доставшуюся от папиных предков из западной Белоруссии и Речи Посполитой - крови, отзывающейся Цветаевскому «Моих прабабушек-полячек сказалась кровь!». Гордыня, тонкая линия, вздрагивающие от обиды, словно у породистой гончей, крылья носа - Мнишек! Ведьма-Марина! Но всё же есть что-то неоспоримое, не поддающееся сомнению и сожалению в этом новообретении, в воссоединении с материнской кровью. Будто кто-то запустил ладонь в чернозём за моим рёберным забором. Вера! Ах, красивая, из Слова о полку Игореве, темноволосая, дивная Вера с гладкой косой... Она навсегда останется - такой. Никакие фотографии, цифры, сроки ничего не решат. Голос крови громче голоса времени. Память восстанавливает летопись. Вот и всё.
суббота, 31 октября 2015
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Ты — сквозь ветви, ты — сквозь вежды,
Ты — сквозь жертвы…
М.Ц.
Ты — сквозь жертвы…
М.Ц.
Продолжая о театре: мне нужна Федра. Как говорится, не опять, а снова. Мне нужна Федра в этом - едва начинающемся - месяце, хотя была лишь 28-го, она нужна мне в каждом, она нужна мне регулярно, как инсулин тяжелому диабетику и героиновый демон безнадежному наркоману. Начиная с июля, с премьеры - Маринин текст в голове, не уходит, не иссякает, не заканчивается. «Тише жемчуга несомый в створках сердца... - Каб не слово!», «Палача спроси над плахой: рубит чисто, рубит с маху», лавр-орех-миндаль - безостановочно в висках, хожу и проговариваю. Чистая форма чистой зависимости.
Федра Романа Виктюка соединила для меня в одном равностороннем треугольнике три самые драгоценные вершины - Марину, Романа Григорьевича, Бозина. Золотое, белое. Мотырев и Иван Иванович. Текст, повторяемый сухими губами. То сочетание - сочетание вершин - которое могло стать или очень дурным, или совершенно прекрасным - или гибельным, или спасительным. Некто даровал вторые варианты. История любви, слишком близкой к смерти - Танатос, не отличимый от Эроса, на грани с ним, и в этом зверино чую суть: мне, лично мне, сейчас, именно сейчас, смертно необходимо из этого мрака, из боли Марины и Федры - именно Марины, именно её Федры - вытянуть ниточку надежды. Тонкую, витую, золотую Ариаднину (сестрину!) нить.
Однажды у меня уже был программный, как сценарий бытия, спектакль-надоба. Спектакль, тогда актуальный для моего нутра донельзя; спектакль о страсти, перешедшей через черту расчета и превратившейся в безумие, спектакль о болезни. Прошло время, помешательства сменилось иным - и пришла - как нельзя более кстати - возрожденная Федра. То, чем для меня сейчас является она, это вдесятеро - трижды вдесятеро - больше того, чем четыре, три, два года назад являлась для меня Саломея. Мне нужно вывести кровно-проклятую Федру из лабиринта (из круга прошлого, из истории рода, из всех предрешенностей наследия). Мне - с ней на пару - нужно найти путь и спасти нас обеих. Спектакль Романа Григорьевича, ритмика и страсть Марины что-то шепчут мне. Говорят: может быть, получится. Поэтому так нужны дозы. Кажется, я психану со своего копеечного аванса - и куплю любой оставшийся билет (двадцатые числа, сцена МТЮЗА), чтобы снова услышать это «Ипполит, Ипполит, бо-лит...»
Болит. Каждую минуту болит. Любовное счастье всегда болит, как опухоль (но впереди - свет).
вторник, 15 сентября 2015
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Несколько дней назад один человек, имеющий, прямо скажем, непосредственную связь с космосом, сказал мне: «Мироздание всегда говорит нам "да". Но, даже имея связь с мирозданием, нужно избегать социального конфликта. У Уайльда была такая связь, но социум его убил», а ещё некоторое время спустя другой хороший человек задумчиво добавил: «Дело не в активном конфликте даже. Тот, кто чувствует не как большинство, уже находится с ним в конфликте». Одиночки и социум - вечная тема, творческая ли, политическая ли, но мы-то сейчас говорим - сюрприз! - о любви. И, как ни странно, правило остаётся неизменным: масса с температурой 36,6 всегда будет выдавливать лихорадящего больного с его 38,8, с его чувством на границе эроса и танатоса. Это самозащита общества - в массе и в лице каждого конкретного, помноженная на альтруистическое желание излечить, донести правду, сказать, как лучше. Когда ты ощущаешь и чувствуешь на разрыв, а вокруг 9/10 людей с тёпленькими чувствами (тм), - что ты слышишь? Увещевания. Вразумления. Порицания, если совсем уж не везёт.
... Но именно когда у тебя твои жаркие 38,8, ты не слышишь вразумлений. Это - попытка привить уже безнадежно зараженного. Ничьи «Мы желаем тебе добра», «Кто скажет тебе правду, если не мы?» и «Всем всё понятно, кроме тебя» не в состоянии бороться с вирусом, только добавляют новые волны озноба. Что нужно человеку в лихорадке? Забота - и доброта. Немного доброты - и тогда абсолютно всё можно будет вынести. Но здоровая толпа с ровным дыханием чаще разумна, чем добра, таков закон.
Я тоже была здорова; помню, как рьяно развинчивала идеалы подруг, как рубила с плеча правду-матку, как пыталась вытаскивать А. из её двухлетнего романа с бабником-наркоманом, кричала, шипела, вразумляла, боялась за неё, хотела уберечь, желала пресловутого добра (совершенно неправильного розлива) - и никак не понимала, почему не срабатывает, я же вижу истинное лицо человека и отношений, она-то почему такая слепая? Ради чего плачет ночами и не может съесть ни куска? Только сейчас, на седьмом месяце собственного нутряного жара, понимаю: у неё было под тридцать девять, а у меня - моя средняя температура по больнице. Я, как сытая, не могла и не умела понять её - голодную. Мне нужно было делать только одно - быть рядом и поддерживать, гладить по плечу, говорить «Это ничего, ничего, всё будет хорошо, хорошо», чтобы ей просто ровнее дышалось, мне нужно было быть добрее, а я считала, что быть умнее - вот моя задача. Сейчас, полагаю, вела бы себя совсем иначе. Потому что никакие увещевания всё равно не помогли, она всё равно прошла полный, завершенный цикл, вынесла из этого романа то, что было необходимо, и сама захлопнула книгу.
Можно бы быть благодарной за «правду», которую до тебя доносят, но дело в том, что правда - категория фактологическая. Нечто свершившееся и сущее. Гипотетика правдой быть не может априори. Правда здоровых - попытка прозреть будущее, а это, мы с вами ведь знаем, дано только Ему одному. У людей с 38,8, давлением за двестии амплитудой Олега, давайте уже согласимся, лёгкий бзик на всю голову (слишком много разжиженной горячей крови приливает к мозгу) и своя безотчетная вера. И, наверное, если ты горишь среди тех, кто не горит, ты действительно обречен на неизбежный конфликт, который - даст бог! - всё-таки не убьёт тебя. Воистину, в диалоге «А если конфликт уже есть?» был возможен только тот ответ, который я и услышала - «Тогда просто живите с ним и терпите. Мироздание-то говорит вам "да"».
... Но именно когда у тебя твои жаркие 38,8, ты не слышишь вразумлений. Это - попытка привить уже безнадежно зараженного. Ничьи «Мы желаем тебе добра», «Кто скажет тебе правду, если не мы?» и «Всем всё понятно, кроме тебя» не в состоянии бороться с вирусом, только добавляют новые волны озноба. Что нужно человеку в лихорадке? Забота - и доброта. Немного доброты - и тогда абсолютно всё можно будет вынести. Но здоровая толпа с ровным дыханием чаще разумна, чем добра, таков закон.
Я тоже была здорова; помню, как рьяно развинчивала идеалы подруг, как рубила с плеча правду-матку, как пыталась вытаскивать А. из её двухлетнего романа с бабником-наркоманом, кричала, шипела, вразумляла, боялась за неё, хотела уберечь, желала пресловутого добра (совершенно неправильного розлива) - и никак не понимала, почему не срабатывает, я же вижу истинное лицо человека и отношений, она-то почему такая слепая? Ради чего плачет ночами и не может съесть ни куска? Только сейчас, на седьмом месяце собственного нутряного жара, понимаю: у неё было под тридцать девять, а у меня - моя средняя температура по больнице. Я, как сытая, не могла и не умела понять её - голодную. Мне нужно было делать только одно - быть рядом и поддерживать, гладить по плечу, говорить «Это ничего, ничего, всё будет хорошо, хорошо», чтобы ей просто ровнее дышалось, мне нужно было быть добрее, а я считала, что быть умнее - вот моя задача. Сейчас, полагаю, вела бы себя совсем иначе. Потому что никакие увещевания всё равно не помогли, она всё равно прошла полный, завершенный цикл, вынесла из этого романа то, что было необходимо, и сама захлопнула книгу.
Можно бы быть благодарной за «правду», которую до тебя доносят, но дело в том, что правда - категория фактологическая. Нечто свершившееся и сущее. Гипотетика правдой быть не может априори. Правда здоровых - попытка прозреть будущее, а это, мы с вами ведь знаем, дано только Ему одному. У людей с 38,8, давлением за двести
пятница, 10 июля 2015
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
У многих ли женщин был - есть - четкий план на случай конца, финала, эпилога трагикомедии (для него), драмы (для неё)? Я вот свой - сочинила и знаю. Первые две недели (они у меня от отпуска удобно останутся, а использовать по времени - уверена, боюсь - успею) буду лежать лицом к - в - стене(у), глуша цвета и звуки; пить, кстати, вряд ли, потому что станет не просто не до того - ни до чего. После этого вернусь на работу и напишу заявление на увольнение - решение, уже не раз озвученное, вполне трезвое, рациональное, потому что быть там, где и он, точно зная, что не мой и моим уже не будет, станет невыносимо. Затем я где-то на неделю - или: как смогу - уеду в Питер, потому что - благодаря неведомой магии, инфернальному волшебству - именно он нас, москалей, как-то особенно лечит, рубцует хоть чуть. Сидеть напротив Исакия, пить из горла водку в осенней, зимней, весенней пустоте (ибо всё будет пустотой) - уже вижу. А дальше нет ничего. Дальше вакуум, глухота. Тьма египетская. Мозг не прозревает ничего за ним. Ничего - дальше него, любимого, желанного, жаленного, болезного (Маринин словарь).
Я бы даже залетела (! - пишу - я!), чтобы удержать, но на самом деле - нет. Не моя, ребёнка брака по залёту, история, не те методы. Тут на днях испугалась - опровергла - и то ли огорчилась, то ли обрадовалась. Теперь жду своего Питера и своей водки из горла. Однажды Надя - уже было - водила меня два месяца за руку, потому что я не осознавала, где я и что - и забывала есть. Сейчас, боюсь, будет страшнее. Но Нади уже не будет, и нужно - выдюжить самой, одной. Вынести - это. Всё горестное, скорбное, сплошное без вынести - и выжить. Хотя бы остов свой сохранить. Хотя бы, девочка, остов, скелет.
А пока - верить в его «Я люблю тебя». До самого финала, до прямого или иносказательного «Исчезни», верить, как в Него верят. А, может, только так в Него и верят - через кого-то. Помните? «И когда предстоит мне идти дорогою смертной тени, не убоюсь я зла, ибо Ты со мной; голос Твой и посох Твой направляют меня» (перевела и сформулировала псалом произвольно, не канонично), - так вот, это - никогда не было для меня о Боге, всегда - о человеке. (Мечта - набить - на иврите - татуировкой на щиколотке правой ноги, напротив ласточки - на щиколотке левой; любовь напротив любви, вся любовь - напротив локальной любви!).
Счастья — в доме! Любви без вымыслов!
Без вытягивания жил!
Надо женщиной быть — и вынести!
(Было-было, когда ходил,
Счастье — в доме!) Любви, не скрашенной
Ни разлукою, ни ножом.
На развалинах счастья нашего
Город встанет — мужей и жен.
МЦ.
... Мужей и жен, да, Марина? Презрительно - мужей и жен! Не полюбовниц. О правая моя.
P.S. Может быть, просто не надо было уходить от женщин - к мужчине? Мужчина - материя изначально противостоящая. За тягу к тому, что супротив, и расплачиваюсь. Аминь.
Я бы даже залетела (! - пишу - я!), чтобы удержать, но на самом деле - нет. Не моя, ребёнка брака по залёту, история, не те методы. Тут на днях испугалась - опровергла - и то ли огорчилась, то ли обрадовалась. Теперь жду своего Питера и своей водки из горла. Однажды Надя - уже было - водила меня два месяца за руку, потому что я не осознавала, где я и что - и забывала есть. Сейчас, боюсь, будет страшнее. Но Нади уже не будет, и нужно - выдюжить самой, одной. Вынести - это. Всё горестное, скорбное, сплошное без вынести - и выжить. Хотя бы остов свой сохранить. Хотя бы, девочка, остов, скелет.
А пока - верить в его «Я люблю тебя». До самого финала, до прямого или иносказательного «Исчезни», верить, как в Него верят. А, может, только так в Него и верят - через кого-то. Помните? «И когда предстоит мне идти дорогою смертной тени, не убоюсь я зла, ибо Ты со мной; голос Твой и посох Твой направляют меня» (перевела и сформулировала псалом произвольно, не канонично), - так вот, это - никогда не было для меня о Боге, всегда - о человеке. (Мечта - набить - на иврите - татуировкой на щиколотке правой ноги, напротив ласточки - на щиколотке левой; любовь напротив любви, вся любовь - напротив локальной любви!).
Счастья — в доме! Любви без вымыслов!
Без вытягивания жил!
Надо женщиной быть — и вынести!
(Было-было, когда ходил,
Счастье — в доме!) Любви, не скрашенной
Ни разлукою, ни ножом.
На развалинах счастья нашего
Город встанет — мужей и жен.
МЦ.
... Мужей и жен, да, Марина? Презрительно - мужей и жен! Не полюбовниц. О правая моя.
P.S. Может быть, просто не надо было уходить от женщин - к мужчине? Мужчина - материя изначально противостоящая. За тягу к тому, что супротив, и расплачиваюсь. Аминь.
суббота, 04 июля 2015
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Кольцо (уже не дуга). Последнюю за долгое время сигарету выкуриваю в ноябре 2013-го - стою на балконе, идёт то ли снег с дождём, то ли ещё какое-то мокрое мракобесие, это или нулевое Собрание, или Сенатор, Бог помнит (я - нет), мне очень нерадостно, у меня - театральные страдания по NN, вполне себе натуральные, вполне натуральной же болью отдающиеся за рёбрами. Курить-то особо даже не хочется (но - ритуал), сигарета горькая, странно вспыхивает и тлеет, левая такая сигарета, от неё неожиданно противно - от себя тоже - и я вдруг обещаю себе: всё. Больше ни одной. Хватит этого непродыхаемого дыма - прямым путём - в лёгкие. Бросаю. И - бросила. Собственно, основательно не курила и до того (лишь выпив - или в компании, или на нерваке, или когда шибко плохо). Но там и тогда, в синей ноябрьской темноте, разреженной рыжим фонарем, завязался узел (Гордиев, который потом сама же, как единственно верно, и разрубила).
Следующую выкурю только в феврале 2015-го - по одной простой причине: заберу из его пальцев. Для меня, девочки, воспитанной на фантазиях и сформировавшей мировоззрение на фанфикшене (слэшном! и: помните «Двенадцатую параллель»?), это будет в прямом смысле непрямой поцелуй (простите каламбур). У этой сигареты будут вкус, запах, смысл, значение, эта затяжка будет - экстаз, обещание, царапина (из твоих рук! уже сейчас - что угодно из твоих рук! один дым!). Позже, когда между мною и ним всё уже случится (тогда - даже не обещалось), я скажу в ответ на его «Не люблю, когда девушка курит»: «На том корпоративе - просто потому, что забирала - у тебя...» И тут же завяжу новый узел - даже нетрезвой, даже с друзьями следующие недели буду отказываться от сигареты, этот отказ будет сильнее всего, блок почти бессознательный, по одной элементарной причине - ему не понравилось бы. Держалась до апреля, почти - начала мая.
Тогда всё стало плохо (апрель и ад были на одну букву неспроста, но июня, конечно, ничто не переплюнет). Тогда пика достигли все мои внутренние боли недолюбленной любовницы - и однажды, на вторых майских, на Асином балконе мы втроём с ней и Лёлей за три-четыре перекура уговорили пачку. Я много о чём-то (о ком-то) говорила - половины уже не помню (непьющая Ася - помнит), и было опять горько, но нужно, очень нужно, чтобы задымить сознание. Так стартовало моё первое - за почти 24-е года жизни! - «курение». Обычно к 24-м люди уже бросают, я - начала (как к 18-ти бросают пить, а я начала, а к 20-ти - разгульничать, а я начала, но быстро закончила). Одна-две сигареты ежедневно (или через день, или через два). С Лёлей мы по-прежнему можем за бутылкой сухого уговорить пачку на двоих за вечер. Сигарета ровно на две минуты отвлекает. Дымовая завеса. Занятая рука (всегда - в нервном треморе). Некий немой протест: тебе не нравятся курящие? А как ты узнаешь? Как ты остановишь меня? Ты, который - так далеко!
Так далеко.
Дым.
(Кстати, отследила: май - ночь с 15-го на 16-е - Войковская и Речной - когда думала, что уже гибель - его Честерфилд заканчиваются, он докуривает мои Сенатор. Много моих психов, много - его жестокостей, ведёт нас одно - его первое - и возможно (наверняка) ошибочное - «... Потому что я люблю тебя»).
Круг замкнулся 4-го июля 2015-го. Сегодня вышла на всё тот же балкон, закурила (горчащие - всегда, априори, о зачем) Кисс. Смотрела в тот же угол двора. Синего, рыжего, прохлады и сырости уже не было, были тепло, блёкло-голубое небо и утихающее солнце. Более чем полтора года спустя, с боли от (и по) мужчины начав, болью же от мужчины и закончила, замкнула, свела концы. Только разница в том, что чем более отношения очные и реальные, тем очнее и реальнее боли от них (не фигуральные, физические, ноет и обрывается последние недели сердце, стоит сделать резкое движение - лопнувшая струна слева). В том ноябре всё знала - всю гофмановскую фантазийность, всю цветаевскую эпистолярную заочность недочувства. В этом июле знаю иное - всю свою кровную надобу в человеке. Нет его - и нет света. Всё. Точка. Многословнее не сказать. Не выдохнуть. Не выжать из себя. Все слова малы. Ничто не достигает и не постигает. Всего мало (как сегодня - мысленно - тоже о пачке сигарет в моей сумке - которые курит он - кстати: мама, это не мне! Ничто уже не мне. Всё - ему).
Сигарета. Форма: цилиндр, столбец, в плоскости - линия, полоска. Одна. Не две. (Ночью - около трёх? - проснулась от мысли: какая-то чертовщина с циклом, нужен бы - тест; испугалась - очень). Хороший человек мне пишет: оно всё того стоит. Наверное, стоит. Конечно, стоит. Если любовь не стоит своих цен, то, знаете, вообще ничего уже не стоит, а я бы его - вы-ку-пи-ла. Не у Бога, конечно, Тот таких сделок не заключает, у Черта. Где эта бумага, которую нужно подписать алым из пальца в нижнем левом углу - я заплачУ, выстрадаю, вымолю, а душа - ну, когда это ещё будет, души - не жалко.
Следующую выкурю только в феврале 2015-го - по одной простой причине: заберу из его пальцев. Для меня, девочки, воспитанной на фантазиях и сформировавшей мировоззрение на фанфикшене (слэшном! и: помните «Двенадцатую параллель»?), это будет в прямом смысле непрямой поцелуй (простите каламбур). У этой сигареты будут вкус, запах, смысл, значение, эта затяжка будет - экстаз, обещание, царапина (из твоих рук! уже сейчас - что угодно из твоих рук! один дым!). Позже, когда между мною и ним всё уже случится (тогда - даже не обещалось), я скажу в ответ на его «Не люблю, когда девушка курит»: «На том корпоративе - просто потому, что забирала - у тебя...» И тут же завяжу новый узел - даже нетрезвой, даже с друзьями следующие недели буду отказываться от сигареты, этот отказ будет сильнее всего, блок почти бессознательный, по одной элементарной причине - ему не понравилось бы. Держалась до апреля, почти - начала мая.
Тогда всё стало плохо (апрель и ад были на одну букву неспроста, но июня, конечно, ничто не переплюнет). Тогда пика достигли все мои внутренние боли недолюбленной любовницы - и однажды, на вторых майских, на Асином балконе мы втроём с ней и Лёлей за три-четыре перекура уговорили пачку. Я много о чём-то (о ком-то) говорила - половины уже не помню (непьющая Ася - помнит), и было опять горько, но нужно, очень нужно, чтобы задымить сознание. Так стартовало моё первое - за почти 24-е года жизни! - «курение». Обычно к 24-м люди уже бросают, я - начала (как к 18-ти бросают пить, а я начала, а к 20-ти - разгульничать, а я начала, но быстро закончила). Одна-две сигареты ежедневно (или через день, или через два). С Лёлей мы по-прежнему можем за бутылкой сухого уговорить пачку на двоих за вечер. Сигарета ровно на две минуты отвлекает. Дымовая завеса. Занятая рука (всегда - в нервном треморе). Некий немой протест: тебе не нравятся курящие? А как ты узнаешь? Как ты остановишь меня? Ты, который - так далеко!
Так далеко.
Дым.
(Кстати, отследила: май - ночь с 15-го на 16-е - Войковская и Речной - когда думала, что уже гибель - его Честерфилд заканчиваются, он докуривает мои Сенатор. Много моих психов, много - его жестокостей, ведёт нас одно - его первое - и возможно (наверняка) ошибочное - «... Потому что я люблю тебя»).
Круг замкнулся 4-го июля 2015-го. Сегодня вышла на всё тот же балкон, закурила (горчащие - всегда, априори, о зачем) Кисс. Смотрела в тот же угол двора. Синего, рыжего, прохлады и сырости уже не было, были тепло, блёкло-голубое небо и утихающее солнце. Более чем полтора года спустя, с боли от (и по) мужчины начав, болью же от мужчины и закончила, замкнула, свела концы. Только разница в том, что чем более отношения очные и реальные, тем очнее и реальнее боли от них (не фигуральные, физические, ноет и обрывается последние недели сердце, стоит сделать резкое движение - лопнувшая струна слева). В том ноябре всё знала - всю гофмановскую фантазийность, всю цветаевскую эпистолярную заочность недочувства. В этом июле знаю иное - всю свою кровную надобу в человеке. Нет его - и нет света. Всё. Точка. Многословнее не сказать. Не выдохнуть. Не выжать из себя. Все слова малы. Ничто не достигает и не постигает. Всего мало (как сегодня - мысленно - тоже о пачке сигарет в моей сумке - которые курит он - кстати: мама, это не мне! Ничто уже не мне. Всё - ему).
Сигарета. Форма: цилиндр, столбец, в плоскости - линия, полоска. Одна. Не две. (Ночью - около трёх? - проснулась от мысли: какая-то чертовщина с циклом, нужен бы - тест; испугалась - очень). Хороший человек мне пишет: оно всё того стоит. Наверное, стоит. Конечно, стоит. Если любовь не стоит своих цен, то, знаете, вообще ничего уже не стоит, а я бы его - вы-ку-пи-ла. Не у Бога, конечно, Тот таких сделок не заключает, у Черта. Где эта бумага, которую нужно подписать алым из пальца в нижнем левом углу - я заплачУ, выстрадаю, вымолю, а душа - ну, когда это ещё будет, души - не жалко.
воскресенье, 21 июня 2015
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
«Ты его правда любишь?» - спрашивает у меня Наденька. Она сидит в углу постели, свернувшись калачиком, смотрит на меня с нежной жалостью и периодически щедро подливает в мой бокал чередующиеся ром и колу. «Да, - шепот неженственно хриплый, дерёт горло, - да, люблю». Лицо - мокрое, чужое гостеприимное розовое кружево съезжает с плеч и нервно оправляется рукой с нервно же обломанными ногтями. Пауза перед ответом - не от сомнения, а от невозможности протянуть эти слова через собственное горло - даже когда говорятся не прямому адресату. Страх озвучивания. Я говорила это однажды - одному, одной - и ничем хорошим тогда и в том контексте не кончилось, и на все свои «люблю» - нутряные, истинные - я наложила печать, забила слова, как двери, досками. Чтобы больше никогда, потому что - опасно. Потому что это кончается плохо. Потому что мои «люблю» - разрушительны.
Когда я впервые не шепотом, не в сердцевине психоза и слёз, не иносказательно, а прямо и твёрдо говорю это ему - в губы, смежив веки, боясь посмотреть в глаза и увидеть там отчуждение от слов, я говорю это еле-еле, с трудом, как хлебный ком голодающий, проталкивая их по гладким стенкам глотки. Они мне стоят скручивающего спазма, внутреннего кровотечения и иссушающего, безумного страха (помешательства!): сейчас я скажу, произнесу это вслух - и всё закончится. Потому что слова эти - от меня кому-то - сигнал к концу, спичка, поднесённая к стогу сена. Точка невозврата, дальше которой - неизбежная катастрофа. Теперь ничего не отменить, не отмотать, - сказано, заверено, «без возврата и без отзыва». Мои «Я люблю тебя» - тяжелые, как обломки скалы, никогда не говорящиеся потому что надо или потому что жалко, выдавливаемые с сукровицей, кровью, болью (доверилась! доверилась тебе, как никому! доверилась и сказала - выдавила - выстонала - гной из раны выжала).
Доверилась, решив уже никогда и никому не вверяться и не доверяться (не суждено - и Бог с этим, книги-кошки). А, впрочем, такие решения всегда опрометчивы, потому что ещё до признания всё уже было, это «люблю» уже было воплощено и явлено задолго, на самом старте, потому что он уже был воплощен во мне, сущь, един («У тебя действительно больше не было мужиков, пока ты с ним и долго до?» - «Нет» - «Почему?!» - «Не хочу»).
(А когда открыла после глаза - увидела напротив чужие, и там был свет, а не отчуждение; целительность памяти).
... Кольцо моих истерик - трёхдневно. Когда случается что-то - по моей интерпретации - дурное, запускается последовательность: первые сутки истерикоза, слёз, алкоголя, воя в чьё-то плечо - второй день отходняка, тишины, философствований и раскладывания по полочкам - третий день памяти и веры, воспоминаний обо всех чужих (его! не чужих) «Люблю тебя» - и вот тогда, на этот третий, замыканием кольца и защитной реакцией психики приходит безусловная успокоительная вера, как та, которой Савл уверовал в Христа. Просто вера. Знание - без подтверждения. Знание, которое само себе - подтверждение.
Потом следует - вне кольца - день четвёртый, подтверждающий веру. Или - запускающий новый круг. Посмотрим. Увидим.
Когда я впервые не шепотом, не в сердцевине психоза и слёз, не иносказательно, а прямо и твёрдо говорю это ему - в губы, смежив веки, боясь посмотреть в глаза и увидеть там отчуждение от слов, я говорю это еле-еле, с трудом, как хлебный ком голодающий, проталкивая их по гладким стенкам глотки. Они мне стоят скручивающего спазма, внутреннего кровотечения и иссушающего, безумного страха (помешательства!): сейчас я скажу, произнесу это вслух - и всё закончится. Потому что слова эти - от меня кому-то - сигнал к концу, спичка, поднесённая к стогу сена. Точка невозврата, дальше которой - неизбежная катастрофа. Теперь ничего не отменить, не отмотать, - сказано, заверено, «без возврата и без отзыва». Мои «Я люблю тебя» - тяжелые, как обломки скалы, никогда не говорящиеся потому что надо или потому что жалко, выдавливаемые с сукровицей, кровью, болью (доверилась! доверилась тебе, как никому! доверилась и сказала - выдавила - выстонала - гной из раны выжала).
Доверилась, решив уже никогда и никому не вверяться и не доверяться (не суждено - и Бог с этим, книги-кошки). А, впрочем, такие решения всегда опрометчивы, потому что ещё до признания всё уже было, это «люблю» уже было воплощено и явлено задолго, на самом старте, потому что он уже был воплощен во мне, сущь, един («У тебя действительно больше не было мужиков, пока ты с ним и долго до?» - «Нет» - «Почему?!» - «Не хочу»).
(А когда открыла после глаза - увидела напротив чужие, и там был свет, а не отчуждение; целительность памяти).
... Кольцо моих истерик - трёхдневно. Когда случается что-то - по моей интерпретации - дурное, запускается последовательность: первые сутки истерикоза, слёз, алкоголя, воя в чьё-то плечо - второй день отходняка, тишины, философствований и раскладывания по полочкам - третий день памяти и веры, воспоминаний обо всех чужих (его! не чужих) «Люблю тебя» - и вот тогда, на этот третий, замыканием кольца и защитной реакцией психики приходит безусловная успокоительная вера, как та, которой Савл уверовал в Христа. Просто вера. Знание - без подтверждения. Знание, которое само себе - подтверждение.
Потом следует - вне кольца - день четвёртый, подтверждающий веру. Или - запускающий новый круг. Посмотрим. Увидим.
воскресенье, 26 апреля 2015
21:49
Доступ к записи ограничен
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 17 марта 2015
22:41
Доступ к записи ограничен
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 14 марта 2015
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Исчезала, каюсь. За прошедшие недели в моей жизни и жизни моей семье произошло несколько событий, если кратко, то хроника такова:
1. Начиная с дурного, но, ттт, обошедшегося: в конце февраля папу госпитализировали с острым инфарктом, в тот же день прооперировали. Сейчас он всё ещё в больнице, но уже в понедельник выезжает на реабилитацию в санаторий. Сказать, что первую неделю мы с мамой прожили в состоянии тотального, непрерывного, выбивающего из колеи страха - не сказать ничего (и сказать, что именно в ту неделю я старательно пыталась от ситуации убежать во всё, что угодно, - тоже ничего не сказать). На данный момент папа уже ходит, вполне бодр, засыпает под Ильфа и Петрова и думает о грозящей санаторной скуке. Шутки про «Вот такой рубец!» теперь вполне себе не шутки, а полноправные замечания.
2. После двух с лишним месяцев горения фитиль, зашипев, погас, и в дверную щель скользнул зверь-неписун. Очень уж много, кажется, забрали у меня Король, Принц и Лучник, хотя пара гештальтов так и остаются незакрытыми (искренне надеюсь их прикрыть, но ничего не обещаю, увы). В какой-то момент - со всех сторон света - появилось немало материала для оригинальных текстов, я даже подумала вернуться к драматургическим формам, но материал вдруг испарился сам собою. Писать (или хотеть писать), когда всё плохо, и не писать, когда всё хорошо, - признак графомании, и надо бы, конечно, над этим работать.
3. Я (не смотря на то, что ещё эмоционально тяну на себя одно одеяло из прошлого) всё же толкнула себя и другого человека (по сути - мы толкнули друг друга) в служебный роман, шаблонный и бесперспективный, сопряженный с дичайшим множеством сложностей, трудностей и страхов; в роман, в котором одним букетом заблагоухали все мои кинки - от несвободных мужчин до возрастной разницы - но дело в том, что всё это меня совершенно не пугает и не смущает. Наоборот, последние сутки - после того, как всё разъяснилось - я чувствую себя нечеловечески хорошо, улыбаюсь, как городская сумасшедшая, не прекращая. Ощущение, будто мы с мирозданием вдруг взяли и совпали пазами, синхронизировались, будто оно теперь каждой деталью и каждой бытовой мелочью благоволит мне, а я за это чудовищно благодарна ему; мы с мрзд улыбаемся друг другу, оно - солнцем, я - изгибом губ. Никакого безумия, костра, погибели, ледяной расщелины и крови из жил, ничего, что я так люблю, просто - комфорт, просто - совпадение. Едва ли не впервые в жизни наконец-то совпадение - хоть в чем-то, вот с этим человеком. Поэтому пусть - ттт! - всё просто идёт, как идёт, течёт, как течёт. Чувство, что всё хорошо, такое незнакомое и абсолютно мне чужое, что я собираюсь растянуть его на максимально длительный промежуток времени («... И весь этаж, кажется мне, пахнет твоими духами, только кажется, но я - чувствую»). Знаю, сколь всё это недолговечно с учетом обстоятельств, и хочу просто насладиться моментом (неужели же - не заслужила?).
Обещаю в ближайшее время не исчезать так фатально и целую всех по очереди в носы.
1. Начиная с дурного, но, ттт, обошедшегося: в конце февраля папу госпитализировали с острым инфарктом, в тот же день прооперировали. Сейчас он всё ещё в больнице, но уже в понедельник выезжает на реабилитацию в санаторий. Сказать, что первую неделю мы с мамой прожили в состоянии тотального, непрерывного, выбивающего из колеи страха - не сказать ничего (и сказать, что именно в ту неделю я старательно пыталась от ситуации убежать во всё, что угодно, - тоже ничего не сказать). На данный момент папа уже ходит, вполне бодр, засыпает под Ильфа и Петрова и думает о грозящей санаторной скуке. Шутки про «Вот такой рубец!» теперь вполне себе не шутки, а полноправные замечания.
2. После двух с лишним месяцев горения фитиль, зашипев, погас, и в дверную щель скользнул зверь-неписун. Очень уж много, кажется, забрали у меня Король, Принц и Лучник, хотя пара гештальтов так и остаются незакрытыми (искренне надеюсь их прикрыть, но ничего не обещаю, увы). В какой-то момент - со всех сторон света - появилось немало материала для оригинальных текстов, я даже подумала вернуться к драматургическим формам, но материал вдруг испарился сам собою. Писать (или хотеть писать), когда всё плохо, и не писать, когда всё хорошо, - признак графомании, и надо бы, конечно, над этим работать.
3. Я (не смотря на то, что ещё эмоционально тяну на себя одно одеяло из прошлого) всё же толкнула себя и другого человека (по сути - мы толкнули друг друга) в служебный роман, шаблонный и бесперспективный, сопряженный с дичайшим множеством сложностей, трудностей и страхов; в роман, в котором одним букетом заблагоухали все мои кинки - от несвободных мужчин до возрастной разницы - но дело в том, что всё это меня совершенно не пугает и не смущает. Наоборот, последние сутки - после того, как всё разъяснилось - я чувствую себя нечеловечески хорошо, улыбаюсь, как городская сумасшедшая, не прекращая. Ощущение, будто мы с мирозданием вдруг взяли и совпали пазами, синхронизировались, будто оно теперь каждой деталью и каждой бытовой мелочью благоволит мне, а я за это чудовищно благодарна ему; мы с мрзд улыбаемся друг другу, оно - солнцем, я - изгибом губ. Никакого безумия, костра, погибели, ледяной расщелины и крови из жил, ничего, что я так люблю, просто - комфорт, просто - совпадение. Едва ли не впервые в жизни наконец-то совпадение - хоть в чем-то, вот с этим человеком. Поэтому пусть - ттт! - всё просто идёт, как идёт, течёт, как течёт. Чувство, что всё хорошо, такое незнакомое и абсолютно мне чужое, что я собираюсь растянуть его на максимально длительный промежуток времени («... И весь этаж, кажется мне, пахнет твоими духами, только кажется, но я - чувствую»). Знаю, сколь всё это недолговечно с учетом обстоятельств, и хочу просто насладиться моментом (неужели же - не заслужила?).
Обещаю в ближайшее время не исчезать так фатально и целую всех по очереди в носы.
среда, 26 ноября 2014
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
пятница, 25 июля 2014
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
И-и-и главная тема последнего года - моя воображаемая недоличная недожизнь - снова в эфире нашей весёлой радиостанции.
Подумалось вдруг, что моя страсть к мужчинам (да и не только мужчинам) определённого типа (и типажа как такового, и рода занятий, и уровня одаренности) рано или поздно неминуемо рискует превратиться в конвейер по поиску кандидатуры. Цель стать «Неистовой жрицей, жаждущей послужить гению» ©, при этом творчески самореализовавшись за счёт черпаемого из кого-то вдохновения, сподвигнет на прямой, откровенный, исключительно деловой поиск варианта. Подбор.
И ничего дурного в этом, в сущности, нет - к печали или радости.
Есть только одна небольшая побочная проблема. Для таких эмоциональных наркоманов и мазохистов, как я, для девочек с цветаевским «Любовь узнаю по боли всего тела вдоль», вытатуированным полужирным прямо на лбу, - так вот, для таких стукнутых подобная благословенная простота усложняется тем, что: я же не смогу не влюбляться. Буду влюбляться. И буду делать это так, как умею - а это то немногое, что я очень хорошо, почти профессионально умею - влюбляться, как расшибаются о стену, как корабли в щепки бьются о скалы, как падают с высоты, - до одного лишь мокрого места, без шанса на ответность, потому и выбираются те, с кем она априорно ирреальна. Так было-будет раз, и другой, и третий, и четвертый, а невозможно жить подобным образом на постоянной основе. Выжигание, раздаривание себя, - опасность выдохнуться на первом, втором, третьем так уж точно. Выдохнуться и перегореть. Обнулиться.
Почему, by the way, я не рассматриваю возможность того, что мне повезёт сразу, быстрее, до«Было тело, хотело жить, // Жить не хочет»? Потому что закономерность уже намечена. И потому что это же я. Как говорит А., ласково и сожалеюще улыбаясь: «Победитель по жизни».
На самом деле, всё окей, вообще-то. Мысли вслух.
Подумалось вдруг, что моя страсть к мужчинам (да и не только мужчинам) определённого типа (и типажа как такового, и рода занятий, и уровня одаренности) рано или поздно неминуемо рискует превратиться в конвейер по поиску кандидатуры. Цель стать «Неистовой жрицей, жаждущей послужить гению» ©, при этом творчески самореализовавшись за счёт черпаемого из кого-то вдохновения, сподвигнет на прямой, откровенный, исключительно деловой поиск варианта. Подбор.
И ничего дурного в этом, в сущности, нет - к печали или радости.
Есть только одна небольшая побочная проблема. Для таких эмоциональных наркоманов и мазохистов, как я, для девочек с цветаевским «Любовь узнаю по боли всего тела вдоль», вытатуированным полужирным прямо на лбу, - так вот, для таких стукнутых подобная благословенная простота усложняется тем, что: я же не смогу не влюбляться. Буду влюбляться. И буду делать это так, как умею - а это то немногое, что я очень хорошо, почти профессионально умею - влюбляться, как расшибаются о стену, как корабли в щепки бьются о скалы, как падают с высоты, - до одного лишь мокрого места, без шанса на ответность, потому и выбираются те, с кем она априорно ирреальна. Так было-будет раз, и другой, и третий, и четвертый, а невозможно жить подобным образом на постоянной основе. Выжигание, раздаривание себя, - опасность выдохнуться на первом, втором, третьем так уж точно. Выдохнуться и перегореть. Обнулиться.
Почему, by the way, я не рассматриваю возможность того, что мне повезёт сразу, быстрее, до«Было тело, хотело жить, // Жить не хочет»? Потому что закономерность уже намечена. И потому что это же я. Как говорит А., ласково и сожалеюще улыбаясь: «Победитель по жизни».
На самом деле, всё окей, вообще-то. Мысли вслух.
вторник, 08 апреля 2014
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Я снова это делаю (всё по Полозковой: память меня совсем ничему не учит, время совсем не лечит). Выдумываю себе отношения (нет, не так, отношения - личное, - взаимоотношения) при их отсутствии. Ждать кого-либо, скучать, думать, говорить о так, будто вас что-то связывает. Хотя ничего не связывает, даже знакомство и общение какие-то... деловито-шапочные, пожалуй. Не совсем, впрочем. Но всё же.
Это так раздражающе по-женски - за отсутствием реальных отношений превращать своё уважение-восхищение и ваше личное удачное знакомство в отношения личного толка - там, в своей голове. Чувствовать себя сопричастной. Причастной - к.
Нужно или выкорчевать это - или принять в себе и сосуществовать с этой внутренней неизбывной нежностью к кому-то, которая заполняет до самого горла. Главное, господи боже, научиться - ничего - не ждать, не просить, не требовать. Научиться - окончательно.
Это так раздражающе по-женски - за отсутствием реальных отношений превращать своё уважение-восхищение и ваше личное удачное знакомство в отношения личного толка - там, в своей голове. Чувствовать себя сопричастной. Причастной - к.
Нужно или выкорчевать это - или принять в себе и сосуществовать с этой внутренней неизбывной нежностью к кому-то, которая заполняет до самого горла. Главное, господи боже, научиться - ничего - не ждать, не просить, не требовать. Научиться - окончательно.
пятница, 21 марта 2014
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Это должен был быть пост о творчестве (бугагашечки), а будет снова о родном, о девичьем. В тему того, что «Я же как столько лет умудряюсь любить человека: тишь, а потом сообщение от получила - и Полозкова на две недели. Лично увидела - и Цветаева на два месяца». Понимаете, дорогие, я ведь как аквариумная рыбка, кажется: люблю, пока вижу, слышу или читаю, а как только объект уходит из сенсорного поля - вроде бы и утихает эта тоненько звенящая боль (так, чтобы не болело, не бывает вовсе). Я не забываю - о нет, было бы слишком хорошо. Я просто успокаиваюсь. Но стоит потом хоть одному случайному слову прорваться сквозь завесу - хоть звуку! хоть упоминанию - и плотину разносит в мелкую щепь, и снова сны, и снова имя (заклинание - заклание), и снова звон. «Сейчас всё ок, - говорю вчера Джорджу, - вообще ровно, но если увижу - будут два часа истерики». В этом вся я. Здравствуйте, меня зовут Мора, для меня всё каждый раз, как в первый день влюблённости.
А теперь, пожалуй, и о другом. Так всегда: увидимся мы с другом моим Джорджем, погогочем, распугаем цивилизованных людей в радиусе километра, пофантонируем о театре, недоличной недожизни, битниках, экзистенциалистах и сексологических исследованиях, а потом что-то западёт в голову крепко-накрепко - и вытянется важная ниточка.
— ... Ну, мне-то уже поздно что-либо из себя делать, а у вас с Линцом ещё есть шанс что-то оставить после себя. Битники вон как раз в двадцать с чем-то лет начинали. Но это по-любому должно быть связано с театром.
— А, то есть, новую пьесу мне всё-таки писать?
{***}
А теперь, пожалуй, и о другом. Так всегда: увидимся мы с другом моим Джорджем, погогочем, распугаем цивилизованных людей в радиусе километра, пофантонируем о театре, недоличной недожизни, битниках, экзистенциалистах и сексологических исследованиях, а потом что-то западёт в голову крепко-накрепко - и вытянется важная ниточка.
— ... Ну, мне-то уже поздно что-либо из себя делать, а у вас с Линцом ещё есть шанс что-то оставить после себя. Битники вон как раз в двадцать с чем-то лет начинали. Но это по-любому должно быть связано с театром.
— А, то есть, новую пьесу мне всё-таки писать?
{***}
суббота, 18 января 2014
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Ладно, это всё шампанское (то, на горбу притащенное ещё в июле прямо из Абрау), но вдруг мне вспомнилось, как я пришла тогда, в конце ноября, домой, и прямо с порога сказала:
— Папа, налей мне водки.
Не раздеваясь, прошла и махнула полную рюмку залпом. Папа не задал ни одного вопроса. Даже после последовавшего «Ещё». Вторую махнула так же, не почувствовав вкуса. Я помню весь тот вечер поминутно, но главное - это чувство. Когда одновременно так хорошо и так плохо, что не ощущаешь даже спиртового жара, когда есть только мысль: всё. Ужас от того, что что-то необходимо закончить - холодящий. И одновременно иной, сладостный ужас от того, что нечто в тебе сегодня зародилось. Чувства лучше не помню. Это - когда - первой фразой - эмоцией - «Налей мне водки».
— Папа, налей мне водки.
Не раздеваясь, прошла и махнула полную рюмку залпом. Папа не задал ни одного вопроса. Даже после последовавшего «Ещё». Вторую махнула так же, не почувствовав вкуса. Я помню весь тот вечер поминутно, но главное - это чувство. Когда одновременно так хорошо и так плохо, что не ощущаешь даже спиртового жара, когда есть только мысль: всё. Ужас от того, что что-то необходимо закончить - холодящий. И одновременно иной, сладостный ужас от того, что нечто в тебе сегодня зародилось. Чувства лучше не помню. Это - когда - первой фразой - эмоцией - «Налей мне водки».
вторник, 07 января 2014
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
Пост номер NN о том, почему мне не везёт в личной жизни, в частности, с мужчинами (с не мужчинами не везёт тоже, но тут уж - всё познаётся в сравнении). Первопричину «Я боюсь мужчин» (а так же её производное «И не знаю, как вести себя с ними») мы сейчас снимаем, как априорную, - вопрос не в базисе, в надстройке. Надстройка включает, в том числе, требование, надобу, запрос на то, что именно нужно, чего женщина идёт у мужчины просить, и вот моя проблема в том, что:
Я прошу жалости.
Все мои чувства к мужчинам, весь опыт влюблённостей в строился на «Спаси-помоги-выведи-пожалей-или-добей-уж». Я изначально и безысходно прошу милосердия, как подаяния. Что уже говорит об отсутствии у меня самодостаточности, гордости и прочих прекрасных внутренних категорий. Я никогда не буду равной тому, к кому иду, потому что изначально - как просящая - уже этим прошением ставлю себя на ступень ниже. Что, согласитесь, жалко, не вдохновляет, не воодушевляет и уж тем паче не возбуждает. Из той породы женщин, у которых взгляды пнутых под живот собак: «Пожалей! Приласкай! Хоть одну бы кость - да с твоего стола! Больше - не - надо».
«Больше не надо» - позиция изначально принижающая, то есть - проигрышная. Жалобящих жалеют, в лучшем случае брезгливо гладят разок по шерстке, но потом отталкивают ногой, что логично. Надо прекратить влюбляться, делая фундаментом это «Ну хоть пожалей меня, если другого дать не можешь». Иначе ничего - никогда - ни с кем - так и не получится. Формировать запрос, не прося, а предлагая равенство. Господи, как женщины это делают.
Я прошу жалости.
Все мои чувства к мужчинам, весь опыт влюблённостей в строился на «Спаси-помоги-выведи-пожалей-или-добей-уж». Я изначально и безысходно прошу милосердия, как подаяния. Что уже говорит об отсутствии у меня самодостаточности, гордости и прочих прекрасных внутренних категорий. Я никогда не буду равной тому, к кому иду, потому что изначально - как просящая - уже этим прошением ставлю себя на ступень ниже. Что, согласитесь, жалко, не вдохновляет, не воодушевляет и уж тем паче не возбуждает. Из той породы женщин, у которых взгляды пнутых под живот собак: «Пожалей! Приласкай! Хоть одну бы кость - да с твоего стола! Больше - не - надо».
«Больше не надо» - позиция изначально принижающая, то есть - проигрышная. Жалобящих жалеют, в лучшем случае брезгливо гладят разок по шерстке, но потом отталкивают ногой, что логично. Надо прекратить влюбляться, делая фундаментом это «Ну хоть пожалей меня, если другого дать не можешь». Иначе ничего - никогда - ни с кем - так и не получится. Формировать запрос, не прося, а предлагая равенство. Господи, как женщины это делают.
воскресенье, 22 декабря 2013
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
За два с половиной года театрального погружения я замечательно научилась вести себя как фанатка (хотя никогда не думала, что это со мной случится; однако человек лишь предполагает, и всё это оказалось по-своему на вес золота). Усвоила все прилагающиеся поведенческие паттерны, пропиталась восторженностью, умениями боготворить и - порой - по-щенячьи смотреть в глаза (иногда невозможно - не), счастливо улыбаться и получать невероятный, сродни месячной норме крупных электростанций, поток энергии от десяти секунд общения. Итак, я большая умница, я замечательно знаю, как должна вести себя фанатка. Я провела четкую до смешного границу между собой и теми, к кому ходила. Где они - и где я. Что они - и что я. Несоизмеримость высот.
{***}
{***}
пятница, 20 декабря 2013
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
«Простите и не примите за дерзость: мне горько, что всегда “по поводу”. О как мне бы хотелось — Вас вне театра — балета — мимики, Вас по поводу Вас же, Вас — без, Вас — Вас. “Разговоры” [Книга Волконского] я уже начинаю вспоминать как вскрытую лирическую жилу по сравнению с отрешенностью “Откликов”».
М.Ц., сводные тетради, С. Волконскому.
пятница, 16 августа 2013
Тем, кто так безрассудно влюблялся, будет проще в аду гореть. (с)
— Цветаева была Гамлет.
— Да?
— Да. Причем такой... хрестоматийный.
— О, ну, тогда всё понятно с тобой, Мора! Молодец.
— Умею усваивать типажи.
— Вообще, Дост, которого привлекают Гамы, это какой-то мазохизм.
А инфантил и виктим - и речь не про Гамов даже - это тем паче интересно, уруру.
— Ну да, Надя так и сказала: «На улицах тебе нравятся девушки, похожие на NN, а в интернете ты нашла девушку, похожую на XX». Причем я смотрю и говорю: «Да не похожа!», а потом: «Ну...» Как всегда - закрепила образы, всегда так буду делать.
— Да?
— Да. Причем такой... хрестоматийный.
— О, ну, тогда всё понятно с тобой, Мора! Молодец.
— Умею усваивать типажи.
— Вообще, Дост, которого привлекают Гамы, это какой-то мазохизм.
А инфантил и виктим - и речь не про Гамов даже - это тем паче интересно, уруру.
— Ну да, Надя так и сказала: «На улицах тебе нравятся девушки, похожие на NN, а в интернете ты нашла девушку, похожую на XX». Причем я смотрю и говорю: «Да не похожа!», а потом: «Ну...» Как всегда - закрепила образы, всегда так буду делать.