Хореографический концепт Саломеи весь, от аз и до ижицы, нравится мне всегда, но тут я вдруг увидела в нём удивительную выверенность, симметричную асимметрию, буквально геометрическую рассчитанность, создающую невероятное ощущение естественности (так и воспринималось - всегда, но не было видно, что за этим стоит). Какое-то сплошное «Ах». Целиком охваченный рисунок движения, целиком охваченная визуалистика - цвет, свет, - невероятно меняется восприятие. Золотое, красное, черное, белое - всё смешивается воедино; сверху это видится совсем иначе. Как-то по-новому открыла для себя эстетическую составляющую.
И там, где речь заходит об эстетике, автоматически произносится «Бозин». More.О святые боги, этот человек играет Саломею пятнадцать, с ума сойти, лет. Помню, как однажды, просматривая очень старые видео с прогона, мы с Джорджем воскликнули: «Этот человек вообще не меняется! Как?!». Так вот, в этом истина. Саломея по-прежнему - и будет до последнего вздоха - голубкой, гибким стеблем, лунным ликом, хищным зверьком, - всем. Божественная; божественный. Этот спектакль - определённо моя психотерапия, я лечусь им не только от реалово-бытового и болезненно-нутряного, я лечусь им даже от самого театра. Когда спал флёр первой жреческой влюблённости и я начала анализировать игру Бозина (ушло полтора года, но даже сейчас он всяко выше любого анализа, вне и над), - стали замечаться какие-то перегибы, игра в себя. Но потом я видела Саломею. И всё вставало на свои места. Она безупречна - всегда. Даже когда всё вокруг рушится, Саломея - пик. В принципе, я уже даже не жалею о своём нелепом «Каждый раз - как первый», сказанном вчера Бозину на служебке. Ляпнула славно, но ляпнула правду.
В Бози вчера было что-то очень кошачье (от ласки и улыбки - до рыка); как всегда - блестящий Савой. Саломея - чаровница. Иногда она, кажется, любит Ирода, любит и мучит, иногда - любит Иоканаана. Вчера она любила именно и только пророка, как действительно_никого_до.
Горчит на корне языка неизбывное «Без Бозина ей не быть», но об этом сейчас не будем.
Дзюба, как всегда, - отдельная история. Четвертый раз иду на Саломею с его Иродом-Оскаром, четвертый раз жду, что сейчас, ну вот хотя бы сейчас, - однако: нет. Причем на этот раз всё начиналось хорошо и обнадёживающе, Оскар в сцене суда был дивен. Никакого внутреннего Бориса Моисеева, никакой сахарной томности, - спокойное, ироничное возвышение над; прекрасный голос. Я выдохнула. Но потом случилась «Тюрьма Её величества Рэдинг» - и всё. Всё. Всё ©. Борис Моисеев, дарк-сайд артиста Александра, отвоевал свои прежние позиции. Карикатурный мальчик-гей
Но тут случился Ирод.
Поймите: Жойдик (да, я никогда не прекращу сравнивать; мне повезло и не повезло, что успела дважды увидеть его) тоже играл пьяного матроса, шатающегося по палубе. И, в сущности, сложно играть иначе, потому что сама подача Ирода такова. Но есть большая разница между «играть пьяного матроса, шатающегося по палубе» - но того, у кого сердце болит, и просто «играть визгливого пьяного матроса, шатающегося по палубе». Сердечной боли не было, а вот лимит по визгу был перевыполнен сполна.
И опять же: у Дзюбы есть идеальные, просто совершенные моменты, которые хочется вырезать из реальности и вставить в долговременную память навеки. Все разы, что я его видела, - неповторимые финал. Всегда. «Убейте эту женщину». «Единственное божество, которого я...». После танца - «Она танцевала для меня». Здесь - сердце на разрыв. Монолог с «Дайте мне снегу поесть <...> это венок из роз, он жжет мне лоб» был тотально великолепен, я выпала из реальности и только потом, впав обратно, поняла, что надо бы уже выдохнуть, пожалуй. Более или менее неплохо с «Цезарь - он удивительный» и тем, что до, - просто потому, что сатиру Дзюба в принципе даёт и делает хорошо. И в этом, пожалуй, суть:
Ирод - это живая трагикомедия. Но трагикомедия, склоняющаяся к трагедии. Ирод - это олицетворенная история об исступленной, больной страсти сердечно больного человека. И вот это, этот глубинный слой, - он Дзюбой практически не задействуется. Хотя да: у него хотя бы появился какой-то чувственный компонент по отношению к Саломее, это уже - много.
Савой был хорош с серединки на половинку. Наконец-то хорошее объятие (не формальное, не братское; объятие сердца - от любящего возлюбленному). Хорошо «Да, мужчины принимают вызов». Но потом снова провал по синусоиде на «Настоящий спектакль здесь, в голове».
Говорила много раз и скажу ещё: мне очень нравится Дзюба, нравится именно как актёр, я люблю его в Арлекине, КиЛ, де Саде, да черт побери, я - тот человек, который носил ему на Арлекине розы. Но эта роль - какое-то страшное, роковое выпадание. Впрочем, я всё ещё не перестаю терять надежды на то, что когда-нибудь.
К слову о составе спектакля. Практически вся массовка новая, омоложенная. Ни Исаева, ни Атарика (и нет, я действительно не огорчена), ни сына зайчика и волка, ни человека-совести-театра-Алексея-Скляренко. Авдеев по-прежнему красавец и мне по-прежнему сложно не истекать слюной, а следить за действием. Мальчик, заменивший Скляренко на Тейлоре и первом солдате (здравствуйте, Станислав Мотырев, приятно познакомиться) очень хорош; я как-то даже подзафанатела от голоса; балетный, конечно.
Новый судья и паж Иродиады, Сергей Захарин, - история тоже отдельная. Колядов был нечеловечески прекрасен, эта замена сложна априори. Во-первых, сразу - на правах аудиала - о голосе: очень высокий, и к этому с самого начала сложно привыкнуть. Во-вторых, неожиданная жалобная томность судьи. И здесь сразу: потом, после спектакля, мы поговорили с Таней Кутало, она видела первую Саломею с вводом Захарина и сказала, что там, конечно, мрак был кромешен; механическая, заведённая игра. Я сразу вспомнила, каким аморфным мальчик показался мне на видео с репетиций, но тогда я списала это на то, что суть просмотренных сцен центрировалась на Ипатке, а не на нём. Что ж, нет, аморфным он не был, но в судье его всё равно было что-то ломко-жалобное, очень странное для восприятия. Но зато паж внезапно очень хорош. Эмоционален. Паж - таков, какими я их всех люблю в Саломее - болящий орган человеческий, воспалённая внутренность, разрываемое сердце. На этом «Тот, кто был моим другом, у-бил се-бя» зыбь застила глаза.
И ещё: опустим завесу жалости над моей слэшерской испорченностью, но: пейринг между пажом и молодым сирийцем виделся всегда. Однако это был пейринг по сути (внутренне), но не по существу (без фактологии). Теперь, когда там Захарин и Ипатко, - всё иначе. Может быть, дело конкретно в них, а, может быть, я просто давно не видела Саломеи. Но теперь пейринг не односторонний, теперь он видится. И здесь - внезапное озарение на шестой Саломее: сцена, когда перед зрительным залом только паж и молодой сириец, больше никого. Они медленно расходятся от середины сцены к краям её, не разрывая зрительного контакта. Там и испуг, и боль, и напряжение. И в этот момент начинает звучать монолог Бози: «Я не хочу, чтобы ты стеснялся меня, не хочу, чтобы ты входил в Савой через боковой вход, когда там тебя жду я...». Двое продолжают, глядя друг на друга, отдаляться. И тут ты впервые понимаешь, что соотносишь этот монолог не только с Саломеей, но и с ними двумя. Потому что он может быть о них. Болезненность пажа, скорбь его потом такие живые и явные, что воспринимать иначе уже нельзя.
Но поработать над судьей, конечно, надо. Хотя опять же - да - молодец уже потому, что не было косяков, заминок, оговорок. Очень надеюсь, что многое другое придёт элементарно с сыгранностью.
К слову о заминках и оговорках. Я - тот единственный во вселенной человек, который любит не только монолог Поджерса (текст), но и то, как Никульча играет Поджерса и как говорит, однако вчера всё было очень странно, как-то изжевано. И после, на монологе Росса, он тоже как-то соскальзывал интонационно. Зато Иоканаан, как всегда, - ах.
И, конечно, Иван Иванович, ставший молодым сирийцем. Дифирамбы оставила напоследок. Когда писала об Отелло, говорила: Ипатко - тот актёр, на которого я всегда иду с опасениями, а выхожу из зала восторженная. Так вот. Кажется, хватит опасений. Со вчерашней Саломеи я вынесла твердое, окаменевшее убеждение в том, что он - будущий большой виктюковский (да и вне) актёр. Я очень тщательно могу проследить для своего восприятия его актёрское развитие от РиД чуть более чем годовой давности - до вчерашнего дня, и это огромный профессиональный рост. Какая-то концентрация невероятного таланта перевоплотиться и вчувствоваться. И если только на моих глазах подобный рост осуществился за год, то что будет с ним через три - при условии такой же постоянной работы над? Перфекшн.
Его сириец изумителен. Не знаю, что ещё сказать. Одно дело - я не любила Атарика как такового, другое - он был хорош в этой роли, так что замена тоже слегка пугала. И Иван Иванович умудрился совместить практически несовместимое. С одной стороны, он вписался так гармонично, так естественно вплёлся в рисунок роли, будто играл сирийца всегда, будто ничего и не менялось, а Атарик не уходил (в самом начале я не могла перестать вздрагивать от того, что даже голос у него был практически тот же). Осталось болезненное исступленное беснование. Всё осталось. Но с другой стороны - это уже иной сириец. И эмоциональный посыл - другой. Того начальника царевна Иудейская свела с ума, сломала его сознание, как ломают об колено ветку. Этот - в неё был влюблён. Как сказал потом Джордж: «Появился романтик». Ипатко сумел совместить это страстное беснование с почти испуганной нежностью влюблённого. Совершенный рисунок.
Потом, пока ждала у служебного Джорджа, поймала Ипатку и мы с ним поговорили, в том числе, о вводе. Я поблагодарила, сказала, что это было очень, очень хорошо, и он ответил, что пока ещё, конечно, сыро. Ввёлся только в феврале, они успели сыграть таким составом лишь четыре спектакля, есть, куда стремиться и что шлифовать. Сошлись с ним во мнении, что с сыгранностью всё придёт, спектаклю к десятому будет - сияние. Мне, к слову, очень импонирует это его стремление шлифовать, акитёр, имхо, в принципе не должен быть уверен, что вот это - потолок. Что-то внезапно Иван Иванович - моя новая ТРВ-любовь, полон мир открытий чудных.
И раз уж начала о служебке: мы с Ипаткой дивно начали разговор. С пару минут любовались друг на друга (на его лице читалось: «Нужен я кому-нибудь? Подойдёт кто-нибудь?», на моём: «Подойти или нет? Рыбка Дори - или нет?)». Подошла:
— Иван, простите, можно отнять у вас минуту? Подпишите мне книгу.
— Да ну! - отмахивается он, - зачем вам это нужно...
— Это для моей подруги. Она сейчас не в Москве и приехать сможет ещё не скоро, а этот театр очень любит. Хочется сделать для неё что-нибудь приятное.
— Тогда - конечно! - воодушевился он. - Тогда давайте!
И в процессе, пока он «проходился по чуме», поговорили как раз о вводе.
Потом было много чего ещё - и наше катрусничанье, и Роман Григорьевич с его дивными глазами за стёклами очков (к которому мы так и не подошли), и Бозин, который дважды выходил, чтобы вынести все цветы, а потом вернулся, и множество людей, потоком изрыгаемых дверьми служебного выхода (с банкета по поводу юбилея спектакля), и снова появившийся Иван Иванович с початой бутылкой вина в руке, и Ивон - с такой же, и множество какой-то театральной молодежи, и Погорелова, которой мы снова ничего не сказали, и упущенный Дзюба (которому чертовски идёт кожанка), и объятия Джорджа с Ипаткой (с извечным «В знак благодарности!»), и снова Бозин, и повтор моей истории про подругу, и внезапно почти смелое (в моей системе координат) «И ещё, Дмитрий, такая неловкая просьба, но можно вас обнять?» - и очень обнимательный, почти Лёшечка-стайл, Бозин, тонкий-тонкий - до звона, красивый до невероятности. То, как мы секунды три мыкались, не зная, как бы поудобнее уже обхватить друг друга, и как над этим потом ухохотался Джордж, - история отдельная.
После, почувствовав, как подгибаются ноги, я тихонечко шепнула «Мне нужно опереться» и минуты полторы подпирала столб, утихомиривая бьющееся сердце. Помнится, до объятия я, глядя глазами влюблённой верной псины, лепетала что-то про «Восхитительно», «Это мой терапевтический спектакль» и - вишенкой на торте - «Каждый раз - как первый».
Отрефлексировала, к слову, что всего два раза нормально говорила с кем-то из ТРВвцев - не несла восторженную чушь, не заикалась, не просто слушала (как Никульчу, любящего истории из жизни под «Молоко любимой женщины, только с газиками»), а говорила. После Служанок 9-го апреля - с Нестеренко (и только потому, что отрепетировала задолго до) и вчера с Иваном Ивановичем (только потому, что он сам был внезапно спокойным общительным котиком, а не трололо). В принципе, был ещё летний Лёшечка, ну да Нестеренко - тема, кажется, вообще отдельная. Говорить же по-человечески регулярно, о спектаклях, театре, игре, режиссуре, я могу потом с кем угодно и сколько угодно, но только не с теми, кем надо, и не тогда, когда надо.
— Нам нужно придумать какую-то фразу, чтобы на автомате выдавать её тем, кого мы не успеваем поймать или кому не знаем, что говорить. Как Погореловой, которая проходит мимо, а мы - ни «бе», ни «ме».
— Давай будем честны по отношению к себе. Нам В ПРИНЦИПЕ НАДО НАУЧИТЬСЯ ГОВОРИТЬ.
Так что потом мы с Джорджем решили - на фоне многих кратких печалей - что пора возобновлять традицию. Когда-то давно, после первой моей Саломеи, мы установили ритуал - после премьер РГ пьём ром, после Саломеи - русский театральный фандом же - водку. За объятия, Бозина и Ипатку. «Французское кино в баре "Камчатка"» - тоже некий новый модус.
В завершение же: Саломея - неизбывно прекрасна, была, есть и будет. Я в очередной раз убедилась, что даже выпадания Дзюбы не в состоянии убить для меня что-либо, потому что пока есть Бозин, Погорелова, такой сириец, эта хореография, эти музыка, цвет и свет, а прежде всего - эти темы, - всё будет жить. И царевна Иудейская будет босая танцевать в крови танец семи покрывал.
@темы: Росчерком пера, Высокое искусство, Театр, Эстетика, Тайна любви сильнее тайны смерти (с), Менестрель боя и песни, Гармонизируй и агонизируй, Эмоционально и физически прекрасные хомяки в полете, "У них там целый этот... бомонд!", Котики и котфанду, Для памяти, Друзья, События, Точка зрения, Песнь Песней